Очень были популярны среди нас такие заведения, но воспринимались они всегда как неотъемлемая часть высокой жизни. При этом я, выйдя в своеобразную отставку, не прекращал регулярное посещение этих мест, хотя негласного права на это уже не имел. Первые разы, когда я приходил туда после своего увольнения, мне казалось, что другие гости даже одобряют мою приверженность старому делу.

Но на третий или четвёртый раз я понял, что стал здесь чужим: другим людям вокруг меня неловко, им всё труднее раскрепоститься, когда я составляю компанию. Конечно, дело было в том, что все, кто приходил сюда, каждый раз рисковали своей честью и достоинством, если вдруг их похождения будут обнародованы. С другой стороны, это всегда ещё больше распаляло каждого из нас. Теперь же я как бы выбыл из этой азартной игры и поэтому воспринимался посторонним.

Казалось бы, мне стоило просто прекратить эти неуместные визиты, но, к собственному удивлению, я впал в зависимость от них. Я понимал, что с каждым новым посещением нарушаю правила и устои уже чуждого мне общества, и что расплата за это не заставит себя долго ждать. Я пытался больше не ходить туда: растущие во мне напряжение, страх, неудовлетворённость – все вместе превратились в настоящую ломку. Я гасил её тем же средством, что уже не раз сослужило мне в тяжёлые времена – алкоголем, но и он был не всесилен.

И вот пока я жил в рассуждениях, как мне дальше со всем этим справляться, случилось кое-что неприятное, но весьма логичное. Как-то одним вечером, когда я открыл дверь квартиры, чтобы выйти в подъезд покурить, гадая, встречу ли я там своего соседа, на лестничной площадке меня поджидали двое незнакомцев.

Непосредственно сама беседа с двумя оперативными работниками состоялась уже в моей квартире, на кухне. Поначалу эти господа утверждали, что хотели бы от меня участия или даже совета в вопросе получения информации о некоторых моих знакомых. Они говорили вежливо и тактично. Однако я понимал, что это только уловка, и вывернуть моё положение из товарищеского в зависимое для них не составит труда. Но то ли для очистки совести, то ли просто из любопытства я попробовал им отказать. Досада их по этому поводу была очень глубокой, общий настрой и тон нашего разговора сразу изменились. Но такой ход событий они, по-видимому, предвидели, потому что все фото и видеоматериалы о моих похождениях в уже упомянутые заведения были у них с собой. Достаточно было обнародовать и десятую часть всего этого для того, чтобы я пропал как личность. Конечно, таким компроматом мог бы похвастаться любой наш брат, но та самая круговая порука, в которую я был втянут вместе с остальной богемой, как оказалось, всё время защищала меня от визита этих господ. А теперь, получается, на покой ушёл лишь я один, а все мои грехи, напротив, только теперь приняты в работу.

Я смотрел на двух молодых людей за столом передо мной, одинаково подстриженных, в одинаковых костюмах с галстуками на пуговицах и сверху – чёрные куртки. Скольких, таких же как я, они уже посетили? Они не близнецы, хотя лица их схожи своей невыразительностью, словно на затёртой монете. Один из них всегда постарше – натаскивает, выучивает и одновременно проверяет молодого. И не чураются они своей работы совершенно – шантаж и игра на человеческих слабостях не видится им чем-то низким или пошлым. Потому что это главный метод их работы – разговор с человеком, сопровождаемый перелистыванием его дела. Я думаю, компроматы собираются и на самих работников: есть папка и на того, что постарше, а на молодого ещё накапливается и скоро ляжет на полку в какой-нибудь канцелярии. Эти папки и удерживают их на службе и никогда уже не отпустят. Берут за горло, сдавливают так же, как сейчас сдавила мне шею моя.

Хотя лично меня такая практика коснулась впервые, я был наслышан о подобных визитах к людям моего окружения. И я знал, что никто из моих бывших коллег никогда не отказывал этим гостям в их «просьбах» поделиться информацией: уж больно аргументы всегда оказывались весомыми для публичных людей с известными фамилиями, уже распробовавших греховный плод славы. Но с другой стороны, было в этом и какое-то милосердие, ведь открытый шантаж освобождал меня от ответственности. Теперь я действительно был вынужден говорить, а значит, мог быть оправдан, по крайней мере, в глазах своих старых товарищей по сцене. Они бы меня точно поняли.

Естественно, я рассказал оперативникам всё, что знал. Да вот только все мои сведения для них оказались неинформативными, и сам я чувствовал, как, открывая им вроде бы компрометирующие подробности жизни бывших коллег, на деле я просто пересказываю слухи и сплетни, как старый светский лев, уже тронутый деменцией. Разочарованность этих гостей начала тревожить меня сильнее их недавних угроз, поскольку я понимал, что хуже, чем быть для них неудобным человеком, можно только став бесполезным. При этом наверняка тот, кто их ко мне послал, не требовал церемониться со мной, если толку от меня не будет. После такого конфуза оставалось лишь рассеянно лепетать, что я ещё могу оказаться полезным.

– Возможно, – задумчиво проговорил тот, что постарше.

А второй добавил:

– Такие слова стоит подкреплять делами.

«Молодой да скорый», – пронеслось в моей голове. Но сказал я не это, а стал на ходу придумывать, что я знаю кое-что ещё, вернее, могу узнать о тайных мрачных делах моих знакомых, об их сговорах и замыслах, вероятно, даже антигосударственного толка, которыми я якобы раньше особо не интересовался только потому, что опасался быть втянутым в какую-нибудь историю, но сейчас я, конечно, готов внедриться в их круги под видом старого товарища и вывести их всех на чистую воду.

Не знаю, убедили ли их мои слова или просто позабавили, но тот, что был постарше, сказал:

– Знаете, как говорят, надо бы дать вам ещё один шанс.

А второй добавил:

– Потрудитесь, пожалуйста. Времени теперь у вас много. И позванивайте нам почаще.

Он взял со стола салфетку и написал на ней номер телефона. После этого гости распрощались и ушли.

Оставшись в одиночестве, я впал в отчаянье. Я выпил, чтобы хоть как-то заглушить это чувство, затем ещё и ещё, пока не стал сам себе смешон. Ведь оперативники могли прийти ко мне и гораздо раньше – я оказался бы таким же мягкотелым тюфяком, тряпкой и трусом. Оставалось только выйти в подъезд и покурить.

Я стоял у окна на лестничной клетке, курил и думал, что в отличие от всех воспетых мной персонажей, я не выпью яда, не заявлю протеста, не ввяжусь в борьбу и даже не сбегу, а просто сдуюсь и рассыплюсь, как прохудившийся мешок.

За окном вечерело, солнце садилось, и ещё один день моей жизни умирал на глазах, но мне было жалко не его, а себя. И всего обиднее казалось то, что идей у меня не было никаких. Я не мог придумать, о чём рассказать, позвонив по полученному номеру, чтобы меня оставили в покое. Хотелось бы сдать кого-то, заложить по-крупному, жёстко предать, оказавшись последней скотиной, но я за свою жизнь так сильно распылялся на никчёмные вещи, что ни до чего серьёзного допущен не был и уже, конечно, не буду. Печальный финал!

В этот момент я услышал знакомый щелчок замка: это вышел мой сосед. В тот день я был особенно рад его видеть.

– Что нового? – спросил я его.

Сосед ответил не сразу. Я заметил, что он сегодня был более угрюмым, чем обычно, если так вообще можно сказать о человеке, который нигде не работает и ни с кем не общается.

– Да ерунда какая-то, не могу понять, – бросил он слегка раздосадовано.

– Нашёл чего-то? Давай я посмотрю, – предложил я.

Мой сосед часто находил вещи, которые были ему неясны в своей сути, поскольку культурно он был изолирован от сфер их применения, что всегда вызывало в нём некоторую угрюмость. С одинаковым недоверием не понимал он и радиоламп, и медицинских стетоскопов, и нотную грамоту, а я пытался просветить его, как мог, когда он приносил их сюда.

– Посмотри сам, – он протянул мне белый лист в половину обычного канцелярского формата.