Поначалу я не заметил в работе коммивояжёра ничего особенного: он действительно ходил по вагонам и предлагал людям ознакомиться с образцами тканей, которые он носил с собой. Также он мог с удовольствием подробно рассказать, каким способ человек может заказать понравившуюся ткань по данным из каталога. Такая схема, конечно, во многом упрощала работу коммивояжёру: не имея при себе ни самого товара, ни вырученных за него денег, ему не стоило бояться ограбления.

Я плёлся за ним, как хвостик, и, так как для стажёра я был староват, думаю, что пассажиры могли принять меня за хозяина бизнеса, который проверяет работу своего сотрудника. Кстати, меня никто не узнавал – к этому я уже давно привык. Во-первых, высокое искусство далеко не для всех, во-вторых, очень многое меняет грим и косметика – без регулярного профессионального ухода поддерживать своё лицо становится невозможно. И третье, самое главное – герои вчерашних дней предаются забвению под ногами молодых – моё место на сцене оказалось быстро занято, сразу же, как я ушёл на пенсию, а у толпы память короткая.

Мы двигались всё дальше по вагонам, я старался уличить моего проводника в каком-то особом действии или жесте, которые послужили бы тайным знаком или сигналом общества. Однако все его движения, по-видимому, отшлифовывались десятилетиями практики – они были полностью лишены любой избыточности. Он открывал саквояж, доставал и демонстрировал ткани, обращаясь с ними так ловко, словно повар с картошкой. Поэтому удивляться чему-то необычному в его действиях мне не приходилось. Зато меня поразило, как много людей проявляло искренний интерес к его товарам. Конечно, пожилые дамы и женщины с детьми, например, были его целевой аудиторией, и их внимание вполне поддавалось объяснению: они даже могли затеять между собой спор о качествах той или иной ткани, но мой проводник всегда умело прерывал их дебаты, примиряя обе стороны каким- нибудь тривиальным компромиссом. Однако, когда мы зашли в вагон, пассажиры которого почти полностью состояли из солдат и сопровождающих их офицеров, я решил, что здесь нам и задерживаться не стоит. Но коммивояжёр принялся за дело: раскрыл саквояж и вновь извлёк образцы тканей, и понёс их по вагону, словно подношения правителям древности. И солдаты обратили на него внимание, начали расспрашивать про товар. Коммивояжёр отвечал им так же подробно и содержательно, хотя должен был понимать, что дело здесь не выгорит. Но солдаты заинтересовались, слушали его очень внимательно, и почти каждому было что добавить.

– Моя жена портниха, – говорил один из них, – пишет, что в наших краях уже не достать порядочной ткани.

– Это всё война, – отвечал другой, – в войну всё грубеет, и люди начинают носить одежду из грубых материалов.

– И сами люди становятся грубее, – соглашался третий. – Я вот пробую потрогать этот атлас, стараюсь ощутить его мягкую фактуру, глазами вижу, что он нежный и должен быть приятен на ощупь, а чувствую только трещины на своих пальцах. Но материал этот всё равно хорош. Обшей им хоть гроб изнутри, даже мертвецу будет приятнее лежать.

– Если материал хороший – он хорош во всём, – заключал старшина, – не линяет и остаётся крепким очень долго. На свою форму, конечно, грех жаловаться, но та, что давали раньше, требовала меньшей починки.

Коммивояжёр со всеми соглашался, давал обстоятельные пояснения и медленно шёл дальше. В конце вагона располагались офицеры. Один их них достал из кармана платок и протянул коммивояжёру со словами:

– Это неплохой материал. Что скажете?

– Пожалуй, – ответил тот, рассматривая и трогая платок. – Очень качественный шёлк. Но сейчас популярнее те, что подешевле.

– Это от матери, – добавил офицер, убирая платок, – когда я первый раз уходил на фронт ещё солдатом, она подарила мне его и сказала перевязать им рану, если так случится, чтобы она быстрее зажила. Но за пятнадцать лет меня так и не ранили.

Выйдя в тамбур, коммивояжёр сел на лавку передохнуть. Он делал это в конце каждого вагона, но чем дальше мы шли, тем более продолжительный отдых ему требовался. Он провёл рукой по образцам тканей, убрал их в саквояж, хотя в следующем вагоне обязательно достанет снова. Затем он закрыл глаза и облокотился о стенку вагона. Стучали колёса, покачивался вагон, за окном была глубокая ночь. Времени прошло немало, но я в своём деле совершенно не продвинулся, и это вселяло беспокойство.

Я решил обратится к коммивояжёру, чтобы развеять свои сомнения:

– Скажите, я правильно понимаю, что мы ещё не встретили ни одного члена общества среди тех людей, что мы видели?

– Как же, – коммивояжёр взглянул на меня слегка удивлённо, – они все члены общества.

– То есть как? – не понял я. – Как все эти люди могут участвовать в тайной организации?

– Тайной? – он слегка усмехнулся. – О нет. Видимо, я неправильно вас понял. Я решил, что вы состоятельный бизнесмен с верхов, которому просто захотелось спуститься сюда, в город, чтобы увидеть общество. И вам всего лишь нужен проводник для путешествия в место обитания этих самых простых людей. Как будто сводить в зоопарк.

Я улыбнулся ему, хотя душу мою терзало разочарование, и спросил:

– Так никакого такого тайного общества, получается, нет?

– А зачем оно вам? – поинтересовался коммивояжёр, видимо, всё ещё рассчитывая помочь мне. – И как вы узнали о нём?

Я сел рядом с ним и тяжело вздохнул.

– Я провожу частное расследование, и у меня есть вот это, – я достал из кармана белый лист. – Насколько мне известно, это некий знак принадлежности к тому самому тайному обществу.

– Выглядит как простая бумажка, – усомнился он.

– Да, но я точно знаю, что, завидев этот лист у кого-либо, члены некой организации замечают друг друга.

– Неужели? – коммивояжёр поднял брови. – Втаком случае, стоит попробовать идти по вагонам с этим листиком, возможно, кто-то отреагирует.

– А ведь и правда, – ответил я, а сам подумал, что ходить по вагонам и что-то демонстрировать – универсальный метод этого человека.

– Мне пора продолжать, – коммивояжёр встал и отправился дальше.

А я решил последовать его совету и пошёл обратно по вагонам, держа листок перед собой как икону. Что оказалось странно: когда коммивояжёр заходил в любой вагон, многие сразу же обращали на него внимание, а меня не замечал никто. Я шёл, словно потерявший своё место, люди даже не оборачивались, чтобы посмотреть, кто там опять открыл двери и запустил сквозняк. С каждым шагом я всё меньше верил в успех: никто мне не махал, не подмигивал, не окликал меня. Люди глядели в окна, в стороны, в лучшем случае, сквозь меня. Я начал отчаиваться: я выгляжу глупо с этим листком, не знаю, что я здесь делаю и чего жду. Я просто иду вперёд, а вагоны всё не заканчиваются.

Вдруг я почувствовал, как меня кто-то дёргает за полы пальто. Я остановился и услышал: «Эй, приятель, присядь». Это сказал один из пассажиров. Я сразу же сел рядом с ним, сердце моё замерло. Я ждал, что он добавит что-то ещё, но дальше мы ехали молча. Я был очень впечатлён, что на мою удочку кто-то попался. Я убрал листик и принялся разглядывать пассажира. Заговорить с ним я боялся, чтобы не дай бог не спугнуть, тем более конспирация. Это был мужчина средних лет, явно рабочей профессии, уже с сединой в волосах. Лицо его стало отпечатком долгих тяжёлых смен на каком-то заводе. Казалось, глаза его просели внутрь глазниц, а губы сжаты в тугую струну. Он даже не смотрел на меня, от этого мне было и тревожно, и любопытно. Вся его одежда и вид выдавали в нём заурядного работягу, но кто знает, возможно, эта организация набирает себе людей именно из таких. Либо же это умелая маскировка.

Так мы ехали довольно долго, пока на одной из станций мужчина не поднялся и не сказал мне: «Пойдём». Я последовал за ним, охваченный духом приключения.

То место, где мы вышли, было пригородом, промышленный район. Начинало светать – неужели я всю ночь провёл в поезде? Я шёл за этим человеком, даже не предполагая, как долго мы будем идти. Я уже корил себя за свою беспечность: кто знает, куда он меня заведёт?