— Ничего подобного, — сказал он и несколько раз моргнул.

— Не помогает, — сказал я. — Послушайте, Иван, или как вас там. Вы хотите договориться, я хочу договориться, но мы не сможем вести переговоры, если один из нас, и я даже не буду показывать пальцем в вашу сторону, о чем-то там темнит. Мне подобная стратегия не близка. Я вам могу объяснить, почему я занервничал. Все дело в том, что ребята с такими же модными татуировками всего пару дней назад принимали весьма деятельное участие в очередной попытке проделать не предусмотренные отверстия в моем теле.

— Мы никого не посылали, — сказал он, и похоже, что на этот раз он не лгал.

Просто недоговаривал.

— Значит, еще пошлете.

— Здесь и сейчас мы можем этого избежать.

— Не можем, — сказал я. — Это событие уже произошло.

— Будущее способно меняться, — сказал он. — При определенных условиях. Здесь и сейчас очень многое зависит от ваших решений, иначе меня бы здесь вообще не было.

— Вот вы бы на моем месте как поступили? — спросил я. — Можно ли принимать довольно важное решение, если вы ясно видите, что ваш собеседник вам врет? Так что или вы мне рассказываете правду, или мы расходимся, как в море корабли, и продолжаем наши танцы с саблями и пушками.

— Помимо всего прочего, посылать агентов в прошлое дорого, — сказал Иван. — Очень дорого. Создание темпорального пробоя требует огромного количества ресурсов, которые тратятся зря, если агент не достигает успеха. А если он при этом еще и гибнет… Скажем так, это не невосполнимая потеря, но очень и очень чувствительная.

Поэтому сначала они старались работать чужими руками, поддерживая телефонную связь с отделом Х. Звонить из будущего, наверное, дешевле, чем лично здесь присутствовать.

Теперь их логика стала понятна.

Изъятие меня из этого времени ненасильственным путем требовала куда меньше затрат, если учесть, сколько их ребят я уже перебил. Или перебью.

— Это печально, Иван, — сказал я. — Но я спрашивал не об этом.

— Я просто хочу объяснить вам, почему мы так стремимся к переговорам.

— Эту мысль я уловил. А теперь расскажите мне о татуировках.

— Это просто знак кастовой принадлежности, — сказал он. — Я — ученый-воитель.

— А я тогда — акушер-бульдозерист, — сказал я.

Похоже было, что на этот раз он не врал. Воитель из него, конечно, так себе, но и те, кого они присылали-пришлют за мной в прошлый раз, тоже были не огонь, возможно, такой у них средний уровень.

Но лучше бы он оказался сектантом из «Свидетелей Святой Радиации», конечно. Потому что слышать о том, что наши потомки умудрились построить в прекрасном будущем очередное кастовое общество, меня совершенно не радовало.

— Вы тоже можете стать одним из нас, Василий.

— А желтые штаны выдадут?

— Боюсь, я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Если в обществе нет цветовой дифференциации штанов, то нет цели, — сказал я. — А если нет цели… Как вас угораздило-то, потомки?

— Это оказалось единственным способом держать население под контролем, — сказал он.

— Какое несознательное у вас население, — сказал я. — А как же там демократия, равенство, вот это вот все?

— В середине двадцать первого века эта политическая модель продемонстрировала свою полную несостоятельность, поэтому было решено от нее отказаться.

— Лучше бы вы, скоты, коммунизм построили, — сказал я.

— Коммунизм — это идеальная теоретическая модель, которая ни разу не была воплощена на практике, — сказал он. — Построить же ее в наших условиях было бы абсолютно невозможно, даже если бы кто-то и хотел.

— Что же у вас там за условия такие? — спросил я. — Со средствами производства проблемы? Про… фукали все полимеры? И что у вас там теперь? Конституционная монархия? Империя? Каганат?

— Э… — он замялся.

— Прострелю колено, — сказал я. — Вот прямо сейчас возьму и прострелю. Не знаю, быстро ли у вас так такое лечат, и, может быть, вы даже не останетесь хромым на всю жизнь, но здесь и сейчас будет очень больно.

— Военная диктатура, — сказал он.

Говорят, что история развивается по спирали, но какого черта? Как за такой короткий по историческим меркам срок они успели проделать путь из «так себе сейчас» в это «мрачное где-то там»? В моем родном две тысячи девятнадцатом запрос на смену политического строя был уделом подавляющего меньшинства, и уж тем более они в большинстве своем отнюдь не за военный диктат топили. Те, кто за диктат, это вообще были маргинальные единицы, причем отнюдь не из военной среды…

Что же такого должно было произойти, чтобы человечество так резко отказалось от попыток поиграть в демократию и свернуло на эту кривую дорожку?

И я по-новому взглянул на татуировку куратора. Отличительный кастовый знак, получается? Но вряд ли сам символ выбран произвольно, просто потому что он красивенький. Вполне может быть, что он связан с кое-каким историческим событием, которое и привело к формированию их будущего.

Но, черт побери, как? Зачем? Кто с кем и какого фига начал?

Тем не менее, версия была вполне логичная. К столь разительным переменам в общественном строе за столь малый исторический период могло привести только очень радикальное историческое событие.

Которое изменило настроение в обществе, и меньшинства стали большинством. А может быть, так произошло еще и потому, что изменились не только пропорции, но и масштабы.

Я бы подумал про пандемию, о которой еще четыре года назад говорил мне покойный майор Сашка, но на лбу куратора был выбит отнюдь не знак биологической угрозы.

— У вас там была ядерная война, да? — спросил я. — Это и есть то ключевое событие, на которое даже смерть Шубина не смогла повлиять?

Он промолчал, но молчание его было красноречивее слов.

— Вот, значит, за какой мир вы здесь бьетесь, — констатировал я.

— Это наш мир.

— Но не мой.

Живут, значит, люди, занимаются своими делами, как и везде. По пустошам шарятся, радиоактивных крыс отстреливают, светящихся тараканов на кострах жарят.

А откуда тогда бластеры, серебристые костюмы и машины времени? Отголоски былой эпохи, следы прошедшего могущества? И привилегированная каста ученых-воителей сражается за то, чтобы таковой в дальнейшем и оставаться? Или на самом деле все сложнее? Или проще?

Но Иван не врал, меня учили в таких вещах разбираться, а он отнюдь не был хорошим игроком в покер, и все эмоции у него были написаны на обильно залитом бронзовой краской лице.

— Все не так плохо, как вы, судя по выражению вашего лица, думаете, — заверил меня куратор. Тоже в физиономисты решил заделаться?

— И как же вы до этого докатились?

— Это не мы докатились, — сказал он. — Это вы докатились. Мы всего лишь пожинаем плоды и имеем дело с последствиями. И весьма успешно строим новое общество, лишенное недостатков предыдущего.

Ну, предыдущее общество было не без недостатков, это бесспорно, однако способ их искоренения показался мне слишком уж непропорциональным.

— Все это началось не сразу, — сказал куратор. — Сначала был один тлеющий конфликт в Восточной Европе, потом к нему добавился очаг возгорания на Ближнем Востоке, через пару лет полыхнуло на Дальнем. Постепенно горячих точек становилось все больше и больше, эскалация нарастала, красные линии потихоньку сдвигались… Дипломатия оказалась бессильна перед лоббистами военно-промышленного комплекса, да и она, в общем-то, не очень-то и старалась.

— Кто применил первым? — спросил я.

— Уже не имеет значения.

— Мы?

— Нет, — сказал он. — Вы… мы только в ответ.

— Сколько людей погибло?

— Вы и правда хотите это знать?

— Не хотел бы, не спрашивал.

— Больше половины, — сказал он. — По некоторым методикам подсчета, намного больше.

— И вот это вот все вы хотите сохранить?

— Как я уже говорил, все не так плохо, — сказал он. — Человечество выстояло. А все альтернативные линии развития были сметены хроноштормом.