Он помолчал и добавил:
— Если тело доктора не увезли отсюда.
— Вы все-таки надеетесь найти его здесь?
— Видишь ли… — начал Харт.
Он вдруг вспомнил далекие годы, Окинаву и маленького, худенького китайца, которого война неизвестно как забросила на японский островок, где он убирал мусор на аэродроме. Сейчас Харт видел его тонкие губы, произносящие слова, смысл которых Харт тогда не понимал, и лишь по прошествии многих лет и жизненных перипетий догадался об их глубине.
— Видишь ли, самое трудное ночью, в темной комнате, поймать черную кошку, особенно если ее там нет.
— Последние слова не для печати?
— Совершенно верно! Последние слова не для печати, — ответил Харт, спуская ноги под руль и давая понять, что аудиенция окончена.
Парень обиженно взглянул на полицейского. Харт отер лоб. Ему стало неудобно, что так грубо оборвал разговор, и, пытаясь сгладить резкость, спросил.:
— Слушай, а в газете тяжело работать?
Газетчик смешно подпрыгнул, поправил ремешок аппарата на шее и, широко улыбаясь, ответил:
— Смотря, что делать. Если редактировать объявления типа: «Светлая шатенка с хорошими манерами и приличным образованием ежедневно ждет вашего визита с четырнадцати до двадцати четырех…» — то несложно. А если ловить черную кошку там, где ее нет, — приходится попотеть.
Они дружелюбно распрощались, и парень поскакал к своей машине.
«Усек с полуслова, о чем речь. — Харт смотрел ему вслед. — Главное, что розыск получит прессу: «Полиция использовала самые совершенные методы. Расследованием лично руководил начальник полиции Харт. Приняты меры… в дальнейшем планируется… все возможное… есть основания надеяться… продуманное руководство… завидная оперативность…» И пошло-поехало — эдак на полполосы. Что и требовалось доказать».
Харт удовлетворенно потер руки и открыл холодильник в машине: пиво было ледяным. Недаром же Харт столь высоко ценил достоинства этого необычного автомобиля.
— Ничего, сэр! — услышал он голос Джоунса за спиной и, не выпуская банку из рук, повернулся к помощнику. — Ничего нет, сэр! Спецы говорят: если бы труп был здесь, на участке, его давно бы обнаружили.
Харт посмотрел на часы — за полдень. «Конечно, обнаружили бы! Они здесь с восьми, уже больше четырех часов, и участок Барнса по размерам уступает пустыне Мохаве, хотя солнце жарит здесь никак не меньше».
— Поеду, — сказал он Джоунсу, — проследи, чтобы все было в порядке. Дом опечатать. Ты узнал, у доктора были родственники? — спросил Харт, прекрасно зная, что никаких родственников у Барнса нет.
— Он был одинок, сэр. — Джоунс преданно смотрел на шефа.
— Жаль, — пробормотал Харт, — очень жаль.
Внизу, под нашим балкончиком, выставив вперед живот, шел человек с ракеткой. Он был белым с головы до пят: белые шортики, белая рубашка, белые туфли и белая шапочка. Он, наверное, страдал из-за того, что лицо у него было красным и нарушало торжество безупречной белизны. Мужчина подошел к скамейке. Она стояла вплотную к железной сетке, опоясывающей корт. Белый брезгливо, двумя пальцами взял котенка, гревшегося на солнце, и швырнул в траву. Котенок жалобно запищал. Лицо человека стало еще краснее.
— Что это? — спросила Наташа, как бы не веря глазам.
— Насилие. Невысокой степени. Скажем так: насилие двадцатой степени жестокости.
Человек вынул из чехла ракетку, удовлетворенно проверил натяжение струн. На руке — массивные дорогие часы. Он поднес их к глазам, явно ожидая кого-то, и в этот момент на корте появилась девушка лет двадцати, может, чуть больше, но никак не старше Наташи. Толстяк подобрался, его улыбка засверкала так, что померк блеск невероятных часов. Он что-то выкрикнул и сделал полупоклон такого изящества, какого и в Севилье дамы не видывали, наверное, уже лет триста.
— Вот это кавалер! Тайфун лоска. — Наташа перегнулась через решетку.
Мне понятна ее ирония, и все же ей видится в этом лоск. Жаль. Сам по себе лоск не плох, в нем нет ничего предосудительного. Но нельзя быть по-хорошему вылощенным и швырять котят в надежде, что этого никто не видит. Тайфун лоска? Нет, вовсе нет. Это камуфляж насилия — вот что это такое. Меня охватила злость:
— Пошел он к черту вместе со своим лоском!
— Видишь, он вежливый, а ты — грубиян.
Она поцеловала меня, давая понять, что думает как раз наоборот, и все же что-то в ее словах меня задело. Если бы знать что? Вероятно, показалось. Хотелось не доверять. Ах, как иногда хочется подозревать весь мир в плохом, к тебе отношении! Но это слишком большая роскошь. Если весь мир относится к тебе плохо, на этом можно даже блистательную карьеру построить.
— Я тебе надоела? — неожиданно спрашивает Наташа.
— Что ты! Конечно — нет! '
Ответ слишком поспешный, чтобы быть убедительным. Я знаю: хорошего не жди, раз начинают задавать такие вопросы. С другой стороны, каждый понимает: «да» на них отвечают редко. Во-первых, невежливо. Во-вторых, уж очень здорово должен насолить человек, чтобы так прямо ему сказать: надоел хуже горькой редьки. А редька здесь при чем?
Сегодня такой день, что не знаешь, идти на пляж или нет. Бывают такие дни — не знаешь, что делать. Звонить или не звонить. Пригласить или не приглашать. Совершить поступок или не совершать. И, что бы ты ни сделал, удача может тебя обойти.
Как часто в жизни думают: ах, я попал в переделку, потому что пошел по неверно избранному пути. Вот если бы я сделал правильный выбор, все сложилось бы по-другому. В том-то и фокус, что поступи вы прямо противоположным образом, ничего не изменится! Жизнь только играет в иллюзию свободного выбора, но выбирает своих любимцев сама. Хотя предпочитает она людей с характером, а оправдывает — лишь совестливых.
Подъезжая к зданию полиции, Харт увидел «хонду» миссис Уайтлоу. Хозяйка сидела на траве рядом и перелистывала газету. Не успел Харт поздороваться, как из-за поворота показалась тарахтящая колымага Сола Розенталя. Ужасающий автомобиль. С одной стороны, он неопровержимо свидетельствовал о бедственном финансовом положении владельца, с другой же, — любой музей истории техники отвалил бы за него круглую сумму, конечно в разумных пределах. '
— Миссис Уайтлоу, — развел руками Харт, с беспокойством косясь на пыхтящее чудовище Сола, и, пожалуй, впервые Элеонора почувствовала столь явную растерянность всегда напористого начальника полиции.
Колеса машины Розенталя чиркнули по бровке тротуара. Сол выкатился из кабины, недоуменно посмотрел на Харта и Элеонору и выдавил невнятное:
— Вот проезжал. Случайно. Надо же: вижу, вы стоите. Взял остановился. Как дела?
Непонятно, чьи дела интересовали его, то ли Харта, то ли миссис Уайтлоу. Скорее всего, Сол сказал первое, что пришло в голову. В его глазах Харт читал: «Как некстати эта бабенка объявилась. Как некстати! Хотел поговорить с тобой». А поговорить он, конечно, хотел так: «Что случилось с Барнсом? Ты не можешь не знать. Это — катастрофа! Я очень боюсь. Неужели пришла пора платить по счетам? Я не хочу. Что делать? Ты должен сказать, что делать. Я всегда слушал тебя и беспрекословно выполнял твои поручения. На этом я очень много потерял. Я окончательно запутался и не знаю, что предпринять. Конечно, я всегда старался держаться и не подавать вида. Но то, что случилось с Барнсом, кого хочешь выведет из себя. Может, мне пора сматывать удочки? Пойми, я не хочу следовать за ним. Мне не двадцать, это правда, но я еще не утратил вкуса к жизни, хочу попробовать подняться, и поднимусь, если не вычистят. К тому же у меня дочь. Дура! Совершенно не приспособлена к жизни. Она уверена: если кто-то гладит ее по волосам и шепчет романтическую чепуху, то этому человеку можно доверять. В ее возрасте пора научиться видеть мужчин насквозь, а она развешивает уши и через полчаса болтовни признается мне: «Этот совсем не такой, как все. Совсем не такой. Впервые. У него так много достоинств, которых не было у других». Через месяц она, конечно, орет, что он мразь и такого негодяя она не встречала никогда в жизни. Я помалкивал насчет ее выкрутасов помимо Лоу. Да и кто бы меня стал слушать. Для него они тоже не были секретом. А после она еще удивлялась, почему он не женится на ней. Кому же охота знать, что достоинства твоей будущей жены оживленно обсуждаются во всех шалманах в радиусе ста миль от города? Сколько раз я ей говорил: нельзя устраивать семейную жизнь, не отказываясь от привычек бурной молодости. Воистину дура! Вполне может ляпнуть: «Я создана для любви. Когда я вижу, как загораются его глаза, я не могу…» Прости, меня занесло. Тебе наплевать на мою дочь, и я тебя не осуждаю. Будь у тебя дочь, мне тоже было бы наплевать,
