Стоило, однако, у сокола появиться птенцам, как он становился для вороньей колонии по-настоящему опасным: что ни день он уносил очередную добычу.
А вороны и сами еще помогали хищнику тем, что с возмущенным карканьем поднимались в воздух. Ведь грозный сокол не хватает добычу ни на земле, ни с дерева — стремительно бросаясь вниз с головокружительной высоты, он мог бы легко разбиться. Сокол или хватает добычу в воздухе, или «подсекает» ее, сильно бьет ее в воздухе, и птица замертво, с переломанным хребтом падает на землю, а если добыча слишком велика для него, например, дикий гусь, сокол прижимает его и земле и бьет своим железным клювом, пока не прикончит.
На зиму соколы улетают в Африку, но один-два старых самца иногда и зимуют в Венгрии; эти не столь взыскательны: случается, что они хватают прямо с земли суетливых серых куропаток, а зимой не побрезгают даже сусликом.
А впрочем, толковать об этом сейчас не время! Ведь до грядущей зимы еще ой как далеко, а прошлая едва миновала… уместно ли вспоминать о зиме, когда по горам и долам, над лесами и пашнями всюду звенит неумолчная песнь природы, и у весны уже наготове ее цветастый покров!
Филин Ху в эту пору спал мало и беспокойно. Дни стали много длиннее, и света в хижине прибавилось, потому что Ферко убрал от дверцы камышовые вязанки, полагая, что филин тоже обрадуется свету и мягкому весеннему теплу. Тут Ферко, конечно, ошибался, а агроном не поправил его, потому что весенней страдой все его время, можно сказать, по минутам было расписано. О праздной забаве — такой, как охота с филином, и речи быть не могло.
Весенние токи будили в филине смутное желание обзавестись подругой и воспроизвести себя в потомстве. Томимый им, филин вел себя по ночам беспокойно и часто призывно ухал; окажись где поблизости в той округе другой филин, он уловил бы в однообразных для человека криках узника тоску, страстное тяготение к себе подобным и жалобу на одиночество. Но на уханье филина Ху не отзывался никто, даже сычихи: те были поглощены заботами о птенцах: ведь птенцы в эту пору — важнее всего!
Один только Мацко, заслыша тоскливое уханье филина, трусил к его хижине, хотя наградой ему служило полнейшее пренебрежение, а то и враждебность Ху. Но Мацко сносил необщительность филина, он понимал тяжесть его положения и грызущую его тоску и по-своему пытался его утешить.
— В прежние годы, бывало, и меня в эту пору охватывало беспокойство, — виляет пес хвостом, — надо перетерпеть!
Ху не удостоил приятеля даже щелканьем клюва, но глаза его при этом смотрели так, что Мацко отвернулся.
— Ну, за что ты меня ненавидишь? — кротко виляет он хвостом. — Не стоит, парень. Сойдет с тебя злое беспокойство, и опять тебе будет нравиться сытная еда и удобная клетка…
В ответ Ху снова принимается ухать.
— Все наше племя сейчас в заботах — поджидает птенцов, — говорило его уханье, — и по ночам на охоту вылетают только самцы, а матери ни на минуту не покидают гнезда… Внизу, я знаю, течет большая вода, а за ней стоит лес… хочу на волю, хочу полететь туда!
Мацко сидит, свесив голову набок, и вежливо слушает, хотя уши его резко царапает горькое, дикое уханье.
В это время скрипнула калитка с улицы, вошел агроном и остановился, заслыша тоску в тревожном уханье филина.
— Ну, в чем дело, дружище? — проговорил он ласково и спокойно, вглядываясь в глубину хижины, но Ху не ответил, нахохлился и закрыл глаза. — Скоро тебя возьмем на охоту, — ровным голосом продолжал человек, тогда и Ху открыл глаза, но взгляд его устремился куда-то за человека, в такую несказанную даль, которой и предела нет.
Видимо, человек в тот момент как-то сумел угадать тоску филина, потому что отвел глаза и подумал о широкой реке, о вольной воле, о которой люди любят порассуждать, а дикие птицы и звери живут ею — в неволе же рано или поздно гибнут.
— Не будь так далеко тот край и река, возле которой ты родился, пожалуй, я отпустил бы тебя на волю… Но ведь тебя подстрелят в пути, почти наверняка…
Ху ничего не понял из того, что говорил человек, но звук его голоса был спокоен и мягок, и Ху снова прикрыл глаза, будто его укачивала дрема.
Человек ушел, а вместе с ним убрался и Мацко. Филин словно бы чуть успокоился, позабыл о снедающей его тоске, когда подле его хижины появился другой человек и снова приставил к дверце три камышовые вязанки.
— Ну что, так тебе лучше? — добродушно заговорил человек. — Одного только в толк не возьму: если уж и ты решил распоряжаться, то сделай милость, открой секрет, как ты сказал о своем желании хозяину…
Шаги Ферко стихли во дворе. Камыш глушил шум, свет, и теперь в камышовой хижине опять царил полумрак.
«Человек понял меня!» — размышлял Ху и, распустив перья, взгромоздился на жердочку.
«Человек иногда бывает добрым…» — подумал Ху, но и так и не успев додумать, задремал и во сне опять перенесся в прошлое.
Йошка Помози в тот вечер приятно проводил время в гостях у Янчи.
— Ваши часы случайно не отстают? — взглянул он на громко тикающие ходики. — Мне велено быть у аптекаря к одиннадцати…
— Часы точные, — успокоил его Янчи, — да и отец предупредил, что вернется к одиннадцати. Пошел сторговать пару лошадей, чтобы и я занялся извозом, да только мне страсть как неохота…
— Видишь ли, Янчи, не всегда-то бывает возможность заниматься тем, к чему есть охота…
— Я понимаю, но все-таки… Ты знаешь, я хочу стать лесничим. И господин аптекарь сказал, что поможет мне в этом, как войду в годы. Да и войне этой не век же тянуться: рано ли, поздно ли кончится…
— Только бы Венгрию в нее не втравили! — покачал головой Йошка. — Мой начальник, по-видимому, того же опасается, хотя и не говорит прямо.
— Господин полковник?
— Он самый. Только болтать об этом не следует. А он, то есть господин полковник, иногда говорит такие вещи, что их по-другому и не перетолкуешь… Ты правильно сделаешь, если пойдешь в лесничии. Дело это интересное. Да только подождать надо еще пару годков, сейчас ты еще молод…
— Конечно, — согласно кивнул Янчи, — и тут прав отец: он говорит, что лошадь она лошадью и останется, а деньги, если так пойдет и дальше, скоро превратится в бумажки.
Йошка одобрительно тряхнул головой, и разговор на минуту прервался, в тишине лишь размеренно тикали ходики, и маятник ронял секунды в полумрак комнаты.
Но оба приятеля думали об одном и том же.
— Поглядываешь иногда на пещеру?
— Даже выпросил у господина аптекаря бинокль. Но все попусту! Ведь я же своими глазами видел… Не скажу, что и птенцов тоже видел, как падали. Может, тогда они еще и не вылупились… а может, так малы были, что и не углядел их в пыли и обломках. Но старых филинов видел точно… вот как вас сейчас вижу, дядя Йошка. И в реку они попадали уже мертвыми, можете мне поверить…
Пробудившись, Ху почувствовал себя затерянным и одиноким, как бы отрешенным от мира, и очень голодным, ибо что проку от удачной охоты в том, другом, мире, мире грез, куда его столь неудержимо тянуло. Но, видимо, время настоящей охоты и пробуждения на воле еще не пришло. Но вот появился Ферко, приход которого всегда означал, что голод филина будет утолен, и, конечно же, за ним по пятам прибежал Мацко, но человек тотчас удалился.
— Получай свой ужин, Ху, — сказал Ферко. — Пошли Мацко, не будем мешать филину…
Мацко согласно вильнул хвостом, что на собачьем языке означало: «Приказ есть приказ»… И филин снова остался один, а перед ним на полу — тушки четырех воробьев, таких аппетитных, что перед ними поблекли все остальные картины, и он почти позабыл и выступ скалы, и реку, и звездное небо, и волю…
Ху больше не размышляет о том, отчего он так голоден после самой добычливой охоты в своих ночных грезах… Филин подхватывает ближайшего воробья и ловко перекидывает его, чтобы удобнее было, и глотает.
Затем второго.
Потом следует небольшая передышка, необходимая филину, чтобы насладиться добычей, он чувствует, как удобно ложится внутри вкусная пища и начинают свою работу желудочные соки. Так проходит минут десять, филин дважды принимается ворошить клювом перья, почесываться, чтобы скоротать время, хотя возможно, что под нежным пухом укрылось насекомое. Много их быть не может, потому что когда Ху привезли, агроном посыпал его каким-то порошком, уничтожающим паразитов. Но филин мог их набраться потом, например, подцепить от подстреленных птиц, ведь пернатые только в редких случаях уберегаются от паразитов.
