– К Тангуну этого хосина, – ругается Харин, сплёвывая кровь с губ (разбила их о крышку бочки, когда выгрызала себе путь на свободу). – Пусть сам своего тигра ищет, раз такой умный. И почему он меня от Союля не спасает, если вызвался? Вот и верь после всего божкам, как же…
Она отряхивается и с трудом поднимается на ноги. В Чосоне глубокая ночь, высоко в небе светит яркая, почти полная луна, и где-то в горах воет волк, а то и парочка. Хорошо, что среди корейских монстров волчьих тварей не водится – иначе один из них наверняка гонялся бы за Харин как за собственной добычей. Хотя, постойте-ка, один всё-таки за ней гоняется. Не волк, но гоблин проклятый.
Шатаясь, Харин плетётся к ближайшей хижине – та притулилась у самого берега реки, старая и с виду заброшенная. Изнутри не тянет ни одним духом – ни человеческим, ни потусторонним. Мысленно извинившись за вторжение, Харин без стука входит в дом – дверь почти не держится в ржавых петлях – и падает на пол. Тут темно, пахнет пылью, сквозняк швыряет какую-то труху из угла в угол. Не жилой это дом был, а так, пристройка для скота, судя по тому, что стены здесь все голые и сплошь дырявые, крыша худая, и никаких следов пребывания человека в этой деревянной коробке.
Харин осматривает своё нынешнее укрытие, лёжа на животе и повернув голову вправо. В распахнутую дверь позади неё задувает ветер, шелестит остатками старого сена на холодном земляном полу. Харин чувствует окольцовывающую горло тошноту – она не ела несколько дней, а потом её мотыляло в рыбацкой лодчонке, чьи хозяева точно знали, кого перевозят, и оттого бочки даже не касались.
– Союль, сын собачий, – устало рычит Харин. – Убью тебя позже, как отосплюсь.
Она уже закрывает глаза, когда понимает, что не одна в заброшенной хижине – приближаясь, ей в лицо дышит мохнатое существо. «Кошка, что ли?» – думает Харин и проваливается в голодный обморок.
И резко просыпается от запаха жареной рыбы. Аромат тянется с улицы в открытую дверь хижины, всю постройку пронизывают яркие солнечные лучи. Харин садится и осматривается: взгляд упирается в голые дырявые стены и прохудившуюся соломенную крышу, но теперь даже в воздухе, окружающем Харин, явственно ощущается чьё-то присутствие. Тут кто-то есть. Прямо сейчас, наблюдает из тени, скрытый мороком, куда глаз не может заглянуть.
Манящий запах поджаренной на костре рыбки вынуждает Харин выползти из хижины, прежде чем ей удаётся утолить любопытство. Всё тело ломит, руки так же плохо слушаются, словно за ночь опухли ещё больше. Из-за голода ли она так долго восстанавливается или из-за того, что давно не была человеком: даже в бочке она провела полдня, наполовину обернувшись лисой, и два лисьих хвоста мешали ей шевелиться.
В шаге от хижины обнаруживается небольшой костёр с подвешенной над ним на ветке-вертеле рыбой. Харин принюхивается. Окунь, жирненький, почти готов. Истекая слюной от голода, Харин с кряхтением садится прямо на землю перед костром и, осмотревшись, словно ожидает нападения, хватает рыбу с самодельного вертела зубами. Горячий окунь разламывается пополам, хвост с плавником падают в сухую листву. Харин не может поднять их и негромко стонет.
– Могу помочь, – тянется слабый голосок из хижины. Харин, не оборачиваясь, кивает.
– Чего за помощь хочешь? – спрашивает она.
Существо, что ночью наблюдало за ней, а наутро поймало для неё рыбу и предлагает покормить с рук, явно запросит ответную услугу с голодной лисицы. Но если Харин сможет поесть и восстановить силы, то сделает для этого потерянного мохнатого нечто всё что угодно.
Мохнатое нечто за спиной Харин стягивает к себе тени в хижине и принимает почти человеческий облик.
– Верните домой моё тело, и мы в расчёте, – отвечает оно.
Харин снова кивает. Тень уплотняется и становится призраком молодого человека с длинными волосами и желтоватой кожей[22]. Харин невольно косится на него, пусть не должна: обращение любого квисина – дело весьма интимное, и наблюдать за этим как минимум невежливо, а порой и опасно. Харин лишь однажды видела, как Союль принял нечеловеческий, родной, облик, хотя они знакомы больше столетия.
– Интересно выглядишь, – замечает Харин, когда молодой человек садится перед ней и берёт рыбу с земли своей рукой. Он молча протягивает ей еду, Харин хватает ту губами и жадно жуёт. – Вкусно, – сообщает она. Призрак смущённо улыбается. Видимо, он впервые обратился человеком перед кем-то, не знает, как себя вести. Говорить не разучился – уже хорошо.
– Я могу ещё приготовить, – с трудом произносит он. Харин утирает рот тыльной стороной покалеченной руки и шипит от боли.
– Ты меня ночью пожрал? – спрашивает она, хотя уже знает ответ и просто хочет удостовериться, что её новый приятель не из хитрюг. Тот кивает и почти краснеет – если бы призраки могли краснеть, этот залился бы краской от высокого лба до самой шеи. – Да ладно, я всё понимаю. Я бы тоже пожрала угодившего в мою ловушку человека.
– Вы же не человек, – удивлённо говорит призрак. – У вас хвосты как у лисы.
– О, ты прав, – Харин усмехается. – Кумихо я. Была человеком, теперь в лису превращаюсь по щелчку пальцев.
– Покажете?
В молодом призраке любопытства, как в целом ребёнке. Харин позволяет себе лёгкую улыбку – давно она не встречала таких воодушевлённых из мира духов.
– Как только силы восстановлю, – отвечает она и склоняется ближе к призраку. Тот, наоборот, медленно отстраняется. – Меня больше интересует, кем ты был раньше и почему теперь в хижине живёшь, как потеряшка? Силы есть тело себе из тени собрать, так чего не уйдёшь?
Он выглядит как крестьянин – длинные несобранные волосы, загорелая кожа, – но одет в чонбок[23] из дорогой ткани, словно при жизни был воином из дворцовой стражи в столице или вроде того.
– Не могу, – отвечает призрак после заминки, будто раздумывает, говорить ли правду. – До того, как вы пришли, я не знал, что ещё существую.
Харин щурится; из-за уплотнившейся спины призрака ей в лицо бьёт яркий луч весеннего солнца. Сезон хлебных дождей в самом разгаре, ночи теперь теплее и не надо искать укрытия у огня, можно спать под открытым небом на стоге сена. Ну, или в развалившейся хижине на берегу реки.
– Хм, – задумчиво тянет Харин, – видно, ты к месту привязан. И к телу. Где твоё тело? Кого мне домой возвращать?
Призрак указывает на восток, в сторону излучины реки, где устье распадается на два, как ветки рогатки. Неудивительно, что Харин никакой энергии рядом с хижиной не почуяла – у воды мертвецов всегда или столь много, что дух каждого из них сливается в один поток, либо вода уносит вниз по течению ци[24] случайного погибшего путника, и уловить его почти невозможно.
– Давай поглядим, что там такое…
Харин поднимается и бредёт к реке медленно, выверяя каждый шаг. Призрак не отстаёт и тащится за ней вдоль земли, почти касаясь палой прошлогодней листвы полупрозрачными ступнями.
– Я не помню, когда умер, – осторожно говорит призрак. Харин понимающе хмыкает.
– Как и все остальные.
– И вы?
Харин и призрак замирают у самого берега, она ведёт плечом. Руки ноют, зубы неприятно сводит от застарелой злости, в которую превратилась вся её боль.
– Я не умирала, – отвечает Харин нехотя. – И всё помню.
Никакого мертвеца у реки нет. Ни в воде, ни на том берегу, ни ниже по течению. Харин принюхивается, приглядывается и возвращается к застрявшему у распадающегося устья призраку, качая головой.
– Что-то тут нечисто, приятель. Уверен, что тело твоё тут было?
Призрак кивает, но нерешительно. Значит, память его совсем подводит.
Многие мёртвые, вернувшиеся в мир смертных квисинами и квемулями, забывают не только момент своей смерти, но и всё своё прошлое. Скорее всего, такие и монстрами становятся, лишь бы сбежать от несчастной жизни. Переродиться им не даёт страх перед будущим или грехи, которые нужно исправить, вот и мыкаются между этим миром и тем в надежде на что-то большее, чем существование в качестве тени. Такие существа – одни из самых опасных: они не помнят, за что угодили в ловушку, и разбудить в них чудовище легче простого. Хватит одного мгновения, напоминающего что-то из их прошлого, чтобы они озверели.
