Ритка перестала плакать и лишь испуганно переводила взгляд с отца на меня и обратно.

– Я вот, к примеру, во вторник поведу ее в музыкальную школу и узнаю насчет поступления, – продолжала я в полной тишине, – потому что я знаю – ребенком надо заниматься. Он сам еще ничего не знает и не может. И выговаривать ей, что она дома сидит, киснет – несправедливо.

Я подмигнула Ритке:

– Рита, а ты скажи – вот я вырасту, начну зарабатывать, тогда и не буду дома сидеть. Буду в отпуск ездить – хоть в Европу, хоть в Америку!

Тут я наткнулась на ошеломленный взгляд Вадима и поняла, что сморозила глупость. Сейчас же советское время, можно по путевке съездить лишь в страны социалистического лагеря, да и то не во все. И не каждому это под силу. А когда Ритка вырастет… Если она 1974 года рождения, значит, вся ее юность придется на страшные девяностые и начало двухтысячных. А тогда особо не было возможностей по миру покататься. Эх!

Я махнула рукой и отправилась мыть руки и завтракать. Однако, что ни говори, а на любого абьюзера найдется свой абьюзер. Вон как Вадим заткнулся, получив отпор.

После завтрака я вернулась в зал. Ритка сидела уже не на диване, а в кресле со своей книжкой. На диване, перед допотопным телевизором, лежал Вадим, хмурый и недовольный.

– К нам сегодня придет кто-нибудь в гости? – он потянулся к газете с программой телевидения.

– Надеюсь, что нет, – ответила я.

Да, немного же у людей развлечений! Посмотреть черно-белый телевизор, по которому ничего интересного не показывают, да гостей принять.

– Где у нас фотоальбом? – спросила я у домочадцев. – Забыла, куда его положила в прошлый раз.

– Какой альбом? – удивленно покосился на меня Вадим.

– С фотографиями семейными. Хочу пересмотреть.

Теперь он даже привстал на диване и смотрел на меня, как на дуру.

– Что, крыша поехала, как у мамы твоей?

– Не трогай мою маму, понял?

Неужели этот дом настолько дремуч, что даже элементарных фотографий нет? Вот уж не думала.

– У дедушки есть фотографии, – сказала вдруг Ритка, – только они не в альбоме, а в пакетик целлофановый завернуты.

Очень интересно! У такой большой семьи всего лишь горстка фотографий, завернутых в какой-то пакетик?

Дед читал газету, лежа на кровати, когда я вошла.

– Фотографии? – переспросил он и посмотрел на меня как-то странно. Я бы даже сказала, обеспокоенно. – Мне их искать надо. Давай я потом найду.

Я огляделась. Комната совсем небольшая, метров двенадцать, ну четырнадцать. Из мебели только кровать, шкаф, да тумбочка, помнящая восстание Спартака. Я еще в первый вечер приняла ее за стол. А, и еще один стол, за которым дед выпивает по вечерам. Где тут долго искать?

– Давай-ка я тебе помогу найти, – решительно сказала я, – где посмотреть, в шкафу или в тумбочке?

– Да на кой-они тебе сдались? – дед с неожиданным раздражением отбросил газету. – Сказал же, потом найду!

– Потом – суп с котом, – возразила я, – потом гости придут, времени не будет.

Кряхтя и поминутно отпуская нецензурные словечки, дед полез в тумбочку и извлек оттуда видавший виды пакетик. Причем, как ни странно, сразу.

– На, смотри.

Я уселась на стул и положила фотографии перед собой на столе. Все снимки были черно-белые, ни единой цветной. Любительских очень мало, в основном, сделанные в фотоателье по великим праздникам.

С первой потрепанной фотографии строго взирала молодая девушка в белом беретике и темном платье. Я прочитала на обороте: «2 сентября 1945 года, в день Победы над Японией». Значит, это мама Альбины. Интересно, она как-то участвовала в войне?

– А есть какие-нибудь ордена, медали? – решилась я поинтересоваться.

– Были, – вздохнул дед, – только Володька еще в детстве проиграл их. Осталось всего несколько штук.

Он достал из тумбочки пластмассовый футляр из-под бритвы. Там лежал один орден – Великой Отечественной войны, да несколько медалей. Одна из них с надписью «За Победу над Японией». И если Вадим прав, и мать Альбины действительно имела проблемы с психикой, так ничего удивительного. Молодая девушка такую войну прошла!

На следующей фотографии та же девушка, но значительно старше, с красиво уложенными волосами и внушительным колье на шее. Рядом с ней улыбалась похожая на нее нарядная женщина – должно быть, сестра. Внизу стоял штамп фотоателье и год – 1967.

Попались две фотографии: на одной худой паренек в кепке на берегу залива, на другой – он же на фоне величественного здания явно сталинской постройки.

– Это я в тридцать девятом году, – прокомментировал дед.

Осторожно перекладывая фотографии, я увидела очередную – с двумя почти одинаковыми девочками, которые весело смеялись, держа в руках мячики. «Альбиночке пять лет, Олечке три годика», – гласила надпись на обороте. Значит, это Альбина с сестренкой. А брата, который постарше, нигде нет. Скорее всего, он непутевый, – сделала я вывод.

Были еще несколько фотографий с сестрами, по мере их взросления. Вот они в школьной форме, вот возле подъезда на лавочке.

И вдруг я наткнулась на весьма странную фотографию.

На ней была Альбина. Но только совсем не такая, как сейчас. Не сразу узнаешь. Боже, до чего интересная девушка! В черном поблескивающем платье, а может, и не в черном, поди разбери на черно-белом снимке. Стройная, как кипарис, с тонкой талией – что называется, фигура «песочные часы». Шелковистые русые волосы мягкой волной струятся до плеч. Улыбка Мона Лизы – загадочная, аристократическая.

В одной руке она держала высокий бокал на тонкой ножке, а под другую руку ее поддерживал счастливый молодой человек. И это был тот самый мужчина, которого я сегодня видела на станции Вторая речка, только молодой! И не в форме, а в костюме с галстуком.

У меня аж дух захватило. Такая пара! И явно они на каком-то праздничном приеме. И этот парень сегодня ведь сходу узнал Альбину, несмотря на пропасть между ее образом тогда и сейчас! Что же у них тогда случилось, в самом-то деле? В том, что они были парой с весьма серьезными намерениями, я не сомневалась ни минуты. И счастливой парой. Так почему же он уехал куда-то и лишь недавно вернулся, а она вышла за алкоголика и стала выглядеть такой чувырлой?

Тут из зала донесся ленивый окрик:

– Аля! Альбина! – звал Вадим.

Я решила проигнорировать. Не хватало еще бегать по первому требованию. К тому же, я занята.

Но нудные крики не прекращались.

– Аля! Альбина! – он явно вознамерился меня достать, взять измором. Не на ту напал!

– Закрой дверь, пожалуйста, – попросила я деда.

Но не успел дед встать, как на пороге возник лохматый, недовольный Вадим.

– Ты думаешь меня кормить? – возмущенно произнес он.

Ну да, ну да, для некоторых мужчин «жена – это друг человека».

– Тебе что, три года, что тебя надо кормить? – повернулась я к вошедшему.

Он вытаращил глаза. Удивительно, как еще челюсть не отвалилась.

– Ты здесь в первый раз и не знаешь, где кухня находится? – спокойно продолжала я. – Попроси дочку, она покажет, где кухня. Открой холодильник и найди там себе еду. У тебя для этого есть руки, ноги и прочие приспособления. Ты не инвалид, слава Богу. А я занята.

Дверь тихонько закрылась с той стороны, а я продолжила свой увлекательный просмотр.

Следующая фотография заставила меня окаменеть. Боже! Сначала меня бросило в жар, затем по телу заструился неприятный холодный пот.

Со снимка на меня холодно взирал тот самый светловолосый мужчина со станции Вторая речка, и теперь он был в военной форме и фуражке. А рядом с ним победоносно улыбалась… сестра Альбины! На обороте было написано «Мамочке и папочке от Олечки и Димочки в день свадьбы, 5 июля 1972 года». Это…это что это? У меня слов приличных не было!

Дед тем временем в волнении ходил по комнате из угла в угол.

– Ты просила меня выбросить эту фотографию, – говорил он извиняющимся тоном, – я помню это. Но я не смог, понимаешь? Вы ведь обе мои дочери. Ты моя дочь, и она – моя дочь! Ну не смог я это выбросить, прости меня, дурака старого! Давай я сейчас ее выброшу!