Каждое утро Катерин просыпалась до рассвета и широко открытыми глазами смотрела перед собой в темноту спальни, приказывая своему подсознанию перестать думать о Жан-Клоде. Она приходила то в отчаяние, то в ярость. Иногда она не могла сдержаться и заливалась слезами; иногда она испытывала дикую злость, заставлявшую ее кричать так, что потом болело горло, или колотить кулаком по зеркальным стенам, обдирая костяшки пальцев. Но на четвертый день после исчезновения Жан-Клода она проснулась с ясной головой, полная решимости.

– Пропади он пропадом, этот Жан-Клод, а с ним и все мужики в мире. Сначала они высасывают тебя насухо, а потом бросают, – бормотала про себя Катерин, ведя машину в направлении студии через убогие улочки Санта-Моники. Она отпустила Сэма на утро. Из динамиков доносился успокаивающий голос Синатры, певшего «Мой путь», светило солнышко, и мир начинал приобретать розовые оттенки. – Самое ему место в свинарнике вместе с другими свиньями. Если вы думаете, что можете со мной так поступать, месье Жан-Клод Вальмер, то глубоко ошибаетесь. Поганец! – Она резко затормозила, чуть не сбив кого-то, когда въезжала в ворота. Она попыталась собраться и улыбнулась охраннику, жестом пропускавшему ее.

– Привет, Китти, вы выглядите потрясающе сегодня. Тяжелый день предстоит?

– Да уж, Сэнди. Спасибо за сочувствие. – Седой бывший полицейский дотронулся рукой до фуражки. Катерин Беннет – настоящая леди, всегда со всеми приветлива. Не то что эта зазнайка, вся фальшивая английская стерва Элеонор Норман.

Катерин припарковала машину у облезлого розового оштукатуренного здания, где размещались костюмерные, гримерные и парикмахерские. Как всегда, там все кипело. На съемочной площадке снимались сразу пять телевизионных передач. В каждой были заняты семь или восемь местных актеров, плюс заезжие знаменитости, и создавалось впечатление, что все они собрались там сегодня. В воздухе плавал сигаретный дым, чувствовался запах кофе и булочек, слышались голоса сплетничающих актеров.

Катерин первым делом заглянула к парикмахерам.

– Привет, Мона. Можешь мной заняться?

– Дай мне еще двадцать минут, пожалуйста. – Мона торопливо пыталась пристроить на лысой голове Альберта Эмори большую нашлепку из русых волос, пользуясь специальной клейкой лентой для париков. – Пойди попей кофейку, я тебя позову.

Катерин кивнула Элеонор в коридоре – ее соперница как раз вплывала в гримерную Альберта.

– Доброе утро, Альберт, лапочка. – Элеонор клюнула его в оранжевую щеку, одновременно посматривая на себя в зеркало.

– Доброе утро, моя дорогая. – Он оценивающе посмотрел на ее попку в тугих белых шортах.

Ходили разговоры, что Эмму Гамильтон она сыграла потрясающе, а если так, то очень скоро Катерин Беннет, эта второсортная бродвейская актриса, уйдет на телевидении в прошлое.

Тем временем Катерин откинулась в красном кожаном кресле у гримера и позволила Блэки сделать все, что он сможет, с ее лицом. Она не обращала внимания на озабоченное поцокивание языком, которым он сопровождал свои действия: смазывал успокаивающим гелем кожу под опухшими глазами, увлажняющим кремом – сухие щеки и тоном – пятна на лице. Она не могла не замечать перешептываний и поднятых бровей двух других гримеров, но не обращала внимания, поглощенная своей вдруг обретенной злостью на Жан-Клода. Она должна перестать о нем думать, изгнать его из своего подсознания. Он мужик, и все. Их кругом навалом, выбирай любого, разве не так?

«Нет, – прошептал ее внутренний голос, – Жан-Клод не похож ни на кого, поэтому ты его так и любила». Она внезапно вспомнила его глаза, глядящие на нее, когда они любили друг друга, и едва не разрыдалась.

– Доброе утро, дорогие. – Раздумья Катерин были прерваны стуком высоких каблуков и волной мало подходящих к утру ароматов – вошла Элеонор, послала всем воздушный поцелуй и плюхнулась в кресло гримера с театральным вздохом.

– О Господи, сегодня я выгляжу как последнее дерьмо.

Кто бы спорил, подумала Катерин, искоса бросив взгляд на Элеонор.

– Твори свои чудеса, Нина, – скомандовала Элеонор, – сделай меня сногсшибательной, душечка.

Гримерша слегка приподняла брови, потом обернула белую простыню вокруг розовой майки Элеонор и приступила к работе.

– Вот это ночка! – воскликнула Элеонор, ни к кому конкретно не обращаясь. – Эта вечеринка у Джонсонов – что-то фантастическое. Почему ты не пришла, Китти, дорогая? Со своим сказочным новым поклонником?

– Я устала, – правдиво ответила Катерин. – Да и эти вечеринки, все как две капли воды похожи друг на друга.

– Да, верно, это так, но, дорогая, ты бы посмотрела на наряды! Прямо-таки dernier-cri[25] из костюмного фильма ужасов.

Она засмеялась своим смехом-колокольчиком, вынесенным из театральной школы, и, несмотря на огромную надпись «Не курить», закурила сигарету.

– Ну и что же происходит, дорогая? – спросила она.

– Где что происходит? – холодно поинтересовалась Катерин.

– Где же господин Красавец, мечта всех девственниц? Тут слушок прошел, дорогая, что лягушатник тебя кинул.

Элеонор сняла с век примочки и с любопытством уставилась покрасневшими глазами на Катерин, которая сидела, плотно сжав веки. Гримеры понимающе переглянулись. Поговаривали, что плохое настроение Катерин вызвано неурядицами по мужской части. Теперь они могут узнать поточнее.

«Значит, эта сука что-то подозревает?» – подумала Катерин. Это означает, что спасательная команда распустила языки. Что им еще делать после утренней работы, как не сплетничать? Дураками их не назовешь. Жан-Клод обычно звонил на съемочную площадку по меньшей мере дважды в день. Если команда знает, что он перестал звонить, да и у Элеонор есть свои подозрения, сколько времени пройдет, пока об этом узнают газеты?

Но Катерин не собиралась доставлять Элеонор радость. Она открыла глаза и с отвращением посмотрела на черные корни, которые просвечивали сквозь белокурые волосы Элеонор.

– Я всегда полагала, дорогая моя Элеонор, что англичане самые цивилизованные люди на земле. Но это было до того, как я познакомилась с тобой.

– О! – усмехнулась Элеонор. – Я сделала правильные выводы, так, дорогая? Жан-Клод тебя бросил, верно?

Китти вспомнила вечеринку у Джейка Моффатта. Две головы, склоненные друг к другу, смех: Жан-Клод и Элеонор. Было между ними что-нибудь?

– Ну, душечка? – ликующая Элеонор настаивала на ответе. Не получив желаемого, она продолжила: – Я всегда считала его геем. Блондин, сорок лет, холост. Мне кажется, похоже на гомика.

Гримеры и гримерши затаили дыхание и с усиленным старанием принялись накладывать тон на раскрасневшиеся лица своих подопечных. Скрытая вражда, так хорошо улавливаемая камерой, сейчас рвалась наружу, и они не хотели пропустить ни минуты интересного зрелища.

– Ты, милочка, компенсируешь недостаток таланта избытком злости, – ледяным тоном заметила Катерин.

– Ха! – ехидно воскликнула Элеонор. – А ты воображаешь, что уж больно талантлива, душечка? И ведь я попала в точку! Почему бы тебе не спросить режиссера, у кого больше текста в новом сценарии? И еще, позвони в отдел писем и узнай, на чье имя приходит больше писем от поклонников в последнее время.

– Полагаю, на твое. – Катерин устала от ссоры, но в гримерном кресла она находилась как в ловушке.

– Можешь поспорить на свои шелковые трусики, именно на мое, – радостно возвестила Элеонор. – Может, поначалу зрителям ты нравилась больше, лапочка, потому что ты так замечательно изображала крутую суку, но сейчас все изменилось, дорогая. Посмотри-ка сюда.

Она торжественно извлекла что-то из своей огромной сумки от Гуччи. Это был экземпляр «ТВ Квотиент», сверхсекретного документа для ведущих режиссеров и руководящих работников студии. Маленькое, сугубо конфиденциальное издание, выпускаемое компанией, подсчитывающей рейтинги. Считалось, что такового не существует в природе, во всяком случае, ни один актер его никогда не видел. Оно касалось оценки популярности. Как Элеонор смогла достать экземпляр, даже догадаться было невозможно.