– Ну да… Наверное…
– Мне интересно вот что. Почему из всех событий ты постоянно выбираешь только те, которые подтверждают твою картину мира – ту, где ты незначима, нелюбима, беспомощна?
– Потому что эта картина мира правдивая! – Ева разозлилась: Вадим посягнул на самое святое – ее статус жертвы. – Вот тебе свежий пример. Еще вчера мы с Осадчим, тем самым акционером, разговаривали как равные и обсуждали его семью, а сегодня он смотрит свысока и посылает меня за кофе, словно я девочка на побегушках!
– На что ты сейчас злишься?
– На то, что этот человек холоден, высокомерен, постоянно указывает мне мое место. Как будто я и сама его не знаю!
– А почему тебе так важно признание человека, с которым ты знакома всего неделю?
– Не так уж и важно. Просто неприятно, как он со мной обращается. Пусть со своими модельками так разговаривает!
– Окей, не так уж и важно. Но тогда почему ты говоришь об этом человеке с гораздо большим оживлением, чем о Леше, который, цитирую, «подходящая партия», «абсолютно моего уровня» и все в таком духе?
Ева начала яростно доказывать Вадиму, как он неправ и насколько ей безразлична персона Осадчего. На это ушел почти час.
– Итак, подведем итог: ты потратила целую сессию, рассказывая, как тебе наплевать на Никиту. Убедительно.
– Вадим, к чему ты клонишь? Я хочу его, мечтаю проснуться с ним в одной постели, так, что ли?!
За свою долгую карьеру психолога Вадим Андриевский точно усвоил одно: есть такие вопросы, ответы на которые не требуются.
* * *
Назойливый звук испортил уютное сонное утро субботы. Ева нащупала телефон под подушкой и недовольно посмотрела на экран. Несколько секунд она раздумывала, стоит ли отвечать, но абонент был чересчур настойчив.
– Привет, мам! Я еще…
– Привет, бегемотик! У меня потрясающие новости! Я уже в аэропорту!
– В смысле? В каком?
– В твоем, дурашка. Совсем забыла предупредить. Скоро буду у тебя, жди!
Ева недоуменно смотрела на погасший экран, не в силах поверить, что ее мать, которая уже много лет живет в маленьком испанском городке Эль Альгар, прибывает на родину. И не просто на родину, а в Евину, черт возьми, квартиру! И почему без предупреждения?!
Девушка судорожно оглядела комнату. Высокие Евины требования по части порядка нарушали платья, висящие на спинке кресла, – они тут же были водворены в шкаф, а несколько блокнотов с рабочими записями спрятаны в письменный стол. Ева суматошно взялась за швабру, ведь полы никогда не бывают слишком чистыми. Когда они наконец заблестели, а на книжных полках не осталось ни пылинки, девушка уже прилично устала, но пошла готовить завтрак на двоих. Так всегда случалось рядом с матерью: не успеешь заметить, как уже отдала все силы.
Ева, хоть она сама в этом никогда бы не призналась, отчаянно хотела понравиться маме и заслужить ее похвалу.
Увы, это было невозможно.
– А вот и я! Почему так долго открываешь? Ева, боже, ты еще больше поправилась? Нельзя же так!
– И тебе привет, мам.
– Я так устала после перелета. Какой-то младенец в самолете орал всю дорогу. Отвратительно! А что за публика в аэропорту! Ни один «мужчина» не догадался, что нужно донести мой чемодан до такси. Ну и воспитание! А погодка у вас вообще ужас! Не Испания, конечно.
– Куда уж нам до великих потомков Сервантеса…
– Ева, не дерзи матери. А что это за балахон на тебе? Разве я не учила, что даже дома нужно одеваться соблазнительно? Почему ты никогда меня не слушаешь?
В такие минуты Ева была счастлива, что они с матерью живут в тысячах километров друг от друга, видятся раз в пару лет и созваниваются исключительно по праздникам. Когда-то Ева пыталась сделать их контакт более похожим на отношения дочери и матери, проведя не один час в кабинете Вадима и пролив немало слез. Напрасно. Аврора Воронецкая-Карраско, любившая брать фамилии своих бывших мужей, была неисправима.
– Кстати, а где Леша? Почему не встречает меня?
– Может быть, потому что он здесь уже год как не живет, мам?
– То есть? Ты умудрилась профукать последнего в своей жизни мужчину?!
Ева замерла с чашкой в руке. Стараясь справиться с гневом и обидой, ледяным голосом она произнесла:
– Мы не будем об этом говорить.
– Вот так всегда! С родной матерью тебе не о чем разговаривать!
– Черный чай или зеленый? – невозмутимо поинтересовалась в ответ Ева.
– Ты же знаешь, что я не пью эту дрянь из супермаркета. Неужели так сложно купить для меня уишаньский улун с утеса Синего Нефрита? Я что, так много прошу?!
– Еще раз спрашиваю: черный или зеленый?
– О боже, ну наливай уже этот свой черный. Только сахар не сыпь: хоть кто-то в этой семье должен следить за фигурой. Кстати, в понедельник тебе нужно взять отгул. Утром у меня парикмахер, потом отвезешь меня в посольство, оттуда – на маникюр, затем – к Марианне, губы подколоть. Там рядом с ней неплохая кафешка – возьмешь мне обед. Вечером я бы хотела в театр – говорят, в кои-то веки модная постановка «Чайки». Лиза сказала, что билетов не достать. Но зачем мне тогда дочь-журналист? В общем, нужно два билета. А сегодня вечером я встречаюсь с подружками и…
Ева смотрела на женщину с ярко накрашенным хищным ртом, крупными пластмассовыми серьгами, черными волосами, собранными в безупречный узел, и горько думала: неужели это и есть моя мать?
– Мама, зачем ты приехала?
– Ну как же, я ведь сказала: посольство, ботокс в губки, подружки…
– А ко мне зачем ты приехала?
– Я так и знала… Ты мне не рада!
– Ответь на вопрос.
– Странные у тебя вопросы! Вот так растишь детей, отдаешь им все, жертвуешь карьерой, а взамен – черная неблагодарность. Даже несчастный уишаньский улун купить не могут!
– Карьерой? Мам, ты же была учителем рисования в младшей школе.
– И что? Такие гениальные художники, как я или Пикассо, рождаются раз в столетие. Если бы не ребенок и декрет, я бы сейчас выставлялась в одних залах с Ван Гогом.
– Мам, давай начистоту. Ты не Пикассо, и стать великим художником тебе помешал не декрет. Винить меня в том, что тебе не хватает таланта, как минимум несправедливо. И я не буду брать отгул в понедельник и решать чужие проблемы. Я – твоя дочка, а не твоя мама!
Губы Авроры, и без того неприлично алые, приобрели угрожающе бордовый оттенок. Густо накрашенные ресницы, больше похожие на паучьи лапки, недоуменно, театрально захлопали.
– Да как ты можешь говорить такое! И еще язык поворачивается? Сколько ненависти в тебе! А знаешь почему? Да ты не можешь вынести, что у настолько красивой, роскошной и талантливой матери родилась такая бездарная и неприметная дочь! После всех оскорблений, выслушанных в этом доме, я ни минуты не хочу здесь оставаться! А вот ты сядь и подумай, куда катится твоя жизнь.
Жалобно-дребезжащий звук, с которым колесики чемодана прокатились по ламинату, вывел Еву из мрачного оцепенения.
Аврора Воронецкая-Карраско хлопнула входной дверью, словно выстрелила из ружья.
* * *
– Смотри, вот эта! – улыбаясь, Никита толкнул локтем сидящего рядом Валеру.
– Ну нет, она же вылитая Маргарита Андреевна, только помоложе. Помнишь, математику у нас вела? – расхохотался Игнатьев.
– А вот та брюнетка у барной стойки?
– Как-то я не уверен, что ей есть восемнадцать. Сейчас молодежь такая пошла… Не хочется рисковать.
– Валя, я тебя не узнаю. С каких пор такой разборчивый? Обычно твое коронное ведерко с шампанским отправляется на первый попавшийся столик с симпатичными девушками.
– Годы берут свое, Кит. Тяжело столько лет быть кобелем, – проникновенно, с пафосом произнес Игнатьев. Друзья переглянулись, помолчали, а затем одновременно разразились хохотом.
Старательный официант появился возле их столика совсем незаметно:
– Валерий Михайлович, шампанское охлаждено до нужной температуры. Какому столику его преподнести?
– Не сегодня, друг мой, не сегодня, – не выходя из роли, ответил Валера. – Давай лучше бутылку виски. Этим вечером у нас, видимо, холостяцкая вечеринка.
