Мать, почувствовавшая, что её «чары» снова действуют на дочь, достала из шкафчика две тарелки и поставила на стол друг напротив друга. Вытащила из того же шкафчика деревянную кастрюлю.

— Садись, давай суп поедим. Ну куда ты поедешь? Дома оставайся. А вещи купим тебе. Вон монета золотая у тебя есть.

Мария покорно встала, опустила голову и села за стол.

— Соседи недавно на охоту ходили, — продолжила мать улыбаясь, — и я не осталась без мяса. Хорошие у нас соседи. Хлеб будешь?

Мария кивнула и стала дожидаться, когда ей нальют суп. Мать взяла поварёшку и зачерпнула суп из кастрюли. Налила себе. Повторила это ещё два раза, заливая тарелку до краёв.

— Вкусный суп, очень вкусный. Тебе понравится, — приговаривала она, зачерпывая поварешку, — вот, даже мяска тебе побольше возьму.

Тарелка Марии заполнилась на половину. Мать отложила поварёшку и села.

— А хлеб? — тихонько спросила Мария, двигая к себе ложку.

— Да так попробуй. Тут мясо много, хлебом нет смысла живот забивать.

— Хорошо, — согласилась Мария и опустила ложку в тарелку. Мясо было не так много, как хвасталась мама. Маленькие кусочки плавали на поверхности прозрачно-зеленой гущи. Суп в основном состоял из картошки, причём порезанной абы как. Ещё и холодный. Впрочем, как всегда. С печью бодаться маме было лень. И она сама всегда говорит, что любит супчик прохладным. А мнение дочери обычно не учитывается.

Стоит Марии поднести ложку к губам, открыть рот и влить туда похлебку, жизнь вернётся на круги своя. Только в этот раз никаких кошмаров. По крайне мере во сне. Может быть, однажды, ей встретиться мужчина, который проявить толику доброты и тогда она отсюда сбежит под влиянием жениха. Он, торжественно, как герой, спасёт её от собственной родни. Увезёт за тридевять земель и посадит в роскошном особняке. Если повезёт, будут служанки. Она будет помыкать ими, капризничать, ругать своих подчиненных. И эти служанки будут сидеть по ночам на своих кроватях и обсуждать откуда такая дурёха хозяйка взялась. «Мать наверняка такая же была, больная», говорила бы одна из них, а другие, услышав такое большое слово, как «больная» охали от страха и возбуждения, что нельзя так говорить, но в конце концов бы смеялись. А сама Мария сидела бы в спальне, на втором, а лучше на третьем этаже, смотрела бы в окно на пустую дорогу в ожидании приезда мужа и думала о том, как она вообще могла здесь оказаться. В роскоши, но взаперти. Или всё могло быть совсем по-другому? Забудем про жениха. Так ей никто и не подвернулся более приличный, чем мать и осталась она с нею жить на совсем. Очерствела, перестала внимания обращать на жалобы и ругательства. И жили бы они вдвоем, как сожители и даже не друзья. На завтрак суп холодный, на ужин тот же, но только с хлебом. А потом, когда мать совсем устанет, зачахнет и умрёт, Мария сядет за стол, пододвинет к себе кастрюлю, снимет крышку и к потолку понесётся пар. Горячий суп, вот он, наконец-то. К тому времени, ей станет тяжело вспоминать себя молодой и жизнерадостной. А Воларис станет сказкой, которая не приключалась вовсе. Зато на столе появиться горячий суп. Сухие, морщинистые руки поднимут ложку, подведут к губам. Останется только сделать «ам», как учила её мама.

— Подожди мам, — Мария приспустила руку с ложкой, — ты и сундук что-ли продала в котором мои вещи лежали?

— Зачем тебе сундук?

— Подожди, — ложка Марии опустилась обратно в суп. Мать это подметила, — ты продала его или нет?

— Я не понимаю, ешь давай, не задавай глупых вопрос.

— Нет, — Мария заскалилась? Уверенность в себе постепенно возвращалась, — ты бы его не продала. Но по какой-то причине всё же убрала его из-под моей кровати. Почему?

Мария со своей матерью, одновременно, потому что одного поля ягоды, повернули головы ко второй кровати. Где обычно спит мама и под чьей кроватью всегда прячется её сундук с вещами.

Мария дернулась первая, можно сказать «сбежала со стула». Мать, словно хитрая лиса рванула вдогонку за добычей.

— Не трогай меня! — крикнула Мария, ощутив грозное дыхание родителя, и руки которые тянуться к ней. Но за тринадцать лет жизни, девочка усвоила урок — крики ей не помогут. Мария вытащила клинок, развернулась, толкнула мать на шаг назад и выставила перед собой оружие целясь по росту в сердце.

— Я за себя не ручаюсь, — её сердце забилось быстрее, лицо залилось красками. В этом доме был один хозяин, Мария всегда об этом знала, но сейчас она ему противостоит. О такой смелости в этих стенах раньше она могла только мечтать.

— Попробуешь мне помешать залезть рукой под кровать, и я воспользуюсь клинком.

— И что ты сделаешь, убьешь родную мать?

— Была бы передо мной любая другая мать, а перед тобой любая другая дочь — это угроза не значила бы ничего, — краска с лица Марии постепенно сходила и открывало перед матерью совершенно уверенное лицо с острыми, сосредоточенными глазами.

Мария присела, не сводя взгляда с матери и стала нащупывать сундук. Как ей и думалось, пальцы её прошлись по двум, вместо должного одного. Мария выдвинула сундук из-под кровати, тот что стоял дальше, глубже, который будто пытался убежать и забиться в угол.

— Это мой сундук! — Мария выпрямилась и толкнула его под ноги матери, — открывай!

Мать опустилась на колени и положила руки на крышку сундука. Невозможно было определить кто удивился этому больше. Мария, тому что угроза подействовала или мать, тому что слушается приказа своей дочери. Но так или иначе, крышка сундука запрокинулась назад, как капюшон чародея, вернувшегося в спальню после тяжелого дня.

Мария опустила руку с клинком. Тут они все были. Её вещи. Аккуратно разложены в три стопки в точности, как она их оставила. В самом верху три платья в ряд. Те самые, что подарил ей отец. Хоть Мария и росла с годами, эти платье всё еще подходили. Отец брал их на вырост. Так делают люди, которые берегут деньги и знают, что в будущем их количество не увеличится.

Мария прошла мимо матери. Остановилась ближе к печке, протянула руку за неё, в угол, и вытащила мешок. Когда она вернулась к сундуку, мать вся притихла и отодвинулась сама по дальше.

— Прости меня, — сказала та, пока Мария складывала вещи в мешок.

Эти слова эхом прошли к самому сердцу девочки. Она остановилась на мгновенье, закрыла глаза, сделала глубокий вдох, чтобы снова прийти в себя и не поддаться жалости и состраданию к матери.

— Я всего лишь хотела, чтобы ты осталась, — продолжала мама, — я знала, что ты вернешься, но не знала захочешь ли ты остаться… после всего.

Мария очень сильно хотела промолчать. Эта внутренняя битва для неё была сложнее, чем настоящая битва с убийцей короля.

— После всего? Что это вообще для тебя значит? После какого «всего»? — не выдержала Мария вопреки уговорам в голове. — К чему весь этот спектакль с одеждой? Хотела, чтобы я почувствовала себя ничтожной? Как раньше? Наверняка. Ты только и знаешь как управлять подобными людьми.

Но к сожалению, или к счастью, мать ничего не ответила. Лишь смотрела на дочь в стороне, пока та продолжала складывать одежду в мешок.

Наконец Мария встала, забросила мешок за спину и развернулась к выходу, не оглядываясь на мать.

— Вот так значит? Просто уйдешь? Забудешь про свою собственную матерь?

«Ничего не говори. Уходи».

Входная дверь была слегка приоткрыта и зазывала к себе.

Мать почувствовала колебания дочери.

— Говори, что на уме, — сказала она.

Мария развернулась.

— Зачем? Чтобы что? Всё, что я хочу тебе сказать, будет в тысячу раз хуже твоих оскорблений, — гнев, живая ярость питала голос Марии, — но ты это знаешь. И хочешь использовать против меня. Чтобы я потом думала об этом моменте. Чувствовала вину за свои слова. Чтобы я потом вернулась. Прости мама, но это не моя вина, что ты меня не любишь. Я была хорошей дочерью. Но по какой-то причине тебе этого было мало или не нужно, я не знаю. Ты сломана. Отец это видел и теперь вижу я. Годы пройдут прежде чем я пойму, как моё детство повлияло на меня. Так что нет. Я про тебя не забуду. Если ты этого хотела всю свою жизнь, то ты победила. Если нет, то мы проиграли обе.