Шли недели, месяцы, годы. Маленькая собачка в непогоду и зной ежедневно, ежечасно, ежесекундно сторожила покой своего единственного друга Джона Грэя. Но Джон Грэй этого не знал. Зато отзывчивые люди носили еду самоотверженному псу, а один состоятельный горожанин даже заказал специальную медаль.

Весь отмеренный ему судьбой срок верный Боб провел на могиле хозяина, и через четырнадцать лет после смерти Грэя его терьера нашли на могиле мертвым. Это случилось давно, больше ста лет назад, но до сих пор памятник в Эдинбурге напоминает людям, какое огромное мужество может таиться в маленьком сердце…»

В этот момент раздался звонок, Элеонора выключила приемник и направилась к двери. Джерри был великолепен: букет цветов, шампанское «Дом Периньон» и чудесная белозубая улыбка. Эксжена помогла ему снять плащ, придирчиво осмотрела костюм, подчеркивающий достоинства высокой мускулистой фигуры, поправила узел галстука, провела в комнату и только тут вспомнила, что так и не успела снять порванный чулок. Она поджала ногу под себя и вдруг, сама не зная почему, спросила:

— Джерри, ты смог бы ходить ко мне на могилу четырнадцать лет подряд?

Джерри сначала не понял вопроса, потом рассмеялся, откупорил шампанское и, когда оно брызнуло в бокалы, сказал:

— Ты что? Ты еще всех нас переживешь!

Элеонора промолчала. Джерри не был ни в чем виноват, он же не мог предположить, чем вызван вопрос Элеоноры. Она посмотрела на него долгим пристальным взглядом, который Джерри конечно же истолковал по-своему и конечно же неправильно, и подумала, что, несмотря на то что Джерри большой, красивый мужчина, она предпочла бы сейчас видеть в комнате не его, а золотисто-коричневого терьера по кличке Боб.

— Что ты сейчас распутываешь? — поинтересовался Джерри, он снял пиджак и приготовился слушать.

Элеонора рассказала об истории с мистером Лоу. О его матери, о советах Харта, об итальянском альфонсе Лиджо, о наивной Лиззи Шо и холодном, чуть чопорном Барнсе.

— По-моему, ты теряешь время. Что тут криминального? Мужик упился до упора, и его хватил удар. — Джерри гладил ей шею.

— Ты не понял.

Элеонора хотела объяснить, чего именно он не понял, но вовремя почувствовала, что совсем не обязательно рассказывать о своих мало кому интересных делах в полночь.

Джерри уехал рано утром. Элеонора вытирала стол после завтрака, которым она кормила мужа, и вспоминала события вчерашнего дня.

После визита к Барнсу она решила продумать предстоящую встречу с Дэвидом Лоу в больнице. Если он совсем плох, останется только посмотреть на него глазами, полными протокольно-участливым состраданием; если же с ним удастся поддержать диалог, можно считать: большая удача посетила Элеонору. Еще вчера миссис Уайтлоу нашла в комнате дочери большие черные буквы, которые можно было приклеивать к плотным белым листам, составляя слова и фразы, — обычная детская игра. Элеонора долго решала, какие вопросы можно будет задать Дэвиду Лоу из расчета, что он сможет отвечать только «да» или «нет». «Предложу ему закрывать глаза, отвечая на мои вопросы утвердительно, и просто смотреть на меня в случае отрицательного ответа. Рассчитывать на оживленный диалог, конечно, не разумно, но… но если как следует продумать вопросы, то от беседы удалось бы получить немало».

Элеонора мудрила над блокнотом, что-то зачеркивала и снова писала, прежде чем стала выклеивать буквы на толстом лпсте бумаги.

Сначала она решила начинать вопросы со слов «Мистер Лоу, было ли то-то и то-то…» и т. п., потом поняла, что обращение явно лишнее, я так ясно, кто с кем разговаривает… Элеонора_ лишь старалась, чтобы буквы на листе выстраивались ровно, а между словами были вполне различимые интервалы. С особенным удовольствием она приклеивала жирный знак вопроса.

Покончив с вопросом номер десять, Элеонора остановилась. Во-лервых, не была уверена, выдержит ли Лоу такой штурм в его состоянии, во-вторых, не знала, разрешит ли врач так долго терзать больного, и, наконец, сомневалась,

получится ли из се затеи с вопросами вообще хоть что-нибудь. «В крайнем случае несколько вопросов я попробую состряпать там же, в больнице. Именно состряпать», — усмехнулась она, потому что надо было не только их придумать, но и быстро наклеить на лист бумаги под пристальным взором человека, на которого обрушилось страшное несчастье.

Было около шестп утра. На столе лежала забытая Джерри мягкая замшевая тряпочка, которой он протирал очки. Элеонора еще раз посмотрела на листы бумаги с выклеенными вопросами и осталась удовлетворенной. Она свернула листы в плотную трубку и перевязала ее шелковой лентой.

Разбирая вчера, после встречи с Барнсом, все, чем она располагала, мпссис Уайтлоу начала думать, что дело безнадежное, зацепиться не за что. Интуитивно она чувствовала, что Марио Лиджо, будучи профессиональным преступником, все же не причастен к событиям в особняке Лоу. Элеонора была ле настолько наивна, чтобы отвергать явно убедительные версии только по. тому, что они убедительны. И, поскольку участие. Лиджо в преступлении поначалу казалось. ей более чем вероятным, она не могла не огорчиться, поняв, что именно эта версия рушится на глазах.

К сожалению, у пее не было времени анализировать побудительные мотивы, которыми могли руководствоваться в своих поступках и Розалин Лоу, и Лиззи Шо, и, быть может, садовник Пит — его, как кандидата в преступники она тоже не сбрасывала со счетов, несмотря на личную симпатию. Что же касается любовницы Дэвида Лоу и его компаньона, то о них она имела слишком отрывочные сведения.

Разговор с Лоу сегодня в больнице, на который она возлагала большие надежды, хотя и понимала, что не следует рассчитывать на многое, помог бы ей с большим успехом разобраться в мотивах преступления. Если роктаунские события окажутся преступлением.

Появилась няня, тихо приоткрыла дверь, ведущую в комнату девочки, повернулась к Элеоноре, посмотрела на замшевую тряпочку и, как показалось миссис Уайтлоу, про себя осудила хозяйку: служанка была довольно наблюдательна, умела сопоставлять события и догадываться, откуда появляются те или иные предметы, которых до недавнего времени в доме не было.

— Половина седьмого. — Няня не сводила глаз с замши. Она была дурнушкой, и у нее, скорее всего, никто ничего не забывал, — Вы сегодня задержитесь?

— Нет, пет. Наоборот. Надо бежать — сегодня у меня тяжелый день.

Няня прошла по комнатам, взглянула на неубранную постель,! вернулась и ничего не сказала. Элеонора готова была побиться об заклад, что та подумала: «По-моему, если вам предстоит тяжелый день, то прежде всего надо как следует выспаться, а не куролесить полночи неизвестно с кем», или что-нибудь в этом же роде. Элеонора порадовалась крепости моральных устоев няни, которой доверила воспитание дочери, быстро оделась — сегодня на ней был любимый (потому что очень шел ей) мышино-серый костюм в редкую белую полосу — и спустилась к машине. Бросила на заднее сиденье перевязанную трубку с вопросами к Лоу, проверила, сколько бензина в баке, пристегнула ремень и поехала в Роктаун.

Без десяти десять, как и было договорено вчера, она просигналила у дома Барнса. Не прошло и минуты, как сумрачный Барнс с докторским саквояжем в руках вышел из угрюмого пустого дома. Он сел рядом и учтиво произнес:

— Рад вас видеть.

— Я тоже рада, — ответила Элеонора, чуть кивнув и не отрывая рук от руля.

В последующие минуты они не говорили. Только когда показалось белое здание больницы с застекленными синими светофильтрами окнами операционных на верхних этажах, Барнс нарушил молчание:

— Вот здесь. Въезжайте по этой дорожке, и там, — он махнул на козырек из нержавеющей стали над входом, — можно остановиться:

Элеонора хотела сказать, что она уже была здесь, встречалась с лечащим врачом, но раздумала.

Барнс раскланивался с какими-то людьми. Ему улыбались в ответ, ярко светило солнце, над золотым шаром неизвестного Элеоноре цветка, что рос у самого входа, гудел толстенный шмель, и ничто не свидетельствовало о скорби людской, разлитой за аккуратно облицованными стенами светлого и чистого здания.