Мы останавливаемся у магазина всякой всячины, где на крылечке и лестнице выставлены оловянные бачки, грабли и плуг. Магазинчик миссис Эммет расположен по соседству. Темно-серый кот со свалявшейся шерстью устроился в тени стиральной доски. Прошипев на Тоби, он тянется головой к его ладони.

– Не трогай его, – говорит Кэти, подбегая к Тоби, и хватает его за руку. – Теперь придется тебе руки мыть.

Она тащит его к колонке у магазина, засовывает руки под кран и давит на рычаг, пока из крана не начинает изрыгаться вода.

– Такие мерзкие животные разносят смертельную заразу. Ты же не хочешь умереть от нее, правда?

Я поднимаю палку, которую мальчик бросил ради несчастного кота, подхожу к ним. Лицо у Тоби побагровело, лишь губы бледные.

– Только давай без истерик, – говорит Кэти, отходя от колонки и стряхивая воду с юбки. – Ты же знаешь, что тогда бывает.

Он моргает. Прижимает руки к бокам, шевелит пальцами.

– Я не буду капризничать.

– Хорошо. – Кэти улыбается и берет его за руку. – Положи палку, Мэрион. Она ему не нужна.

Тоби тащится за Кэти, ждет на площадке, пока она открывает сетчатую дверь.

– Заходи, – говорит она, придерживая дверь, и смотрит на меня: – А ты не зайдешь?

– Подожду здесь.

До почтового отделения всего две двери по коридору, и я быстро отправляю письмо. В сквере напротив три женщины стоят рядышком, так что их шляпки соприкасаются, женщины разбредаются, показывают на что-то в траве. Одна поднимает треугольный знак и втыкает его то туда, то сюда, прикусывает губу, кивает и перебегает с места на место, повинуясь указующим жестам. В одном месте знак остается достаточно долго, и я успеваю прочитать: «В память о наших братьях: здесь будет установлен Памятник павшим воинам, пожертвования собирает Оринда Флауэрс».

Я вздрагиваю, услышав голос Кэти:

– Они хотят установить памятник и фонтан. Держи.

Она протягивает мне рожок из вощеной бумаги с лимонным мороженым и откусывает маленький кусочек от своего. Натягивает на лицо улыбку и машет рукой. Женщины смотрят на нее, но никто не подходит ближе; они снова сбиваются в кучу и указывают на землю.

– Даже если бы я за все это заплатила, они вели бы себя точно так же, – говорит Кэти и откусывает еще кусочек. Поворачивается ко мне, изучая меня своими темными глазами. – Давай сядем за столик у окна. Можем посмотреть, как эти клуши кудахчут по поводу своего памятничка. А ты расскажешь, что за письмо отправила. Ты такая скрытная.

– Вовсе нет. Я попросила доктора Мэйхью встретиться со мной.

– Зачем? Ничего уже не поделаешь, Мэрион. Ничего не поделаешь, только сундук остался. Могла бы просто попросить прислать его.

– Но я не согласна. Ты видела ее, Кэти…

– Да. И не могу забыть.

Взгляд ее возвращается к универсальному магазину на площади. Сводит плечи, будто на ней броня.

Я вслед за ней сажусь за стол, Тоби болтает ногами и пинает меня. Кэти сердито смотрит в окно. О мороженом она забыла, оно тает и капает с бумаги, стекает по ее пальцам.

Усмехнувшись, она задирает подбородок:

– Что это за поклонение мертвым.

Тоби роняет мороженое на деревянный пол. Кэти цыкает и наклоняется убрать его. Ее мороженое капает на юбку, темные круглые капли сахарной воды. Кэти трет ткань салфеткой, предоставив мне убирать за Тоби.

– Только давай без истерик, – говорит он, явно изображая Кэти. – Без капризов.

Кэти растерла каплю в длинные полосы. Она переводит взгляд на окно.

– Вот запру тебя в леднике с пауками, – говорит Тоби.

Он колотит по своему стулу и ожесточенно болтает ногами. Разевает рот и клацает зубами.

– Тоби, – говорю я, – потише.

– Они покусают тебя за пятки, свяжут всю.

Кэти сжимает кулаки:

– Замолчи!

Она хватает его за руку, рывком заставляет подняться и прижимает лицом к юбке, пока пробирается к двери и спускается по ступенькам. Я беру ее зонтик и спешу следом, пытаясь ухватить ее за рукав. Но Кэти почти бежит по дороге, крепко вжав лицо мальчика себе в бедро.

– Перестань, Кэти.

– Гадкий мальчишка.

Говорит она сквозь зубы, слова вырываются резко, раздраженно. Тоби обмяк. Он выскальзывает из ее хватки и неожиданно падает в пыль. Кэти продолжает нестись вперед, отступает только перед телегой, груженной бревнами.

Я протягиваю Тоби руку, но он вздрагивает и отшатывается.

– Вставай.

Он скребет землю пальцами. Кэти разворачивается и быстрыми шагами возвращается.

– Я стараюсь. Давайте все пожалеем друг друга?

Он вдыхает и выдыхает. Три раза. Потом, опираясь на руку, встает. Взгляда от земли так и не отрывает. Не сопротивляется, когда она берет его за руку.

Щеки у него в красных пятнах.

– Ну вот. Угостились мороженым.

Доктор Мэйхью согласился на встречу. А Кэти сказала, что поедет вместе со мной.

– Думаю, так будет лучше, – сказала она, завязывая ленточки шелкового капора.

Капор розовый, с кружевной отделкой. В наряде пышности больше, чем пользы. Зато честно. Кэти не носит траура.

– Тоби побудет с Сиршей.

Она берет вожжи и понукает кобылу в яблоках.

В зале для посетителей Бродерс-хаус, кроме нас, никого нет. Мы вдвоем сидим на лавке. Здесь очень уютно: все кремовое и голубое. У стен нарядные большие вазы с длинными изогнутыми папоротниками и буйными цветами из сада при лечебнице. Люстры из стекла с морозным узором так элегантны, в их хрустальных бусинах отражается свет. Большие окна напротив входа открыты, чтобы продувал сквозняк. На окнах не решетки, а затейливые изогнутые конструкции. На полу змеятся их тени в форме цветов, и трав, и птиц. Я едва помню эту часть лечебницы и ее вежливое притворство. Но кирпич и вонь от плесени подвала впечатались в мою память.

Эконом с длинными, седеющими бакенбардами взгромоздился на табурет за стойкой. На нем безупречный черный сюртук. Он сказал, что его зовут Нортрап, слабо пожал нам руки и указал на лавку, пробормотав, что очень нам сочувствует. Он переворачивает страницы своего журнала, и каждый шорох, каждый скрип пера прокатывается долгим эхом в этой комнате с высокими потолками. Он смотрит на меня и моргает.

Кэти отрывается от своего рукоделия. Оборачивает свободную нитку вокруг пальца и снова распускает ее.

– Я нашла, что доктора здесь очень заботливы. Они не безразличны к пациентам.

– Значит, ты все-таки навещала ее?

Она вспыхивает. Склоняется к своим кружевам, сосредоточенно кусает губу, наматывая нить цвета слоновой кости на челнок. Она плетет снежинку.

– Я не бессердечная.

– Как часто?

Пальцы Кэти замирают, не довязав узел. Нахмурившись, она качает головой, зажимает петли, но бросает кружево на колени.

– Пока она не отказалась видеть меня.

Я слышу голоса наверху широкой лестницы. Голоса звучат приглушенно, двери по обе стороны площадки закрыты. Но время от времени одна из них открывается и вырываются голоса, сопровождая медсестру в подрагивающем чепце, санитара, поправляющего рукава, смотрительницу, катящую металлический поднос. Резкий звук, бормотание, лепет, удар.

Сверху хлопает дверь, и что-то – жестяная кастрюля или ведро – бьется об стену. Я смотрю на потолок, и мистер Нортрап тоже, мы отслеживаем тяжелые шаги, которые вдруг замирают.

– Сколько еще ждать? – спрашиваю я. У меня подрагивают руки. Я обвиваю ремешок ридикюля вокруг ладони, стискиваю пальцы.

Хмурясь, Нортрап достает карманные часы.

– Доктор Мэйхью на обходе. Вы пришли в неприемные часы.

Я откидываюсь к спинке лавки, но деревянная скамья не предназначена для отдыха. Мне приходится наклониться вперед, и край корсета впивается в бедренные косточки.

Остается только ждать. Смотреть, как человек напротив меня пишет в своем журнале.

– А пациенты здесь проходят?

Он откладывает перо. Смотрит на меня черными, как ночь, глазами и отвечает: