– Оказалось, что она была у Наташи, – продолжила я свой рассказ. – Она вытащила ее из кармана и показала мне. Я потребовала, чтобы Наташка мне ее вернула. Еще я тогда поняла, как она узнала про мои шашни с ее Антоном.

– Так что больше способствовало конфликту, – вновь перебил Максимович, – ревность или банковская карта?

– И то и другое, – призналась я. – Наташка ревновала, а мне нужна была карта.

– Зачем?

– Я же говорю, чтобы заплатить за обучение в школе…

– А, ну да! – вспомнил Максимович. – В школе для жен богатеньких «папиков». Кстати, – спохватился он, – я ради любопытства попытался найти юридический адрес вашего заведения.

– И что? – Я насторожилась, уже предугадав ответ по его интонации.

– Не нашел.

Я не удивилась. Еще бы, кто станет афишировать такой род занятий? Конечно, все обучение подпольно. Но мне захотелось узнать его мнение на этот счет, и я спросила:

– Это хорошо или плохо?

– Скорее плохо.

– Вы считаете, что я вру?

– Нет, возможно, не врете, – успокоил он. – Просто считаю, что эта школа нелегальная и работают там шарлатаны.

– Нет, там работают не шарлатаны, – возразила я капризно.

– Вернемся к банковской карте, – попросил Максимович. – После того как вы увидели ее у вашей подруги, ссора вспыхнула с новой силой?

– Можно сказать и так, – кивнула я. – Наташка, как нашла карту, сразу поняла, кто мне ее дал.

– Кто?

– Я же вам говорила! – напомнила я. – Антон!

– Ага! – подтвердил Максимович. – Только вы фамилии его не сказали.

– Из головы вылетела, – соврала я.

А как иначе? Что он подумает, если узнает, что сидящая перед ним девушка даже не поинтересовалась, с кем спит? Мне сейчас надо строить из себя пай-девочку. Конечно, это тяжело, но кое-какие углы сгладить можно. Ведь оттого, как я смогу расположить его к себе, будет в той или иной степени зависеть вопрос моего освобождения. Если Максимович утвердится во мнении, что я шалава и лентяйка, то наверняка не станет ковырять глубже.

– Я попыталась вырвать карту из рук Наташи, – вспоминала я, – но она споткнулась и упала.

– Споткнулась и упала, – медленно повторил Максимович, записывая мои слова.

– Я попыталась помочь ей встать, – продолжила я, когда Максимович снова поднял на меня взгляд, – а она принялась кричать, будто ее убивают, и звать на помощь!

– Вот! – обрадовался он. – И соседи это подтверждают!

– Но она кричала просто так! – возмутилась я. – Мне и в голову не пришло ее бить!

– Правильно, зачем бить в коридоре, когда вы знаете, что в квартире никого нет и никто не помешает разделаться с соперницей там, – договорил он за меня собственную версию. – Вы, наверное, и утюг заранее приготовили…

От этих слов меня аж затрясло. Даже мне, человеку без соответствующего образования и опыта, было понятно, к чему он клонит…

– Дудки! – выкрикнула я.

– Ты полегче! – предостерег Максимович и покосился на адвоката.

Очкарик с безучастным видом сидел с торца стола. Почувствовав, что на него смотрят, он встрепенулся и заявил:

– Я протестую!

– Против чего? – насмешливо поинтересовался Максимович.

– Вы оскорбляете мою подзащитную, – заявил очкарик вдруг потускневшим голосом.

– Чем это? – допытывался следователь.

– Обращаетесь к ней на «ты», – объяснил он причину своего негодования.

Я разозлилась и фыркнула. Толку от этого адвоката никакого.

– Извиняюсь, – насмешливо произнес Максимович и вновь посмотрел на меня: – После этого вы ворвались в квартиру к потерпевшей…

– Я не врывалась к ней в квартиру, – возразила я. – К тому же снимали мы ее на двоих, поэтому это и моя квартира тоже.

– Хорошо, расскажите свою версию происшедшего, – соблаговолил Максимович.

– Она закрыла дверь перед моим носом.

– Она – это, простите, кто? – ерничал Максимович.

– Наташка!

– Гражданка Сальникова, – поправил он с назиданием.

Не обращая на его замечания внимания, я продолжила:

– Я стала колотить в двери руками и требовать, чтобы Наташка впустила меня в квартиру.

– И она открыла дверь? – с надеждой поинтересовался следователь, у которого рушилась стройная последовательность обвинения.

– Нет, не открыла, – возразила я расстроенным голосом.

– И что? – Он перестал писать и отложил ручку.

– Я пошла, а Наташа стала кричать мне вслед через двери…

И тут до меня дошло! Я вдруг отчетливо услышала приглушенный голос Наташки, доносившийся из квартиры:

«И ты убирайся отсюда! Чтобы ноги твоей здесь больше не было. Козел!»

– И ты убирайся, – повторила я одними губами и воскликнула: – Это она не мне кричала!

Максимович аж подскочил на стуле.

– Что и кто? – спросил он.

– Понимаете?! У Наташки кто-то в этот момент был! Вот он и убил ее…

– Началось, – проговорил Максимович унылым голосом.

– Точно говорю! – стояла я на своем. – Она назвала его «козлом» и сказала, чтобы он убирался…

– Может быть, все-таки чистосердечное признание напишешь? – в который уже раз безрадостно поинтересовался Максимович. – Я похлопочу, и ты минимальный срок получишь. А там, глядишь, и на условно-досрочное освобождение подадут документы…

Я уже примерно знала, что такое «похлопочу» и с чем «едят» это самое «УДО», поскольку в камере основными темами были мужики, дети, оставшиеся на воле, да рассуждения, касающиеся следственных действий и судебных разбирательств. По сути, любой человек, оказавшийся в стенах подобного учреждения, проходит некий ликбез и становится просвещенным в азах юриспруденции. Но я была не виновата и отправляться в тюрьму не собиралась, поэтому продолжила гнуть свою линию:

– Я же говорю вам, Наташка точно была не одна!

– Вот что, дорогая Марта Александровна, – зло заговорил Максимович и стал собирать со стола бумаги. – Ты мне тут комедию не ломай! Я понимаю, посидела в камере, нахваталась от подружек глупостей и теперь мне решила голову покружить. Не выйдет!

– Я не сяду! – твердила я, словно мантру.

– Сядешь как миленькая! – заверил он. – У меня еще не было дел с таким количеством улик. У тебя ведь даже на одежде кровь Сальниковой! Причем залетишь по полной, и никакого снисхождения тебе не вымолить в суде, поскольку все отрицаешь и со следствием сотрудничать не хочешь.

Я прекрасно понимала – все против меня. Показания Зинки на очной ставке Максимович и вовсе назвал «последним гвоздем в крышку моего гроба». Эта горе-свидетель зачем-то ко всему приплела, будто мы с Наташкой всегда конфликтовали…

Я лежала на спине, смотрела в потолок и ни о чем не думала. Голова гудела после пережитого. Была суббота, и в изоляторе тоже были послабления. Но, главное, сегодня никуда никого не тащили, и никто никуда не собирался. Не было привычного для будних дней ажиотажа и суеты.

Снизу доносился шепот Таксы, которая делилась впечатлениями своего общения со следователем. Тихая, с виду скромная женщина с конопатым лицом прибила своего сожителя. Мне недосуг было вникать в обстоятельства ее дела, да и не приветствовалось это здесь, однако скученность вынуждала быть в курсе главных событий камеры.

– …Так вот, значит, заводит меня следак в дом, – тихо рассказывала Такса, – а я прям с порога в слезы. Не могу. Как будто вчера это все было! – Она всхлипнула. – Кажется, что выйдет сейчас Коленька мой из соседней комнаты…

– Не реви! – одернула ее Тишкина. – И так на душе кошки скребут, так еще ваши сопли…

– Ага! – пропищала Такса. – Легко тебе сказать, не реви! Я ведь любила его…

– Так любила, что «приголубила» о батарею темечком, будь здоров, – сказала Маугли и хихикнула.

– Он сам упал! – провыла Такса. – Не специально я!

– Ой, ты эти сказки будешь следаку рассказывать, – махнула рукой Тишкина.

– Думай что хочешь, – великодушно разрешила Такса, – но как в доме оказалась, так и разрыдалась. Они насилу меня успокоили. Пылью все покрылось, цветы завяли… Нежилым пахнет, аж на сердце тоска…