После того как Лев пришел к некому умозаключению, он наконец смог оторвать голову от экрана телефона. Сквозь грязное окно ночевальни ему увиделся мерцающий вдали свет. «Это в кольцевальне горит?! Я же всё выключал, когда уходил, – в голове Льва тут же промелькнула другая тревожная мысль. – Он сбежал? Как он мог сбежать?! Я же столько тяжестей на коробку положил». Позабыв о тишине и скрытности, учёный рванул в сторону двери. По пути к его ноге так не кстати прицепился пакет, до отказа набитый мусором. Опустошенные стеклянные бутылки громко запели, ударяясь об здешний паркет. Храп Сан Палыча и Пал Саныча сменился сначала на пыхтенье, потом кряхтенье, а завершил сие представление отборный сверхинтеллектуальный русский мат.

«Ну всё, мне конец!» – твердил подбегающий к кольцевальне Лев Игнатьевич, продолжая тащить за собой импровизированную мусорную погремушку. Избавиться от неё ему удалось только перед входом на место преступления. Внутри его ждала печальная картина. В пластмассовой ловушке сияла большая прогрызенная дыра. «Ну, по крайней мере, теперь я знаю, что у него точно где-то должен быть рот», – успокаивал себя Лев, продолжая оценивать масштабы бедствия. Всё в доме было перевернуто вверх дном. Не сказать, что там раньше было заметно чище, но прошлый хаос годами разрабатывался естественным образом. Этот же погром был создан искусственно. Существа нигде не было, поиски его затянулись. Лев Игнатьевич даже в порыве разведки умудрился просунуть голову в образовавшуюся от падения дырку, но кроме пыли и паутины ему так ничего и не удалось обнаружить.

«Это провал! Сбежала от меня моя докторская. А может быть и Нобелевка. А я ведь даже сфотографировать его не успел, ничего вообще не успел. Надо было сразу всех звать на помощь! – гневно отчитывал себя Лев. – Ну я же видел его? Видел. Значит могу описать, хоть до какой-то степени!» Вдохновившись последней мыслью, в тумбочке он отыскал альбом с пожелтевшими от времени листками и, вспоминая первый курс университета, принялся вдумчиво заточковывать каждую деталь образа этого нечто. В позе, скрючившись, сидя у стола, он и уснул.

Утром Филипп Варламович проснулся в отличном настроении духа. Вот уже более двенадцати лет он активно практикует полифазный сон, что ни раз выручало его на биостанции. Изначально это была вынужденная мера, сейчас же – просто стиль жизни. В течение суток Филипп старается спать не менее четырёх раз, минимум по два часа. В распорядке его дня обязательно запланирован ночной сон, утренний, послеобеденный (обычно самый сладкий и желанный) и вечерний.

В целом ритм жизни на станции довольно тягостен для среднестатистического человека. Просыпаться нужно рано, ложиться желательно тоже, а работы очень много. Эксперименты и наблюдения также вносят свои коррективы. Уж если ты принялся изучать летучих мышей, то будь добр бодрствовать вместе с ними. Но все эти трудности явно стоят результата.

Интересно, что даже когда большую часть своей карьеры ты изучаешь один и тот же вид, узнаешь самые сокровенные и даже интимные подробности его жизни, то всё равно периодически возникают моменты небольшого шока от каждого нового маленького открытия: «Ты так умеешь! Так вот это почему!». Но одновременно с ответами попутно рождается и множество новых вопросов: «Так происходит только в этих условиях? Это нормальная реакция? Насколько влияет этот фактор? А другой?» Вот и получается, что учёный всю жизнь крутиться между нескончаемыми вопросами и ответами, между ранними подъемами и систематическими недосыпами.

После продолжительного комплекса потягиваний на кровати Филипп Варламович встал, выпил рюмочку, как он говорил, ну о-о-очень полезной настойки на Elaeagnus commutata, или по-русски лохе серебристом, и принялся за утреннюю гимнастику. В свои полные 58 лет он был силен и телом, и духом. Не знающий лично Филиппа человек мог легко дать ему не более 45. Но как только зрительное знакомство плавно перетекло бы в разговор, тут уж точно всё бы встало на свои места. Обилие древних поговорок, фраз-прибауток и анекдотов на минуту общения не раз вводили в краску приезжающих в качестве волонтеров молодых студентов.

Закурив трубку, учёный сел наблюдать рассвет из окна своей холостятской берлоги. Вся территория биостанции делилась на две условные части – деревянный полевой стационар и двухэтажное общежитие. Этот каменный общий дом – единственный островок облагороженности и цивилизации в данных краях. В него можно попасть сразу с двух торцов, парадная же центральная дверь большую часть времени за ненадобностью остается закрытой. В самом здании окна хоть и деревянные, но достаточно теплые, поэтому при желании на станции вполне можно оставаться и на зимний период, что некоторые, особо увлеченные своей работой особы, периодически и делают. Отопление здесь централизованное. Во время холодов каждое утро дежурный кочегар отправляется вниз, чтобы подбросить заветную порцию древесины в топку. В подвале находится и местный душ на целые две персоны. Поэтому всегда есть вариант как помыться самому, так и с другом. Но это в основном практикует лишь женская часть коллектива, мужчины же предпочитают собираться в полевой бане. Основная масса сотрудников биостанции работает на втором этаже, а спит на первом. Там же находится общая кухня, в пик полевых работ также обслуживаемая одним из дежурных. На втором этаже имеется чайная, некая уменьшенная версия большой кухни. Там можно встретить всё те же поварежки и кастрюли, раковину и плиту, но исторически сложилось, что именно это пространство собирает самые веселые застолья. Чайная – сердце общего дома. Здесь коллеги обмусоливают последние новости, жалуются на обстоятельства и жарко спорят на самые разные темы, от гипотез вымирания динозавров, до того, нужно ли сороконожек срочно переназвать.

Но вновь прибывших сотрудников и студентов обычно впечатляет не слаженный быт и дизайн пространства общежития, а его живописная локация. Здание расположено в нескольких метрах от крутого склона, заканчивающегося причудливым образом вывернутыми сухими деревьями. Кто-то поэтично называет это место «танцующий лес», а кто-то не церемонится и именует его «пьяным». Из-за всех этих особенностей рассветы здесь особо пленительны.

Филипп Варламович, накинув на плечо ружье и взяв под пазуху пару сачков, готов был к выходу наружу. Резким движением ручки от себя и таким же быстрым толчком скрипучей двери бедром обратно в закрытое положение, он выбрался из комнаты и вальяжно зашагал в сторону чайной. Перемещаясь по длинному темному коридору, оформленному в стиле советских подъездов, Филипп по традиции начал прокручивать у себя в голове список дел на сегодняшний день: «Так, вот сейчас я поохочусь часиков до семи. Потом надо вещи простирнуть. Скоро начнет холодать, а у меня все теплые флиски с весеннего сезона всё ещё дожидаются своего постирочного часа. Надо бы также проверить не пришло ли мне письмо от южных коллег, далее парочку мониторинговых маршрутов обойти и к ужину как раз вернусь обратно. А вечерком и в баньку сходить можно. Надо у Палыча и Саныча будет узнать, топим ли сегодня». Организовав небольшой завтрак из трех бутербродов с колбасой и сыром, один из которых он с удовольствием съел на месте, а остальные заботливо завернул с собой, Филипп Варламович двинулся в сторону полевого стационара.

«Вот так погода сегодня. Плюс 23, аж не верится, что сейчас сентябрь. Обычно он у нас максимально унылый, а тут вон как! Настоящее лето, сдвиг климатический поясов. Но всё, лафа, вроде как, кончается. Сегодня последний такой теплый денек, дальше обещают постепенное похолодание. Надо хорошенько поохотиться, а то дальше прилипну к своему бинокуляру и до весны… Как же всё-таки хорошо», – вдыхал свежий осенний воздух Филипп по пути.

Через десять минут он уже был в дикой части. Устройство полевого стационара было до беспредельного простое и до безобразия фривольное. Периодически встречающиеся густые кустарники и заросли жгучей крапивы, ряды высоких сосен-клонов, а также множество тропинок ведущих в никуда могли легко запутать не ходившего в этих местах ранее человека. Эта часть биостанции выглядела в лучших традициях деревенского колорита. Особыми местами притяжения в данной области были: ночевальня, кольцевальня, сети для отлова птиц, мини-баня, самодельный рукомойник на пригорке у озера, умело выполненный из пластмассового ведерка, а также покосившееся дырявое строение носившее гордое название «комната для дум».