– М-да… надеюсь, это не наследственное, – услышала я голос графа Пинского.

– Скажи “Да”! – громко шипела мачеха.

– Да, – сказала я, продолжая улыбаться.

Потом о чем-то спросили Инвара, он тоже что-то ответил. Смутно я услышала, как странный дядька говорит что-то типа “А теперь поцелуйтесь”. В голове мелькнула мысль, что целоваться мне нельзя, я же собираюсь расторгнуть помолвку и детей заводить мне пока не надо, но Инвар сказал, что не нужно лишних церемоний и ему пора. Куда и зачем пора, я не поняла. По дороге из зала он сказал мне, что им с дядей нужно ехать, они поедут верхом, чтобы заехать в соседнем городке к губернатору и обсудить с ним кое-какие дела, а я поеду завтра утром в карете и через пару дней мы встретимся в этом городе. Куда и зачем ехать, я не поняла, но и спрашивать не стала. В голове все еще был туман, вязкий и мутный, в котором, цепляясь за проходящих мимо ёжиков, застревали мысли, а язык просто отказывался шевелиться.

Также в тумане я возвращалась в свою комнату, где меня переодели и уложили в кровать. За окном было уже темно, так что я благополучно приняла к сведению тот факт, что уже пора спать, закрыла глаза и погрузилась в темноту.

Александра

– Саша, вставай! – противный голос мачехи буравчиком вонзался в мозг.

Господи, дежавю какое-то!

– Сколько времени? – пробурчала я.

– Уже пять утра! Тебе пора ехать!

– ЧТООО?

Я подскочила, но не потому, что боялась опоздать куда-то там ехать, а потому что меня до глубины души потряс и возмутил тот факт, что в пять утра… В ПЯТЬ, мать его, УТРА меня куда-то выдергивают. У них совсем совести нет. что ли? Или инстинкт самосохранения напрочь отбило? И почему пять – это утра, когда это еще совсем глухая ночь и надо еще спать и спать по крайней мере часов шесть?

Но никаких репрессий провернуть я не успела – меня снова взяли в оборот мачеха с двумя служанками. Я даже не очнулась толком , как меня опять переодевали уже в серое дорожное платье. Кофе с булочками употреблялся буквально на ходу, в процессе сборов. В углу комнаты сгрудились какие-то сундуки. Я спросила, что за сундуки, мне ответили, что это мои вещи. Когда они успели их собрать, я не поняла. А главное – я не поняла, зачем мне с собой брать так много вещей? Ведь я еду в гости к князю и княгине Вяземским, там я с ними пообщаюсь, расскажу про коварный замысел их сына, мы тихо-мирно расторгнем помолвку и все, я поеду обратно. Мыслительная деятельность не запускалась ни в какую даже после чашки крепчайшего кофе.

Меня одели, собрали и вывели во двор. Там уже стояли запряженная двумя лошадьми карета, и, также запряженная двумя лошадьми, повозка, в которую как раз грузили мои сундуки. Все мои украшения Глаша собрала в отдельную сумочку, сказав, что по дороге ими лучше не светить. Тем более, что ночевать нам придется в каком-нибудь придорожном постоялом дворе. На мне остался лишь скромный серебряный кулон в виде сердечка, оставшийся мне от мамы. Я носила его, не снимая, сколько себя помню.

Провожать меня вышли только мачеха, которая контролировала мой отъезд, и пожилая кухарка Мария. Ее, похоже, подняли еще раньше меня, чтобы приготовить мне завтрак и собрать еду в дорогу. Папенька и сестра, видимо, еще почивали. Ну да и ладно, я ж не надолго, чего там прощаться. И соскучиться-то не успеют. В карету со мной села Глаша. Слава богу, хоть не одна еду!

К нашему кортежу присоединились три всадника в дорожной одежде. Глаша пояснила, что это охрана, оставленная нам для сопровождения княжичем Инваром. Я обнялась с мягкой и пахнущей свежей сдобой Марией, которая перекрестила меня на дорожку и пожелала доброго пути. Махнула рукой мачехе, у которой на лице написано было что-то вроде облегчения, что я, наконец, сваливаю от них подальше. Ничего, я скоро вернусь, пусть особо не расслабляется.

Мы тронулись в путь. Я удобно устроилась на диванчике в карете, прислонившись к стене, и задремала.

Ближе к полудню сон, наконец, начал отпускать меня и в голове начало проясняться. Я смотрела в окно на меняющийся пейзаж и думала. Все, что произошло вчера, показалось мне странным, весь день я была, как в тумане, не понимала, что происходит, шла, куда вели, делала, что велели. Это все странный мачехин чаёк, сделала я вывод. Явно меня чем-то убойным накачала, змея подколодная! Не просто успокоительным, а чем-то, подавляющим волю и превращающего меня в зомби. Я читала в каком-то романе про этих мертвяков без души и собственного разума, полностью подчиняющихся поднявшему их некроманту. Вот и мне вчера было абсолютно все равно, что происходит. Может быть, папенька с Кристиной боялись, что я скандал при гостях устрою? Или откажусь от помолвки? Ну я ж не совсем неразумное дитя, такое при посторонних людях устраивать! Вот сейчас приеду, поговорю с Вяземскими и мы вместе придумаем, как решить нашу маленькую проблему с наименьшей шумихой.

Я перекусила сложенными мне в дорогу доброй Марией котлетками с мягким белым хлебом с хрустящей корочкой, выпила еще не совсем согревшегося при летней температуре компота из бутылки, которую только перед нашим отъездом достали из погреба.

Глаша, увидев, что я проснулась, начала трещать без умолку, видимо, пытаясь меня развлечь. Но мне в данный момент не нужно было такое развлечение и я сделала вид, что опять сплю. А сама думала. О том, насколько подлым может оказаться нутро, спрятанное за приятной внешностью и обаятельной улыбкой. О том, что ждет меня в будущем и не будет ли следующий жених таким же бесчувственным и жестоким. В этот момент я особенно остро осознавала, насколько я завишу от того, кто возьмет меня замуж, от его семьи и окружения. Я прекрасно понимала, что мужа мне будет выбирать отец. Хотя нет, скорее даже мачеха. Я вообще ничего не решаю. Могу, конечно, устроить скандал и закатить истерику, но кто может гарантировать, что меня опять не накачают каким-нибудь особенным чаем? И что-то мне подсказывало, что выбор будет сделан не в пользу доброго и заботливого человека, а в пользу того, кто больше предложит папеньке. Денег, влияния, связей. А я – всего лишь товар, для которого подбирают наилучшего покупателя. Сейчас, когда мои мозги начали слегка очищаться от вчерашнего дурмана, я начала очень сомневаться в том, что мне позволят расторгнуть помолвку.

Но что в этой ситуации я могу сделать? Будучи в полной зависимости от родни, я даже сбежать не могу. То есть, сбежать-то могу, но где и как я буду жить, на что? У меня нет своих денег, а тех немногих украшений, что у меня есть, хватит не надолго. Я ничего толком не умею, у меня нет друзей и родных, к которым я могла бы сбежать. Кстати, и украшения продать так, чтобы не обманули, скорее всего не смогу. В-общем, единственная надежда на то, что князь будет на моей стороне и поможет мне с расторжением этой дурацкой помолвки.

Я сидела и размышляла о грядущем дне и дно то виделось мне весьма глубоким, глубже некуда. Я чувствовала себя одинокой и несчастной. И даже заточение в Северном замке уже казалось не столь страшным.

Пока я была погружена в свои невеселые думы, Глаша, которую, похоже, укачало мерное покачивание кареты, уснула, а я смотрела в окно, наблюдая, как поля сменяются лесом, а лес – скалистой местностью. Вот мы уже ехали вдоль берега моря, по дороге, которая шла в некотором отдалении от береговой линии. Вдоль дороги росли довольно редкие кустарники, а дальше шел каменистый склон, уходящий к морю. Небольшая желтая полоска песчаного пляжа отделяла камни склона от морских волн. Солнце клонилось к закату, постепенно погружаясь за линию горизонта. Залюбовавшись на эту картину, я даже не сразу поняла, что мы уже не едем, а стоим вдоль дороги. Я высунула свой нос в окно кареты: к охране впереди нашего кортежа подъехали какие-то всадники и о чем-то разговаривали. Я же почувствовала большое желание сходить в ближайшие кустики, открыла дверцу кареты и начала спускаться по ступенькам.

– Куда? – рявкнул мой кучер.