Я покраснела до ушей, глядя на него с ужасом, как будто находилась в центре страшной войны, где лились литры крови и отрубленные конечности летали в воздухе. На этот раз наткнулась на черную как смоль стену, по которой трудно подняться. Моя борьба была напрасной, потому что его слова вновь оказались сильнее.

Когда машина снова завелась, внутри воцарилась тишина, как у верблюда, преклонившего колени, чтобы отдохнуть в пустыне. Обычно у меня выходило завести диалог с любым человеком, но впервые я почувствовала, что не могу. Не получалось согласиться с этим мужчиной из-за гордости, которую я тщательно лелеяла, ухаживая за ней, как за ребенком.

– Где твой дом? – Каран Чакил первым нарушил молчание, задав вопрос.

Не хотелось, чтобы мужчина отвозил меня домой. Я не смогла бы объясниться, если бы кто-то увидел меня, выходящую из его машины.

– Высадите меня в первом же подходящем месте, пожалуйста, – сказала ледяным голосом.

Хотелось избавиться от сильного сладковато-горького запаха, уйти как можно дальше от его глубокого голоса, напоминавшего трепет черных ангельских крыльев, и, если возможно, никогда больше не видеть глаз, таких черных, что они заставляли тьму сомневаться в себе.

– Хорошо. – Чтобы не слышать его голоса, хотелось напевать все дурацкие песни, которые я знала, хотелось ударить его обладателя. Я не знала, что он для меня значил, но мужчина загадочным образом привлекал внимание. – Итак, я победитель этого спора.

Сжала кулаки и предпочла не отвечать на эту наглость. Каран сбавил скорость, остановил машину в подходящем месте и украдкой взглянул на меня. Когда его взгляд задержался на моем лице дольше, чем необходимо, захотелось отвернуться. Обычно, глядя на человека, я могла сформировать суждение о нем, но было в Каране что-то необычное. Я не могла сказать, что это казалось странным, напротив, это была знакомая странность, которую я все еще не могла осознать.

Это было похоже на чувство, когда выходишь из машины и ступаешь на землю города, через который проезжала, путешествуя на машине в давней молодости.

– Спасибо, – сказала, двигаясь ближе к двери. Хотя мне не нравилось благодарить, я знала, что это было необходимо. – Простите меня за сегодняшнюю грубость. Хотя, по моему мнению, это не было грубо, но думаю, так казалось со стороны.

Когда открыла дверь машины, твердая рука схватила меня за запястье. Выражение лица застыло, прикосновение мужчины погрузилось под кожу, и я почувствовала, как кости леденеют. Перевела на него взгляд, не сдвинув головы ни на миллиметр. Холодное давление пальцев замерло прямо на моем запястье. Пульс вызывал небольшие толчки в их кончиках.

– Что вы делаете?

Разбитое отражение луны, сияющей на дне черных колодцев в его глазах, было неподвижным. Каран так внимательно смотрел на мое лицо, что все то, что я так долго взращивала в душе – под грудью в области ребер, – начало разрушаться, оползнем падая прямо на сердце. Он рассматривал меня так, будто хотел запечатлеть в своей памяти.

– Вы отпустите? – прошипела я, пытаясь высвободить запястье из крепкой хватки. Мужчина не оказывал достаточного давления, чтобы причинить боль, но его взгляд ранил мои глаза.

– Отпущу, – сказал он, – Но сначала назови свое имя.

Сердце екнуло. Что заставило еще раз понять, что мне не следовало внимательно смотреть в его глаза, похожие на темную розу с угольно-черными лепестками, сумевшую прорваться и выйти из-под засушливой почвы.

– Мерве. Аси Мерве, – ответила я.

Этот ангел еще раз взмахнул крыльями, но на этот раз с его крыла вылетело перо и приземлилось мне на ладонь.

– Камушек, да? Морской камушек.

– Что, простите? – спросила и холодно посмотрела на него, хотя внутри ощущала странный прилив чувств.

– Разве твое имя не означает «камень»?

Никогда не задавалась вопросом, что означает мое имя. Это было просто имя. Одно из тех, что существовали только для того, чтобы можно было отличить человека от других и окликнуть его. Для меня это не имело никакого особого значения. Когда я растерянно посмотрела на Карана, он медленно убрал руку и позволил мне открыть дверь. Я вздрогнула, когда холодный воздух внезапно просочился сквозь мокрое нижнее белье и коснулся кожи. Мельком взглянула на мужчину, выставила одну ногу и бросилась в объятия холода. Он смотрел на меня с восторженным вниманием. За несколько секунд до того, как между нами возникла дверь машины, его губы, казалось, приоткрылись. За секунду до того, как хлопнула дверь, Каран сказал:

– Мятежный Камешек.

Это все, что я услышала, прежде чем автомобиль скрылся из виду.

Через некоторое время вся боль смешалась воедино, и я научилась молчать. Из воспоминаний, запавших в сердце, невозможно было разобрать, какой на этот раз показался обломок. К сожалению, ни в одной священной книге не описали боль девушек, прижимающих к ранам собственные руки в попытках остановить кровь и уткнувшихся головой в подушки, чтобы приглушить рыдания.

Мне не хватало тех резких вздохов, которые я делала сквозь плач.

Я больше не могла плакать.

Меня не понимали, хотя я и не пыталась объяснять. Но знала. Даже если бы рассказывала им до тех пор, пока не отвис бы язык, они бы не поняли. Чтобы услышать мертвого человека, нужно самому быть мертвым.

Пока лежала на своей кровати и молилась всеми известными мне молитвами, чтобы заснуть, между горлом и грудной полостью возникла боль. Ее я уже ощущала раньше.

В этом доме я не дышала, а только испытывала боль.

Зазвонил домашний телефон. Сосредоточила взгляд на потолке, медленно обдумывая то, что происходило в моей голове. Торшер, купленный мной на рынке подержанных товаров, стоял между окном и кроватью, пытаясь осветить комнату слабым огненно-оранжевым светом. Тень моего тела, лежащего на кровати, падала на противоположную стену. Я могла различить даже тени своих ресниц.

– Ты и эти девки, похожие на тебя, сосут мою кровь, как пиявки!

Мой взгляд все еще был устремлен в потолок, когда раздался крик отца. Хотя дверь была плотно закрыта, он кричал так громко, что казалось, его голос звенел в моем сердце.

– Вы не дали мне насладиться молодостью! Будь благодарна, что я позволяю тебе жить в этом доме!

По моему мнению, он никогда не любил ни меня, ни Дефне, ни нашу мать. Даже если и любил, я этого не помнила. Возможно, эти воспоминания я спрятала в самых безлюдных уголках грязных полок своей памяти и позволила им задохнуться поднимающейся пылью.

Телефон прозвонил еще несколько раз, а затем стих.

– Не кричи, – прошептала мама. Ее горько пахнущее дыхание словно струилось на подушку, на которую я положил голову. – Девочки проснутся, пожалуйста, не кричи. Дефне очень впечатлительна, Мехмет, умоляю тебя, не заставляй ее плакать. Она плачет даже во сне.

Способность матери сохранять спокойствие иногда действовала мне на нервы. Говорила ли она обо мне или только о Дефне? Ладно, обо мне не вспоминали. Только Дефне. Мама, отец и я это прекрасно знали. Они не думали, что меня волновали их ссоры. Мне это было удобно. Конечно, каждый человек хотел бы, чтобы о нем заботились и защищали. Время от времени я все же страдала от отсутствия внимания, но поскольку понимала, что мне достаточно обнять себя, чтобы справиться со всем, то решила никого не пускать в свой нарисованный круг.

Не могла пустить.

– Очень меня волнует, проснутся эти твари или нет! – крикнул отец.

У меня не было сомнений, что Дефне сейчас не спала. Я знала, что она плакала.

– Пусть проснутся, есть ли у них еще какие-нибудь дела, кроме сна? Только едят, пьют и ложатся спать! У них хреновые факультеты, кем они станут после выпуска? Смогут ли найти работу?

– Мехмет, из-за тебя ни одна из них не смогла сдать экзамены должным образом. Девочки даже не имели возможность попасть на факультеты, которые им были интересны, из-за низких баллов, полученных на экзаменах из-за испорченных тобой бессонных ночей!