На самом деле ее интересовал, вернее преследовал, одип вопрос: «Зачем про чертовщину? Что он хотел? Запугать? Вряд ли. Скорее, запутать, сбить с толку, воспользоваться присущей женщинам робостью, особенно когда дело доходит до сверхъестественного. А может, просто рассчитывал узнать ее поближе? А как узнаешь, если не понаблюдать реакцию человека в конкретном разговоре? Например, про колдунов. Чтобы заставить поддерживать беседу, как-то отозваться, показать свое отношение к окружающему миру, болтовня о колдунах ничуть не хуже любой другой».

Барнс же думал: «Черт подери, как трудно понять человека, особенно женщину, которая почти все время молчит или отделывается ничего не значащими репликами. Если судить о ней, исходя из того, что видишь, надо признать: хорошенькая, в меру наивная, не очень-то счастливая в личной жизни, из тех, что до гробовой доски мечтают спрятать головку на груди сильного и доброго мужчины, который всю жизнь только и ждал, как бы взять опеку над прелестным и неиспорченным созданием. Но… к тридцати годам создания женского пола должны учитывать: или им вряд ли удастся сохранить неиспорченность, или же сильные и добрые мужчины будут обходить их стороной, боясь неиспорченности, как дьявол крестного знамения».

— Значит, гвинейский леопард после выстрела Лоу исчез, растворился, — невинно заметила Элеонора.

Барйс медленно проследовал на середину комнаты, поднял с пола опавший лепесток розы, провел по кончику носа, кивнул:

— Совершенно верно. Исчез, как облачко за горизонтом.

«Облачко, горизонт, — усмехнулась про себя Элеонора, — но в глазах выражение, никак не вяжущееся с облаками, пропадающими за горизонтом».

— Колдуны, перевоплощаясь, губят, главным образом, членов семьи? Своей семьи? Я правильно поняла? — напирала Элеонора.

— Похоже, — неохотно согласился Барнс п, как бы в свое оправдание, добавил: — Так считают…

— События в комнате Лоу и колдуны, конечно, связаны — кажется, напрашивается такой вывод? — неожиданно уточнила миссис Уайтлоу. — Я должна учесть это неслучайное совпадение?

— Помилуй бог! — Барнс был явно раздосадован. — Помилуй бог! Вы ничего никому не должны. Просто я хотел отвлечь вас после посещения Лоу. Понимаю, вам тяжело. Хотел, чтобы вы поняли — в жизни не все так просто и легко объяснимо. Есть нечто иррациональное, ускользающее, необъяснимое…

— Простите! — перебила Элеонора. — Я догадывалась, что в жизни не все так просто. Возможно, есть нечто иррациональное. Не исключаю. Согласна, мы многого не знаем, но уверена: в случае с мистером Лоу ничего иррационального нет. Скорее, наоборот. Самые обыкновенные побудительные мотивы, вполне человеческие. Начальник вашей полиции мистер Харт ближе к истине. Ни грамма мистики — ив самую точку. Вот его слова: «Если есть преступление, каким бы оно ни казалось на первый взгляд, за редким исключением, ищите деньги! Поскребите как следует, и полезут деньги!» Мне очень понравилось про колдунов и про леопарда, но вариант с деньгами мне ближе и понятнее, если вы не против.

Барнс приуныл, он не смог скрыть разочарования и сразу превратился в пожилого, угасающего мужчину, которого подозревают в склонности к алкоголизму. Он сделал слабую попытку оправдаться, пробормотал нечто вроде: «Вы не так меня поняли.», — потом махнул рукой и энергичным жестом опрокинул в себя содержимое бокала.

ТРЕТИЙ ДЕНЬ ОТДЫХА

Очередной день не предвещал ничего плохого. Начался он прекрасно: было тихо и отовсюду струился розовато-желтый свет. Мы проснулись рано, вернее, Наташа проснулась рано. Когда я открыл глаза, она уже стояла на балконе в своем трогательном, почти детском халатике, не прикрывавшем даже колен. Я подошел, обнялее за плечи, и мы сразу же поняли, что наступает прекрасный день.

Водяная синь была глянцевой и блестела, как на хорошей открытке, искушая водить пальцем по скользкой прохладной поверхности. Море было нереальным, как и прозрачный воздух, сквозь который пробивался свет еще невидимого глазу солнца.

— Сейчас появление на горизонте пиратских судов или боевых кораблей под водительством Нельсона было бы болеечем уместным, — сказал я, — для правдоподобия морю не хватает романтических украшений. Верно?

Наташа прижалась ко мне и прошептала, касаясь губами уха:

— Ты — мой Нельсон?..

Признаться, я был не готов к такому сравнению и подумал, как прав доктор Варне, досадуя на трудности распознавания причуд современной женщины.

— Молчишь? — В ее голосе слышались торжество и мнимая угроза. — Дорогой адмирал, почему вы не отвечаете вашей леди Гамильтон? Разве здесь не может родиться любовь? Эти места не хуже Италии. — Он обвела рукой вокруг.

Я молчал. Солнце показалось над морем, и его лучи, вырвавшиеся на свободу, тут же стали слепить глаза. Я зажмурился, и она, увидев мою сморщенную физиономию, крикнула:

— Морщишься, негодник! Поставим вопрос по-другому. Например, так: дорогой Лоуренс Оливье, почему вы не отвечаете великой Вивьен Ли, или, быть может, мы все уже — унесенные ветром?

Я удивился. Наташе было всего двадцать шесть, и она могла слышать, что адмирала Нельсона играл Лоуренс Оливье, а леди Гамильтон, которая в послевоенные голодные годы приводила всех в восторг своей широкополой шляпой, — Вивьен Ли. Но откуда Наташа могла знать о киноэпопее «Унесенные ветром» с Вивьен Ли в главной роли? Стало грустно, потому что с именем этой замечательной актрисы у меня было связано пронзительное воспоминание детства, и я до сих пор сомневался, истинны ли чувства, которые оно рождает, или нет. Это было кино воспоминание: диалог героев я запомнил с шести лет и многие годы то принимал, то отвергал его суть.

Военный Лондон. Затемнение на улицах. Бумажные полоски на окнах. Мужчины в военной форме. Лучи прожекторов ловят в светящееся перекрестье германские самолеты. Офицеры молоды. Красивая женщина на мосту… «Мост Ватерлоо». Тротуар блестит от дождя. Появляется летчик королевских военно-воздушных сил. Он удивительно хорош. Пробор как стрела, глаза, от которых невозможно оторваться. Они — офицер и молодая женщина на мосту — бросаются в объятия. Слова признания. Обрывки фраз. Междометия, повисающие вне смысла. Что же произошло?

Они любили друг друга и расстались несколько лет назад, когда началась война. Он стал летчиком. Она оказалась одна в огромном военном городе без средств к существованию, в городе, полном мужчин с деньгами и без обязательств перед кем бы то ни было. Война. Если ты жив сегодня, то вовсе не обязательно, что ты жив завтра; если ты любишь с'егодня, то вовсе не обязательно, что ты любишь завтра; если ты договариваешься о встрече на завтра, вовсе не обязательно, что эта встреча состоится. Война. Женщина очень молода. В городе мало женщин, у женщин мало денег, вернее, просто нет. В городе много мужчин, у которых много денег и мало времени. Мало времени, потому что война. Все надо делать быстро: обмениваться взглядами, договариваться, нравиться, любить… Все надо делать быстро. У нее нет другого выхода. Ей не из чего выбирать.

Проходит три года или чуть больше. Неважно. Он возвращается, узнает, чем она занималась в эти годы. Он любит ее по-прежнему, он прощает ее. Она любит его по-прежнему. Ей прощать нечего.

Мост Ватерлоо. Объятия! Она пытается объяснить ему, что с ней произошло… Не надо! Не надо! Его совершенно не интересует, как это произошло… Он любит ее. Все остальное не имеет ровным счетом никакого значения. Никакого. Она знает, что прощена. Она любит его. Счастье? Нет. Не все так просто в жизни. Не случайно об этом говорит и доктор Барнс, и миссис Уайтлоу, потом, много лет спустя. И она на мосту Ватерлоо в те далекие годы знала, что жизнь не проста. Он смотрит на нее, на его лице то ли слезы, то ли капли дождя. В его глазах вопрос. Она растрогана и поражена прощением. Повторяю, она любит его. Он предлагает ей быть вместе. Вот ее ответ: «Нет! Нет! Невозможно. Поздно: женщина, которая знала много мужчин, никогда не остановится».