Столько мужских открытых частей тела я видела только на городском пляже. Но ни на одной из них я не зависала. Это ни о чем не говорит! Это лишь подтверждает, что Бондаренко – наглый бунтарь, который не слышал о нормах приличия и поведения.

От всего происходящего у меня взрывается голова. Я однозначно совершаю ошибку и позже пожалею, уверена.

Я уже жалею и готова сорваться к двери одновременно с голосом женщины, который меня тормозит:

– Дарья Игоревна Шольц… – она смотрит в экран, а не на меня, – ваш паспорт, – вытягивает руку, прося документ.

– Шольц? – неожиданно просыпается мой «жених». – Ты Шольц? – он поворачивается ко мне и смотрит на меня по-новому. Будто вообще впервые видит. Осматривает с ног до головы, отчего скукоживаюсь в комок. Его взгляд с наглецой и усмешкой. – Я могу взять фамилию будущей супруги? – отворачивается, обращаясь к женщине-регистратору. – Герман Шольц… – задумывается, словно смакует. – А неплохо! Ден, скажи? – кивает Соколовскому, который показывает ему «класс» и поощряюще улыбается.

Зара кашляет, не виню ее в этом.

Мне хочется провалиться сквозь землю, настолько мне стыдно. За поведение этих двух, а больше за себя. Перед собой и женщиной, которая, вероятно, считает меня идиоткой, решившей связаться с самим сатаной.

Удрученно вздохнув, регистраторша забирает у меня паспорт. Я смотрю на нее умоляюще. Вразумить меня и направить на истинный путь, но она хладнокровно шлепает печать в моем документе, и я получаю удар в грудь.

Все. Это конец. Эта печать – свидетельство того, что моя ошибка приобрела официальный статус.

Почему она не спросила – согласна ли я? Где вся эта формальность?

Пока я пытаюсь выйти из комы, женщина проводит подобную процедуру с паспортом Германа, который провожает ее действия легким интересом и не более того.

– Распишитесь здесь, – холодно оповещает регистраторша и показывает длинным ногтем место, куда ставлю корявую закорючку, слабо напоминающую мою подпись.

Мои руки трясутся. Внутри я вибрирую тоже, когда смотрю на аккуратную размашистую завитушку, которую Бондаренко выверенно рисует.

Вот и все.

– Фамилию супруга брать будете? – шокирует меня женщина. Поднимаю лицо и смотрю на насмешливое ее. Эта шпилька в мой адрес такая острая, что стискиваю кулаки и сжимаю колени, отрицательно качнув головой.

Мой брак – одна сплошная насмешка: судьбы, этой женщины и Дениса, который после того, как нам с Бондаренко вручают паспорта и свидетельство о заключении брака, орет на весь кабинет:

– А теперь жених может поцеловать невесту! Горько, дети мои!

Даша

– Придурок! – бросает Зара в ответ на выпад Соколовского. С тех пор, как мы вошли в ЗАГС, это первое слово, которое она произнесла, и в общем я с ней согласна.

Подруга зло пихает в руки Дениса измученную корону и переводит внимание на меня. Ее выражение лица сочувствующее, возможно, именно этого требует выражение моего лица – сочувствия, но внутри себя я его не прошу, ведь сама принимала решение.

Ловлю взгляд Зары, но тут же опускаю свой, когда голова Бондаренко поворачивается ко мне.

Я снова разглядываю свои пальцы, которые теребят вместо подола сарафана паспорт, и их жжет. На четырнадцатой странице впечатан штамп, и его не сотрешь. Каким бы ненастоящим являлся наш брак, отметка о нем настоящая. Подумать над этим у меня не получается, потому что чувствую на себе внимание Бондаренко.

Он смотрит на меня, и этот взгляд я ощущаю остро и россыпью мурашек на коже рук.

Когда на меня смотрит Юсупов, мне хочется спрятаться. От грязных пятен, которые он на мне оставляет своими глазами. Сейчас мне тоже хочется спрятаться, но лишь от того, что не знаю, как относиться к реакции своего тела на взгляд Бондаренко. Реакция моего тела отзывается вспышкой промелькнувшего сожаления, когда Герман спустя две секунды отворачивается. Вероятно, не найдя во мне ничего выдающегося. Гоню от себя эту реакцию. Мне не нужно внимание Бондаренко, пусть не напрягается!

– Сейчас по времени следующая пара, – твердо оповещает женщина, намекая, что пора сворачивать этот абсурд. Я и сама хочу побыстрее покинуть помещение, ведь находиться здесь становится невыносимо.

Ахметова подскакивает первая, будто только и ждала разрешения, следом за ней поднимаюсь я, исподлобья наблюдая, как длинные ноги со светлыми короткими волосками подтягиваются, лениво принимая горизонтальную опору.

– Молодой человек… – не выдерживает женщина и делает замечание потягивающемуся Герману, —…вы не на стадионе.

Не собираюсь больше здесь оставаться! Краска стыда топит лицо, и не дожидаясь того, что ответит Бондаренко (а он ответит, не сомневаюсь), вылетаю за дверь, за которой действительно топчется молодая пара. В отличии от нас они выглядят «женихом и невестой», и это в которой раз подливает масла в огонь, говоря, что я дура.

Зара ровняется со мной у массивной входной двери, которую вдвоем толкаем вперед. Дневной свет ударяет по глазам, и я щурюсь, но не заметить океан нарядных людей невозможно. Народ толпится у входа, ожидая новобрачных, и я пробираюсь сквозь толкотню в левое крыло крыльца, где относительно свободно.

Зара идет по следам, ее присутствие ощущаю затылком.

Когда нахожу квадратный метр пустого пространства, останавливаюсь и делаю долгий выдох.

Я не собиралась происходящее принимать близко к сердцу, но разве его заставишь? Разве можно приказать ему не клокотать в груди, когда оно неподвластно?

– Ну ты как? – тихо у меня за спиной спрашивает Ахметова. Она перестала кашлять, ловлю себя на этой мысли. Ну хоть для кого-то сегодняшний цирк стал исцелением, потому что для меня он сравним с бетонной плитой, упавшей на плечи.

Поворачиваюсь к подруге. Выдавив из себя полуулыбку, успокаиваю:

– Все нормально, – вру я и тут же напрягаюсь, когда вижу приближающихся к нам Бондаренко и Соколовского.

Денис идет впереди, широко улыбаясь, Герман плетется сзади. Верхушка его кепки возвышается над головой друга. Несмотря на спортивное телосложение моего одногруппника, он ниже Бондаренко по росту. Мои брат и папа тоже ниже Германа, в моем окружении вообще нет таких «высот», чтобы приходилось запрокидывать голову. Именно это я и делаю – запрокидываю голову, когда, обогнав Дениса, Герман встает напротив меня, протягивая зажатое в пальцах свидетельство о браке, говоря:

– Пусть будет у тебя.

Я не тороплюсь забирать документ, я слишком дезориентирована его близостью, потому что снова вижу небольшую ямочку на мужском подбородке. Я видела ее уже в университете, когда Бондаренко «делал мне предложение», и она сумасшедше ему идет.

Герман исследует мое лицо тоже. Сначала безмятежно, даже равнодушно, но потом щурит глаза, будто спрашивая, почему я так долго на него пялюсь. Это отрезвляет. Выдергиваю из его пальцев свидетельство, ощущая раздражение и легкий «бриз» его усмешки.

– Молодые люди, с голубями не желаете фото?

Одновременно поворачиваем головы на хриплый старческий голос. Рядом с Денисом стоит седовласый дедушка, на дряблом запястье которого сидит белоснежный голубь с резным хвостом. Второй рукой он опирается на тележку, на которой слегка накренена ржавая самодельная клетка. В ней десяток голубей разной масти.

– О, а давай, дед! Че по чем? – активничает Соколовский. – Запилим вам сейчас свадебную фоточку для домашнего архива, – он лезет в карман, доставая оттуда айфон, и наводит на нас с Германом камеру.

– А сколько не жалко, сынок, – отзывается в ответ старичок.

– Переводом можно? – веселится одногруппник.

Глубоко вздохнув, прикрываю глаза. Под веками будто прячусь вся полностью, уставшая от глупых насмешек и необоснованного веселья Дениса.

– Перестань паясничать, – слышу голос Зары справа от себя. – Это не смешно, Соколовский.

Я собираюсь с ней согласиться, но как только открываю глаза, ударяюсь ими о пронзительный взгляд карих глаз Бондаренко.