— Может быть, он несколько психически неуравновешен? — предположила миссис Уайтлоу.
— Вы хотели спросить: вполне ли психически здоров Дэвид Лоу? — поправил Барнс. — Так вот, как врач, как человек, не один год имеющий возможность наблюдать Лоу, я, могу сказать: он совершенно здоров психически. Надеюсь, вы понимаете, что, если человека разрывают сотни, а может быть, и тысячи противоречивых, а иногда и взаимоисключающих желаний, то нет оснований говорить о его психическом нездоровье, скорее такое состояние — норма.
Он постучал ребром ладони по массивной деревянной подставке, на которой стояли десятки бутылок. Его жест как бы говорил: ну, хватит интеллектуальности, на сегодня, во всяком случае, не выпить ли нам? И чтобы не осталось сомнений, Барнс тоном гостеприимного хозяина предложил:
— Не хотите попробовать? Вина лучших марок. У меня тут есть кое-что достойное внимания. Хотите заняться «слепой» дегустацией?
Элеонора не скрыла недоумения. Барнс усмехнулся,
встал в позу терпеливого учителя младших классов и назидательно начал:
— Я предложу вам несколько бутылок без этикеток. Среди них будут самые дорогие французские вина, а будут и наши собственные, из винограда, созревшего в Новом Свете, а вы попробуете угадать, какое же вино лучше.
— Чем-то напоминает мою работу, — предположила Элеонора, — тоже вслепую и тоже надо угадать.
— Тем более, тем более, — скороговоркой выпалил Барнс. — Кое-что угадывать не нужно: это, это и вот это, — он поставил на столик рядом с дюжиной хрустальных бокалов несколько бутылок разной высоты с обилием золота на этикетках. — Две ближайшие, например, с виноградников Шато-Мутон-Ротшильд, а это белое бургундское из Шардоне, а это, — он мечтательно умолк, как будто вспомнил что-то из времен своей молодости, — а это — белый «Совиньон» из Бордо… Вам не скучно? — встревоженно спросил он, наполняя ее бокал.
Элеонора, слушая названия неизвестных ей вин, думала о том, что в мире одновременно в одну и ту же секунду существуют люди, которые пьют бургундское, глядя друг другу в глаза с выражением чувственного восторга, и люди, обреченные на вечное молчание, то ли от нищеты, то ли от болезней. И альфонс Марио Лиджо, и обманутая в своей надежде Лиззи Шо, и надежный Пит, и откровенный умница Харт, и косноязычный Джоунс — все они еще несколько дней назад ничего не значили для Элеоноры, а теперь даже в тихом доме, где все дышит покоем и благополучием, во всяком случае материальным, и где прекрасно воспитанный хозяин протягивает ей бокал какого-нибудь «шабли», она не может вырваться из плена этих людей. Потому, наверное, что все они сейчас решают для себя гораздо более важные проблемы, чем проблемы превосходства одного вина над другим.
— Мне не скучно. — Миссис Уайтлоу сделала глоток, приложила салфетку к губам.
Барнс посмотрел на хрустальный бокал тонкой огранки:
— Какой цвет! А? Чудо! Я не говорю уж о вкусовых качествах. А теперь попробуйте вот это… А теперь вот это…
И вдруг совершенно без перехода, бесцветным голосом поинтересовался:
— Когда бы вы хотели посетить мистера Лоу? Я должен договориться с лечащим врачом.
И сразу погасли яркие краски вин, и их названия пока—
залпсь неуместными и претенциозными, и «слепая» дегустация отменялась, так и не начавшись, и перед Элеонорой стоял сухой, непроницаемый человек, |и где-то в больничной палате лежал совершенно беспомощный мистер Лоу, не подозревая, что некая миссис Уайтлоу желает поговорить с ним потому, что то несчастье, которое с ним случилось, было не просто несчастьем, а преступлением, за которым стояли живые люди с настоящими именами и фамилиями, люди, которые болеют гриппом и мучаются камнями в желчном пузыре.
— Я хотела бы побывать в больнице завтра утром, часов в десять.
— Хорошо, — только и сказал Барнс.
Он проводил миссис Уайтлоу до машины, открыл дверцу и, наклонясь к опущенному стеклу, спросил:
— Вы хоть представляете, как будете говорить с ним?
— Представляю, — чуть пригнувшись к рулю, ответила Элеонора.
Она хотела захлопнуть дверцу, но пола халата Барнса попала в замок. Он поспешно выдернул ее, извинясь за неловкость, и пошел к дому, высокий, прямой, замкнутый человек, который в полном одиночестве, грустный и безмолвный, занимается «слепой» дегустацией вин, созданных для веселья.
Самые тяжелые часы, когда вы отдыхаете на юге, — где-то между тремя и пятью. Жара. На пляже ни души. Пустые корты. На выжженной траве лежит забытый мячик лимонно-желтого цвета. В биллиардной пансионата сиротливая шеренга длинных, отполированных тысячами рук палок, которые суэхаются к концу. Палки с несколько вызывающем названием. Шары замерли в лунках. На зеленом сукне биллиарда, выставив на всеобщее обозрение белый живот, лежит кошка. Жара.
Мы сидим в нашей угловой комнате-квартирке. Не спим, потому что спать с трех до пяти не рекомендуется — начинает болеть голова. По винограду, купленному утром на рынке, бегают малюсенькие мушки. Виноградины черные, с дымкой: если потереть, то проступает глянцевая поверхность. Мушки меня раздражают, они носятся по ягодам, кажется, жара им совершенно безразлична.
— Вымой виноград, — говорю я. — Противно!
— Что противно? — Паташа вопросительно смотрит на меня, ей тоже жарко.
— Противно смотреть, как эти проклятые мушки бегают по винограду.
По шее струится пот, надоело его вытирать, у меня нет такого множества платков, как у Харта, и пива тоже нет.
Она встает, выходит в кухоньку, слышу, как тугой струей льется вода. Вода ржавая и теплая, но я ее не вижу, поэтому предпочитаю думать, что вода ледяная и прозрачная. «Ледяная и прозрачная, прозрачная и ледяная», — повторяю про себя, и становится легче. Понимаю, что когда сказал «противно», то вложил в это слово нечто большее, чем неприязнь к мушкам. Наташа почувствовала раздражение. Вот и прекрасно. Я хотел, чтобы она поняла — мне противно, и не только от мушек, суетливо бегающих в месиве давленых ягод.
Она входит с блюдом, смотрит виновато, но мне-то прекрасно известно, что она ни в чем не виновата, и от этого я еще больше злюсь на нее, на себя, на эту чудовищную угловую комнату, в которой солнце как будто расположилось на послеобеденный сон. Здесь невозможно укрыться от расплавляющего жара.
— Съешь? — спрашивает она. Не потому, что ее действительно интересует, съем я или не съем, а просто чтобы сказать что-то. Неважный симптом.
Беру кисть винограда. Маленькая мушка падает мне на грудь и ползет по волосам. У меня много седых волос — это плохо. Знакомый врач, увидев седину на висках, сказал, хотя я не спрашивал: не волнуйся, седина в шевелюре — еще не старость, вот когда седые волосы появятся на груди — считай, неважный симптом. Мне скоро тридцать семь — возраст, до которого не дожили Пушкин и Маяковский. Конечно, я не поэт, но иногда, как видите, пытаюсь вдохнуть поэзию в документы, так сказать, живой жизни. Итак, три неважных симптома налицо: канун тридцатисемилетия, седина на груди и Наташа, которая ищет спасения от гнетущего молчания в односложном «съешь».
— Это «изабелла»? — Она наращивает усилия и от «съешь» переходит к целой фразе.
Но мне еще слишком жарко, чтобы оценить ее долготерпение, и я зло отвечаю:
— Это «черный пино» из Бургундии.
Она смотрит с обидой. Я не прав, но мне действительно противно, и я никогда не признаюсь в том, что не прав. Никогда. Потому что жарко, потому что в сандалиях на босу ногу она совсем не так хороша, как вечером в длинном платье и туфлях на высоченных каблуках, потому что это уже не первый день нашего совместного отдыха. Потому, в конце концов, что, если у меня уже седые волосы на груди, я могу себе позволить, хотя бы на отдыхе, никому не объяснять, почему не считаю необходимым каяться в своей неправоте.
Она садится. Вернее, оба полулежим в позах изнеможения. Вокруг нас солнце, солнце, солнце… Шторы бессильны. Мы не смотрим друг на друга. В открытое окно я вижу море, над ним сизое марево. Вода маслено блестит. Даже чайки не летают над водой. Пот со лба попадает в глаза, все расплывается: я вижу на горизонте как будто небольшие домики, вижу их все отчетливее. Я вижу далекий маленький город Роктаун, в котором произошли странные события в угловой комнате особняка мистера Лоу. Может быть, в угловых комнатах есть нечто такое, из-за чего в них всегда происходят трагедии? Может быть… Может быть?..
