Она отвела Гаглес в баню, убедилась, что у неё есть своё полотенце и ушла.

«Вот где рай», – подумала Гаглес, обливаясь горячей водой. Баня остывала, ведь другие слуги уже давно помылись, однако ей хватало и воды, и жара.

Купание в холодных реках и озёрах, в компании с голодными комарами, не сравнить с этим блаженством.

Она переоделась и взяла свою сумку, затем встряхнула её, сказав:

– Спрячь всё, кроме одежды и расчёски.

Мало кто знал, но её сумка тоже была проклятой вещью, не менее опасной чем фонарь. И очень полезной.

Чистая и довольная, Гаглес вышла из бани. На выходе её дожидались четыре огромных корзины с бельём.

В этом доме, либо было много слуг, либо тут тайком обстирывают подразделение имперской армии.

Она, у которой было от силы три комплекта дорожных платьев, не понимала этого вопиющего стремления к излишеству. Ну, не ей судить. В конце концов, она дикая женщина из дикого леса и «немного» оторвалась от человеческого быта.

Прачка тут же поковыляла к ней. Взгляд у неё был суровый и строгий. Она действительно выглядела старенькой, маленькой и сутулой.

– Ты мне яркое на белое не навешай. Гляди что б одно на другом не висело внахлёст, иначе пятна остануться. Белое вешай внахлёст, что б место осталось. И не развешивай гармошкой, иначе с утра гладить заставлю.

Гаглес пыхтела, скрипела зубами и тихо ругалась сквозь зубы. Она то, наивная, считала, что нет ничего проще развешивания белья в рутине домашних дел. Её не заставили чистить печь или кухню. Однако она развешала штук триста вещей и спина взмолилась о пощаде.

Когда она закончила, прачка сменила гнев на милость.

– Какая ты высокая и ладная. Ростом как наш садовник. Мы бы верёвки перевесили пониже, но овцы бельё испортят. Им бегать нужно, что бы мяса больше сала было.

То-то у них тут пустовато, а хозяйский сад огорожен.

– Овцы непростое животное и вонючее, – сказала Гаглес – Зачем их в городе держать? Это для императорской армии?

Император уже который год готовился к войне с непокорными южными землями Гьёна. И потому, в приступе дурного вдохновения, повелел держать скотину в каждом доме…даже городским аристократам. Три головы – для крестьян и двадцать голов – для землевладельцев. Население кинулось скупать куриц как наименее проблемных. И как самых дешёвых.

– У хозяйки сыпь на птичий помёт. Как наступала сухая пора, так её всю обсыпало, бедняжку. Долго искали отчего так. Кое как вспомнили, что это началось в тот год как кур завели.

Кухарка некоторое время помолчала оглядывая её с ног до головы. А затем сказала:

– Ты бы поосторожнее, девочка. Одна по городу не ходи. Да и в окресностях тоже. У нас часто красивые, да неженатые пропадают. Последняя пропала всего две недели назад.

– Хм, а в столице об этом знают? – Спросила Гаглес.

– Прошение хозяйка подаёт каждые три месяца. Чаще нельзя. А похитителя всё поймать не могут, – махнула рукой кухарка – Потому на стражей не надейся. Одна никуда не ходи.

– Хорошо, госпожа, – кивнула Гаглес – Спасибо за заботу.

Вопросов к западному Гьёну становилось всё больше.

Засыпала она в чистой постели, хоть и деля комнату с незнакомыми девушками.

Уж куда лучше грязных гостиниц или лесной поляны. Гаглес позволила себе немного позлорадствовать над своими спутниками.

Ксено всё ещё не нашёл разбойников, но наткнулся на их недавнюю стоянку. Удивительно, но судя по всему они двигались в направлении столицы, где было больше всего патрулей.

Подозрительно.

Долго размышлять ей не дала усталость, сомкнувшая веки и путавшая мысли.

Проснулась она от шуршания, шушуканья и хихиканья. Соседки прилипли к окну и что-то там высматривали.

– Хозяин приехал, – великодушно обьяснила одна и даже уступила своё место.

Гаглес с любопытством выглянула наружу. Ей открылся вид на сад. Она увидела мужчину с конём, который разговаривал с пожилой женщиной, стоявшей к окну спиной.

Мужчина был высок, худ и бледен. С длинными волосами забраными в хвост и с большим носом, который был виден даже в неярком свете фонаря.

Гаглес быстро потеряла интерес к зрелищу. И пошла спать. Ей было неведомо зачем обсуждать и поднимать суету из-за какого-то мужика. Был бы он голый – другое дело. А так только нос торчит.

Пустая трата времени.

Утро встретило Гаглес в виде управляющей. Было где-то около пяти часов.

– О, ты уже проснулась? Это хорошо. Поторопись, нам не до тебя. Сын хозяйки приехал.

– Я уже собралась.

– Ты погоди, я тебя проверю, вдруг чего стащила? Этих пигалиц с утра не добудишься. А ты вон, какая резвая.

– Ладно, проверяйте, – меланхолично отреагировала Гаглес. Назвалась рабыней – полезай под плеть.

Управляющая осмотрела её вещи и одобрительно хмыкнув, отдала сумку обратно.

– Раз собралась, пойдём.

Госпожа Соли не хотела, что бы рабыня столкнулась с хозяином.

Реальных причин для опасения не было – управляющая всегда действовала по принципу: «кабы чего не вышло».

В этот раз, излишняя бдительность обернулась ей боком. Выйди Гаглес несколько позже, то не столкнулась бы с господином Уалем.

Но она столкнулась. Прямо возле ворот. Они окинули друг друга холодными, оценивающими взглядами. Гаглес смотрела с вызовом, насмешкой и высокомерием, оппонент отвечал ей хмуростью и настороженностью.

Господин Уаль, сын хозяйки, казался ниже, потому что сутулился и опирался на трость. На бледном лице имелся внушительный шнобель, который она заприметила ещё вчера. Ему можно было дать не больше сорока, но в чёрных волосах уже блестела редкая седина. Он был похож на потасканного жизнью библиотекаря или на гробовщика.

– Приветствую, тётушка Соли, юная госпожа, – первым заговорил мужчина.

– Господин Бафильас! Какая госпожа? – Всплеснула руками управляющая – Эта рабыня просила у нас ночлега!

– Приветствую хозяина дома, – поклонилась Гаглес.

Бафильяс? Знакомая фамилия. Она обругала себя за дырявую память, однако в голове царило мрачное запустение.

Эту фамилию она раньше слышала, но не могла вспомнить о чём шла речь.

«Ну, если забыла, значит это неважно» – Решила она.

Из мыслей, её внезапно, выдернул Уаль:

– У юной госпожи благородная осанка и смелый взгляд.

В его словах слышалась лишь спокойная констатация факта. Как реплика о погоде. Ни тени заигрывания, чем обычно грешат мужчины.

– Да, полно вам, – нахмурилась управляющая, лёгкими подталкиваниями напоминая Гаглес, что пора и честь знать – Она высокая, вот и кажется прямой. И не путайте смелость с наглостью. Девочка, ты кажется куда-то спешила?

– Действительно, мне нужно найти дядю, – сказала Гаглес, поспешно выскальзывая за ворота.

«Смутил старушку, смутьян», – подумала она, чувствуя как пылают щёки.

Когда ей в последний раз говорили комплименты? Гаглес не могла вспомнить. Наверно, ещё до того как она обрела дар.

Управляющая тем временем задумчиво пробормотала:

– Её же вроде только брат сопровождал.

Уаль хмыкнул и промолчал.

Изекин просиял, увидев Гаглес, что шагала к нему, догрызая неспелое, кислое яблоко, сорваное с уличного дерева.

– Госпожа. Как спалось? – Спросил он.

– Прекрасно. Отправляемся?

– Ещё буквально десять минут и мы будем готовы.

У него за спиной топтались помятые солдаты, от которых несло перегарищем даже на расстоянии пяти метров. И недовольный командир завершал картину, взирая на них с немым укором.

«Дисциплина ни к чёрту», – мысленно осудила Гаглес – «Таких не то что наёмники прибьют, они даже с тремя крестьянами не справяться».

«С другой стороны, у них есть я».

До столицы оставалось два дня пути. Интересно, те самые загадочные охотники на Героев, уже вышли на её след или она была недостаточно узнаваема без Ксено? Таких как она, выходцев из южного Гьёна: высоких, смуглых и черноволосых – пруд пруди. Особенно – женщин, привезённых в качестве рабынь. Если её никто не узнал, оставалось надеяться на длинные языки солдат.