– Ни за что в жизни, – заверил Блэки, упаковывая свои причиндалы. – Ты – лучшая актриса в сериале, вернее, во всем том дерьме, которое показывают в наиболее удобное время. Не позволяй этим козлам тебя расстраивать, лапочка.

– Постараюсь, – сказала она. – Теперь иди. Время заняться волосами. – Она бросила взгляд на часы. – Тони и Кингсли будут здесь через сорок минут, а сегодня мы уж точно не можем опоздать.

В полумиле от дома Катерин Элеонор Норман подвергалась такой же мучительной процедуре. Гример уже закончил делать ей лицо, но она принялась настаивать на третьей паре накладных ресниц. Он считал, что она доходит до абсурда, но какое его дело, черт побери? Ему хорошо платили за то, что он делал лица этих дамочек на десять-пятнадцать лет моложе, а сегодня тем более воскресенье, за что он получал еще больше.

Крейг, любимый парикмахер Элеонор, принес огромный пушистый белокурый парик, чтобы показать ей.

– Считаешь, он достаточно большой? – с беспокойством спросила Элеонор.

– Достаточно большой? – Крейг взглянул на сверкающее сооружение и поднял нарисованные брови. – Золотце, да если он будет больше, Долли Партон выцарапает твои прелестные глазки. – Он встряхнул своим фальшивым русым хвостиком, приколотым изнутри к его шляпе, которую он не снимал, чтобы не демонстрировать лысину.

– А теперь голливудская подтяжка. – Он улыбнулся.

– Ой нет, только не это. – Она притворно беспомощно хихикнула.

– Ты хочешь выглядеть на двадцать три перед этими жестокими кинокамерами, не так ли? – спросил он. – Красота требует жертв, детка, и нам надо поднять кожу с подбородка вверх, вверх, вверх, девочка. – Взяв в горсть прядь волос со лба Элеонор, он натянул ее как можно сильнее и принялся плести косичку.

– Ох, – вскрикнула она. – Ох, ох, хватит же!

– Заткнись. – Крейг упивался этими садистскими моментами. – Мне надо заплести еще девять таких крошек на твоем скальпе, прежде чем хватит, золотце. Так что расслабься и получай удовольствие от боли, а Крейг тем временем расскажет тебе несколько пикантных историй.

Элеонор, стиснув зубы и закрыв глаза, слушала его живописные рассказы о наиболее примечательных скандальных событиях в Голливуде и Беверли-Хиллз. Крейг знал все и всех, именно поэтому его так и обожали дамы и позволяли ему брать тысячу долларов за визит.

Прибыл Максимилиан с платьем Элеонор и ждал в гостиной, рассматривая сотни фотографий хозяйки, развешанные по стенам. Сомневаться не приходилось, Элеонор была очаровательным ребенком и прелестной девушкой. К сожалению, годы и ее необузданная любовь к загару сильно огрубили ее красоту. Нежная англосаксонская кожа покрылась сетью морщин, так что к съемкам ее приходилось готовить в два раза дольше, чем Катерин.

Элеонор дурой не была и позволяла спасательной команде работать по максимуму. Она часто дарила им подарки, брала с собой в экзотические путешествия и хорошо платила за их преданность.

Парикмахер Крейг являлся роскошью для особых случаев, Элеонор позволяла себе приглашать его лишь для таких важных событий, как присуждение премии телевизионного фаворита. Обычно ее причесывал Крис, молодой скромный человек, большой мастер по части париков. Сейчас он тихонько стоял рядом, наблюдая за Крейгом, который расчесывал, накручивал, завивал и сплетничал. Однако именно Крису доверялась магическая черная шкатулка Элеонор со всякими волшебными средствами, и именно ему приходилось следить за ее прической и макияжем весь вечер. Многие матроны Беверли-Хиллз восхищались тем, что Элеонор никогда даже взгляда не бросала в зеркало, не поправляла волосы и не подновляла макияж. Они не знали, что рядом всегда Крис, готовый в любую минуту прийти на помощь и произвести необходимый ремонт.

В дверях, наблюдая за происходящим, стоял Дирк, любовник Элеонор, живший в доме. Этот скрытный скандинав со снежно-белыми волосами и здоровым цветом лица обслуживал Элеонор не только в определенном плане. Привлекательный, несколько зловещий, но неотразимый, он отличался сдержанностью и в разговоре зачастую отделывался междометиями. Женщины приглашали его на многочисленные вечеринки, только бы сесть рядом. Ходили слухи, что Элеонор разыскала Дирка по газетному объявлению в разделе «Одинокие сердца». Другие намекали, что у него есть склонность к стройным чернокожим мальчикам и усатым «дамам» в коже. Но поскольку Дирк не откровенничал ни с кем, кроме Элеонор, Голливуд не знал ничего о его личной жизни.

На него всегда можно было положиться в тех частых случаях, когда Элеонор устраивала скандалы на съемочной площадке. Он умел ее успокоить, и, кроме того, что бы там ни происходило на розовых атласных простынях на ее кровати, все понимали, что ее это устраивает полностью. Дирк, Крис и Нина, выполняющая обязанности горничной и гримерши, составляли тайный триумвират, на котором базировался весь мир Элеонор.

Крейг и Нина перестали суетиться вокруг головы Элеонор, и Нина осторожно надела на стройное, но пышное тело узкое белое платье в блестках с глубоким вырезом, принесенное Максимилианом.

Загорелые высокие груди, результат умелого труда доктора Сильвестра Брауна, едва прикрывались глубоким декольте. Стройные, затянутые в шелковые чулки ноги кокетливо сверкали в разрезе узкой юбки, доходящем почти до паха.

Элеонор так же хорошо умела наряжаться ради того, чтобы произвести фурор, как она умела рыдать. Были даже написаны две сцены в сериале специально для того, чтобы Элеонор могла пустить в ход свои удивительные фонтаны. Она была самой замечательной плаксой на телевидении во все времена. При слове «Мотор!» губы ее начинали дрожать, нос подергиваться, глаза часто мигать, а рот приоткрываться. Затем глаза наполнялись слезами, а на лице появлялось выражение такой глубокой муки, что зрителю тоже хотелось заплакать. Стоило режиссеру крикнуть: «Снято!» – фонтан выключался и Элеонор снова была такой, как обычно, будто ничего и не происходило.

– Ну как? – Элеонор повернулась в Дирку. – Что скажешь? Как я выгляжу? – Она покрутилась перед трельяжем, завороженная своим собственным отражением.

– Потрясающе. – Дирк медленно вошел в комнату, в глазах сверкали искорки. – Просто потрясающе.

– Ну спасибо, дорогой, для тебя это целая речь. Блин, я так нервничаю, что готова сгрызть все ногти. – Она похлопала копну волос и закусила нижнюю губку.

– Зачем тебе нервничать, мой ангел? Хочешь, чтобы я тебя успокоил? – мягко спросил он.

– Вообще… да, – выдохнула она густо накрашенными губами цикламенового цвета. – Только, Дирк, пожалуйста, будь осторожен, ты не должен ничего… нарушить.

– Будь спокойна, – прошептал он, уверенно становясь напротив.

Осторожно, будто доставая драгоценные яйца из гнезда, он вынул одну грудь, потом вторую. Одну он ласкал рукой, вторую – поднаторевшими в этом деле губами. Откинув голову назад, но, не забывая о массивном белокуром парике, она начала тихонько постанывать. Рука Дирка юркнула в разрез на юбке. Сразу выяснилось, что трусиков на ней нет, загорелые бедра голые, только шелковые чулки и кружевные белые подвязки. Его пальцы быстро принялись за дело. Ему приходилось этим заниматься так часто, что он точно знал, что нужно, чтобы удовлетворить ее.

На этот раз она побила рекорд, даже для нее самой. Не прошло и минуты, как ее спина выгнулась и она тоненько вскрикнула, что означало, что она достигла оргазма. Дирк аккуратно вернул искусственные груди на место и протянул ей пачку бумажных салфеток.

– Теперь лучше? – спросил он, заметив, как вытянулось ее лицо, когда она не смогла обнаружить у него признаки эрекции. – Нет времени, дорогая. – Он игриво взял ее ищущую руку и поцеловал в ладонь. – После, когда мы победим. Готова?

– На все сто, – улыбнулась Элеонор.

Церемония присуждения премии собрала как никогда блестящую публику: толпу старлеток в платьях с вырезами до пупка; агентов с фальшивыми улыбками; жен боссов Беверли-Хиллз в платьях, расшитых бусами, увешанных настоящими драгоценностями миллиона на два долларов на каждой; десятки газетчиков и обилие телевизионных камер.