Ветер за окном усиливается с каждой минутой. Чем мощнее его порывы, тем будто темнее в комнйте. Раздается звон стекла — и кромешная тьма: ветер разбил уличный фонарь, висящий недалеко от окна. Сразу словно приблизились огни пансионата.

Наташа вскакивает:

— Сниму полотенца!

Она открывает балконную дверь. Холодный воздух врывается в комнату, окутывает кровать, пощипывает кожу. Балконная дверь закрывается, и тут же становится тихо.

Наташа ложится под одеяло, ее ноги еще хранят холод ночной непогоды.

— Спишь?

— Нет. — Он лежит на спине с открытыми глазами.

— Тогда рассказывай.

Когда Элеонора ушла, Барнс долго не отходил от окна. Ни о чем не думал. Совершенно ни о чем. Взгляд его блуждал от кроны дерева к гаражу, от гаража к маленькой лягушке, прыгавшей на посыпанной гравием дорожке, от лягушки к повороту дороги, за которым начиналась одна из магистралей Роктауиа. Он очнулся, услышав колокольный звон собора. Хотя в их местах жили преимущественно протестанты, в городе был католический собор. Как раз неподалеку от дома Барнса. Барнс плохо разбирался в церковных праздниках, но грустный, протяжный звон возвращал его к далеким временам детства, когда он по воскресеньям ходил на утренние молитвы. Он сидел под сумеречными сводами и вертел головой в надежде увидеть молодую женщину, у которой задралась юбка. Однажды мать застукала его за этим неблаговидным занятием и, больно ущипнув, прошипела в ухо: «Боюсь, ты плохо кончишь!» Барнс устало усмехнулся; похоже, слова матери начали сбываться.

После дождя в воздухе летала паутина, и казалось, именно она издает мерный мелодичный звон, а вовсе не колокола собора.

Барнс посмотрел на часы — нужно ехать в больницу. «Переодеваться не буду, пистолет тоже брать не буду — до вечера не понадобится. Днем, на людях, не посмеют». Сейчас он проклинал себя за то, что вчера вечером отогнал машину так далеко, придется идти через весь участок, то и дело обходя лужи. Светило солнце. Он прекрасно себя чувствовал. На какой-то миг чуть было не забыл о вчерашнем визите к Лиззи Шо и записке Харта. Не верилось, что приезжал к ней и собственными глазами читал корявые буквы, в спешке начертанные рукой его друга.

Может быть, Харт преувеличил, чего-то не учел? Сгустил краски? Зачем им нужен Барнс? Ну, не доверяют ему, и правильно делают. Он ответил на вопрос Элеоноры, назвал подлинную фамилию вовсе не потому, что его дни сочтены. Нет. Даже если бы ничего не случилось, он бы рассказал все. Самое смешное: его убьют, а это ничего не даст. Информация пошла! Но если нельзя обезопасить цепь изъятием одного звена — Барнса, — придется уничтожить всю цепь, все звенья, в том числе и миссис Уайтлоу. Какая непростительная глупость — Барнс был смущен и подавлен, — ничего не рассказал ей в подробностях. Он не предупредил ее, с кем и с чем она может столкнуться. Он видел в ней только красивую женщину, а не человека, которому угрожает смертельная опасность, хотя бы потому, что она пересекла порог его

дома. ‘ Порог жилья человека, который ие сегодня завтра подвергнется чистке. Куда она могла поехать? К кому? К Лоу? К его матери? К Харту? Город невелик, просто песчинка, когда с экрана телевизора изо дня в день говорят о таких гигантах, как Мехико, Сан-Пауло, Шанхай, Токио. Но если вам понадобится найти человека, всего лишь одного, в таком городе, как Роктаун, это окажется делом совсем непростым.

Доктор запер дом, добрел до машины. Как всегда с сожалением, он посмотрел на кучи прелого листа, которые лежали с прошлого года и которые он так и не удосужился сжечь. Как всегда медленно, он повернул на магистраль, и, как всегда, приподнял шляпу маленький черноглазый парень с бензоколонки, на фуражке которого стояли две буквы — ВР. Все было как всегда.

Обычно Барнс въезжал на территорию больницы через небольшие боковые ворота, которые в любое время дня и ночи были открытыми. Он удивился: сегодня решетка из вертикальных металлических прутьев преграждала путь. Что-то не понравилось Барнсу в этом, скорее всего то, что у решетки стояли два неизвестных автомобиля. Машины врачей и сотрудников больницы он знал хорошо, а пациенты и те, кто к ним приезжал, ставили машины не здесь, а у центрального въезда. Барнс притормозил. Он искал глазами кого-нибудь из обслуживающего персонала, кто откроет ворота. Дверь соседней машины внезапно распахнулась, он увидел широкое плоское лицо человека. Тот схватил его за волосы и прижал к лицу комок влажной, резко пахнущей ваты.

В небольших городах даже днем, когда, казалось бы, нужно решать бесконечные человеческие проблемы — от добывания денег до приобретения выпивки — бывают периоды по десять, а то и больше минут, когда на улице нет ни души. Барнсу не повезло: никто не видел происшедшего с ним, исчезла и его машина. Правда, ее нашли вечером на участке его дома, когда в больнице поняли: ждать обычно пунктуального Барнса больше смысла нет.

Вечером приехал Джерри. Одет безукоризненно, вымыт и вычищен. Ни одна пылинка не нашла пристанища на тщательно отутюженных лацканах спортивного пиджака. Великан легко порхал по комнатам и все время рассказывал о каких-то удивительных инженерных идеях.

«Славный парень. Но совершенно чужой. Удивительно.

Что-то говорит. По просто первое, что придет в голову. Есть какая-то тактика. Прикидывает, какое производит впечатление. Да никакого. Как пудель. Хочется потрепать по шее. Дернуть за веревочку. Дать кусок колбасы. Все выгорело. Время идет. Хорошо, что так устроено. Какой смысл вечно убиваться? Вечно убиваться можно бы в охотку, если бы и жизнь была вечной. А так? Как хорошо все устроено».

Опи поужинали. Выпили немного. В винах Джерри понимал толк. «Вот бы свести их с Барнсом», — размышляла Элеонора. Время тянулось медленно. Оба молчали.

— Можно остаться? — спросил Джерри. Он поднялся и направился к спальной.

— Поезжай домой.

Она встала — жалко, а что делать, не насиловать же себя, — погладила его по голове, развернула за широкие плечи и легонько подтолкнула к двери.

— У тебя кто-то появился?

— Появился.

— Тебе хорошо с ним?

— Обычно. — Опа поправила цветы в вазе. — Если тебя так больше устраивает, то хорошо. Теперь иди. Иди.

— Мне можно иногда приезжать?

— Конечно. — Элеонора обняла его. — Конечно! Ты же отец моего, нет — нашего ребенка!

— И все?

— Разве этого мало?

Дверь захлопнулась за Джерри. Надсадно зазвонил телефон. Элеонора подняла трубку. Голос был незнаком…

ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ ОТДЫХА

Лuxoe проснулся от устремленного на него взгляда. И не рассердился. И сразу начал рассказывать.

О СОБЫТИЯХ 19–20 ИЮЛЯ 1980 ГОДА

Харт прибыл к дому Барнса в семь вечера — только десять минут назад в полицию поступил вызов из больницы. Он тупо смотрел на кучи прелого листа. Их было шесть, и под каждой мог найти последнее пристанище доктор Барнс. Его машина стояла неподалеку, передние дверцы распахнуты. Наверное, проветривали кабину.

«Ни крови, ни следов борьбы, — Харт вытер шею платком, — значит, не сумел встретить их как следует». Всю жизнь Барнс руководствовался неверными, надуманными представлениями о добре и зле. Он, как был уверен Харт, считал, что зло творят по ночам, когда не светит солнце и в воздухе не летает звенящая шелковая паутина.

Полиция осмотрела дом. Результаты неутешительные. Как видно, в доме Барнса никто не был.

«Хоть бы инсценировали ограбление, — с грустью подумал Харт. Он нашел «SIG» и «деррпнгер», с которыми Барнс собирался встретить нежданных визитеров. — Ничего не

вышло, док. Как следует встретить профессионалов могут только профессионалы».

К Харту подошел вертлявый тип из прокуратуры. Харт вечно забывал его имя.

— Совершено опасное преступление. Доктор Барнс был одним из самых уважаемых граждан города. Мы надеемся…

«Кто это мы? Кого так называет сморчок с ублюдочными чертами?» — недоумевал Харт.