– Нет, Валя, настоящая холостяцкая вечеринка была у моего брата – до сих пор юристы расхлебывают.

– Ты розги уже приготовил?

– Только не говори, что ты и сейчас на стороне Игоря.

– Я на стороне братской дружбы, любви и справедливости. Кит, ты же понимаешь, что не сможешь всю жизнь его опекать. Ослабь вожжи, дай возможность мало́му набить свои шишки. В конце концов, ему уже двадцать пять. – Игнатьев удобно вытянул длинные ноги и откинул голову на спинку кресла, предвкушая долгий разговор.

– Черт, Валя, ты не знаешь, каково это – лишиться детства в шесть лет. Он до сих пор винит меня, ведь я не дал ему попрощаться…

– Слушай, тебе тогда было шестнадцать. Это не тот возраст, когда человек принимает осознанные решения. Я в шестнадцать прятал водку в большущих стереоколонках в актовом зале. До сих пор помню, сколько бутылок помещается, – мечтательно заулыбался Валера. – Так что не грызи себя.

– Хах, даже я помню…

– …четырнадцать! – хором провозгласили два друга.

– That's my boy! Горжусь! – Валя одобрительно кивнул. – Кит, я серьезно, тебе пора отпустить Игоря и жить своей жизнью, а не стараться быть одновременно мамой, папой, братом, боссом и курицей-наседкой.

– А что мне тогда останется? Я ведь по-другому и не умею. Забыл, как это. Вся моя жизнь – списки целей, рядом с которыми я ставлю галочки и иду дальше. Новая модель «альфы» к Рождеству – done, место для брата в Беркли – done, следующая «альфа» – done… Такими категориями я мыслю, так живу. – Осадчий, нахмурившись, машинально потер складку между бровями.

– Ну и к чему это привело? Если память мне не изменяет, Игорь взял академический отпуск и слонялся по побережью Австралии двенадцать месяцев – официально чтобы подумать о своем будущем и жизненных целях, а на самом деле – чтобы свалить как можно дальше, хоть немного ослабить эту вашу… – Валя смял в руке салфетку, пытаясь подобрать верное слово, – пуповину.

– Думаешь, я сам этого не понял? Но с братом такая история… У меня чувство, что стоит мне ослабить эту нашу, как ты говоришь, пуповину, – Никита недовольно поморщился, – отпустить вожжи, и Игорь из своего сраного упрямства, иногда граничащего с идиотизмом, устроит карнавал саморазрушения. И я найду его то ли под мостом, то ли в роли босого дауншифтера на Бали.

– Не преувеличивай. Максимум найдешь его через год главой наркокартеля где-нибудь в Гвадалахаре, – Игнатьев откровенно издевался.

– Это не худший поворот. Тогда я смогу наконец бросить работу и жить за счет младшего брата, – впервые за вечер Никита искренне улыбнулся.

– За это давай и выпьем! За мир между братьями, несмотря на все различия!

– Выпьем!

Официант смотрел на парочку друзей во все глаза. Если один из них – тот, о ком он подумал, то мужчинам должно быть около тридцати пяти. Но почему-то сегодня эти двое больше походили на шебутных подростков: громкие, смешливые, оживленно жестикулирующие. Даже свечи на столе, казалось, горели в два раза быстрее обычного.

– Так, пока мы не слишком пьяные, признавайся, ты будешь покупать акции или нет? – Игнатьев поставил на стол пустой бокал.

– Ты же сказал: у меня две недели, чтобы дать ответ. Сейчас я склоняюсь к тому, чтобы купить. Но есть одно условие…

– Ииииии? – Валера в нетерпении забарабанил пальцами по столу.

– Ты должен уволить фотографа.

– Какого еще фотографа?

– Стаса Калиновского. Не спрашивай почему. Теперь у тебя есть неделя, чтобы подумать.

Произнеся это имя, Никита брезгливо скривился. Вчерашняя встреча с фотографом оставила такой же неприятный осадок, как и первая – на крыльце Grand Cafе́, в день прилета. Сидя за столом в переговорке, Осадчий сквозь стеклянную дверь увидел, как Калиновский подошел к Еве и что-то прошептал на ухо. Лицо девушки вспыхнуло, через пару минут она зашла в зал для переговоров, почему-то неся поднос с кофе, и швырнула его перед Осадчим. Ее ярость была настолько осязаемой, что пронеслась по чашке, словно цунами, и расплескала напиток. Никита даже не успел поинтересоваться, зачем ему кофе и нет ли в нем яда, как девушка вышла из комнаты.

– Эй, Кит, ты здесь? – подливая виски в бокал, спросил у друга Игнатьев. – Как тебе в целом редакция? Лучшие журналисты страны, между прочим. По крупицам их собирал. Взращивал.

– Нормальные ребята. Молодец ты.

– С Евой сработался? Нашли общий язык?

– Валя, если честно, странная она какая-то, – слегка раздраженно мотнул головой Никита.

– Потому что не вешается тебе на шею, как ты привык?

– А зачем мне это? Она абсолютно не в моем вкусе.

– Ну и отлично, потому что ты тоже не в ее вкусе. – Валера посмотрел с хитроватым прищуром.

– Это почему же?

– Как тебе сказать, старина… Выглядишь на троечку, прямо скажем. Зарабатываешь скромно. Ну что там твои миллиарды? И живешь непонятно где – поди налетайся в Калифорнию. Это определенно отпугивает женщин, – заржал Игнатьев, довольный своей шуткой.

– Ну вот и славно. Я и не…

Ответ Никиты был прерван внезапным шумом в центре зала. Официанты и администратор столпились вокруг столика, за которым сидели несколько женщин. Одна из них, с ярко накрашенными губами, загорелой кожей и не по возрасту глубоким декольте, отчаянно жестикулировала: «И вы правда считаете, что это съедобно?!» – «Мадам, но вы же съели всю порцию». – «Ужасный повар, отвратительное обслуживание. Я не буду за это платить! Вы не знаете, с кем разговариваете! Аврора Карраско этого так не оставит!» – доносились истеричные выкрики.

– Бррр, какая нервная тетя. Слава богу, это не моя мама, – улыбнулся Игнатьев.

– Лучше порадуйся, что это не твоя теща, – невозмутимо парировал Осадчий.

Стас Калиновский поставил тяжелую сумку с объективами на пол и прохладно кивнул проходящей в комнату жене. Дочки нетерпеливо подлетели навстречу: «Папа пришел!» – и он с наигранной веселостью, делая вид, что соскучился, по очереди поднял их на руки.

– Ужин в холодильнике, разогреешь сам, – донесся голос Яны из гостиной.

– Ладно, – ответил Стас жене.

Он поставил на стол тарелку с лазаньей, натер пармезан к овощному салату, включил кофемашину. Глядя, как чашка наполняется черным ароматным напитком, Стас впервые за несколько дней улыбнулся: «А ты хорош, Калиновский. Пусть эта сучка знает свое место».

Все неделю фотограф был сам не свой. В понедельник он пришел на работу в уверенности, что Ева уже пожаловалась боссу и его немедленно уволят. Мало того, вскоре выяснилось: урод, ударивший Стаса на крыльце, – не просто один из гостей корпоратива, а, сука, близкий друг Игнатьева и, скорее всего, новый совладелец «Стрим. Ру». Гаденький липкий страх преследовал Калиновского несколько дней. Но наступил четверг, Игнатьев разговаривал с ним как обычно, очевидно не собираясь увольнять, и Стас выдохнул. Пронесло.

Еву он увидел только в пятницу, за полчаса до планерки, и та даже не поздоровалась. Несколько минут Стас наблюдал, как девушка беззаботно попивает кофе. В темно-синих брюках-палаццо и пиджаке оверсайз она выглядела свежо и привлекательно, с явным неудовольствием констатировал фотограф. Тварь, даже не подозревает, что по ее милости он не спал несколько ночей, представляя, как придется паковать вещи под брезгливые перешептывания коллег. Тупая дрянь! Наметанный взгляд фотографа заметил, что Осадчий невольно засматривается на Еву через стекло. Судя по всему, этот похотливый ублюдок имеет на нее виды. Не сдержавшись, Калиновский подошел к Еве и тихо, чтобы никто не услышал, но убедительно произнес:

– Никита Андреевич попросил тебя принести ему кофе, и побыстрее.

– В смысле? Я здесь не обслуживающий персонал.

– Видимо, он так не считает.

Все еще не веря, Ева обернулась и посмотрела на Осадчего. На секунду Стасу показалось, что его непродуманную пакость раскроют, но – нежданная удача! – именно в этот момент Никита холодно кивнул Еве, словно подтверждая слова фотографа. По лицу девушки разлилась краска гнева, и Калиновский улыбнулся одними уголками губ.