Он повернулся ко мне и произнес:

– Я хочу жениться на вас.

Комната загудела. Мои щеки горели. Алиса спустилась на две ступеньки и остановилась, когда скрипнула половица.

– Ваш отец дал согласие.

– Но почему я?

– Вы не жеманница. Ни разу не слышал, чтобы вы жаловались. По вопросу рабства мы единодушны.

Бенджамин набил трубку – я помню, что табак не занялся от спички, и он бросил ее на тарелку, стоявшую на столике. Но промахнулся, и спичка упала на ковер, оставив черное пятно, которое не удалось отчистить.

– И я хочу жениться на вас, мисс Сноу.

– Я не хочу замуж.

– Все женщины хотят замуж.

– Это неправда.

Я сдвигаюсь к краю стула, обхватив колени руками.

– Чего же тогда вы хотите?

Из окна видна темная изгородь и белая линия перекрестка. На дорожке лежит пятнистая тень от большого дерева.

– Я хочу…

Но все, что мне удается представить, – это бесконечное поле и я, глядящая на саму себя с изогнутого края горизонта. Желтые цветы по колено.

– Быть самой собой.

– Но у вас есть Алиса, – сказал он, поднимая палец. – А я согласился на Алису. Она будет жить с нами.

Так что мы с Алисой переехали. Домик был совсем небольшой, мы путались друг у друга под ногами. Я при любой возможности избегала супружеского ложа. Я не хотела ребенка. Мне хватило ухода за матерью и теперь за Алисой. Я не могла себе представить, как можно хотеть ребенка, который будет дергать меня за юбку и требовать, чтобы я делала все, что ему нужно. К Рождеству первого года Бенджамин не обращал внимания на Алису. Ко второму Рождеству – на меня. Мы все реже ездили в Тюри. Свадьба Лайонела. Крестины Тоби. Похороны отца. Один летний день.

– Ты эгоистка, – сказал он. – Уклоняешься от супружеских обязанностей. Но для нее ты, конечно же, все делаешь. Все для Алисы.

Я кладу перо возле чернильницы, прижимаю пресс-папье к бумаге.

Их объяснение никуда не годится. Не объясняет бедного, истерзанного тела Алисы. Будто что-то кусает и царапает мои мысли. Я гляжу из окошка на пруд, слежу за стрекозой, которая ищет добычу над искрящейся водой. Солнце клонится к закату, последние лучи пробиваются между стволами деревьев, стрекоза то изумрудная, то черная. Она поднимается и ныряет вниз, зависает в воздухе и ждет. Терпеливая и осторожная.

Я складываю письмо, открываю ящик стола, достаю кошелек. Осталось несколько купюр, которые принадлежат только мне. Я убираю письмо и деньги в вязаный ридикюль и пристегиваю его к поясу.

Кэти сидит у секретера в гостиной. Она сняла свой костюм для стрельбы из лука и корпит над бухгалтерскими книгами. Тоби сидит в кресле и бьет пяткой по ноге, глядя на меня.

– Я в Тюри, – говорю я. – Надо письмо отправить.

– Можно мне с тобой? – спрашивает Тоби.

– Зачем?

– Я тебе мороженого куплю. – Он оттягивает губу пальцем, стучит ногтем по зубу и поясняет: – У меня есть деньги. А ты очень грустная. От мороженого радостно.

– Ну, я…

Он торжественно кивает.

Кэти барабанит карандашом по подбородку, поворачивается к нам. Указывает кончиком карандаша на гроссбух и кидает его на кучу счетов.

– Иди сюда, – говорит она Тоби, притягивает его к груди и легонько целует в макушку. – Как мило с твоей стороны подумать о тете.

Он отталкивается от ее бедер, извивается, потом чмокает в щеку и говорит:

– Отпусти.

Она кладет руки ему на плечи:

– Ты уже слишком большой для поцелуев?

– Я куплю тете мороженое.

– Отличная идея.

Кэти ловит мой взгляд и говорит:

– Пойдемте все вместе. Мне не помешает прогуляться.

– Ты уверена? Ты вроде бы занята и…

– Это просто счета. Никуда они не денутся…

Она кидает гроссбух на бумаги и отпихивает все к дальнему краю стола.

– Мороженое и, может быть, посмотрим на новые шляпки у миссис Эммет. То что нужно.

Быстрым движением она закрывает секретер на ключ.

Тоби бежит впереди нас, полы его коричневого поплинового сюртучка развеваются. Он нашел длинную палку и раскручивает ее над головой, словно меч. Наши зонтики только украшают, но не защищают от солнца. Кэти обмахивает лицо веером. Ее щеки и шея побагровели. Серо-горчичное платье из шотландки слишком плотное для такой погоды. Наши юбки качаются при ходьбе, поднимая клубы пыли.

– Мороженое в городе. Знаешь, мы могли бы наколоть целую миску льда, у нас же ледник.

Прищурившись, Кэти смотрит на незасеянные поля на ферме Хамфри за кленовыми деревьями. Окна дома черные. Два сына вдовы Хамфри отдали свои жизни в одном из первых сражений. Спотсильвания. На двери так и висит черный бант. Вдова выходит из амбара и, направляясь к курятнику, поднимает руку в знак приветствия. Мы также приветствуем ее. Кэти снова обмахивается веером.

– Ей бы в город переехать. Было бы легче.

– По-твоему, она оставит землю, где родились ее мальчики?

– Она же получает за них пенсию.

– Недостаточно, чтобы отказаться от всего этого. Пенсии едва на еду хватает. Я отдаю тебе пенсию за Бенджамина. Ты же ведешь счета.

– Что ты такая резкая?

– А ты что глупости говоришь?

Я оттягиваю воротник платья. Кружево рвется – невзначай зацепила ногтем.

– Зайду на неделе, узнаю, нужна ли ей помощь.

Тоби тыкает палкой в твердую землю, давит панцири цикад – они устилают землю, прилипли к каменному забору, коре деревьев. Кэти берет меня под руку, подталкивает плечом. Будто мы подруги, будто воспоминания о Лидии можно отбросить в сторону, в траву. Она моргает, взглянув на меня, она знает, что я считаю ее узурпаторшей. Возможно, мне не стоит судить ее так строго. Наоборот, надо выразить признательность за то, что она (с такой легкостью, с такой радостью) бросилась на помощь Лайонелу и Тоби. «Я позабочусь об этой маленькой семье, – написала она вскоре после похорон Лидии. – Продолжай свое благородное дело».

– Извини, – говорю я. – Жарко. Ты знаешь, что меня это утомляет.

– Я тебя прощаю.

Она поворачивает зонтик к солнцу, так что цветочный узор кружева повторяется на дорожке. Выглядывает из-под рюши и спиц и говорит:

– Надо было шляпку надеть.

– Можешь купить шляпку у миссис Эммет.

Она пожимает плечами, веер свисает с руки.

– И тебе новая шляпка не помешает. Но соломенная тебе идет. Хоть она и черная.

Деревья редеют, оставляя грунтовую дорогу беззащитной перед солнцем. Вдоль дороги обшитые досками дома, между ними на веревках сушится одежда. Нижние юбки, и рубашки, и детские платьица. У столба – пока пустая плетеная корзинка для белья. Справа – бутылочно-зеленый пруд при лесопилке. Дом Терренса Маркама отражается в воде, точно белый камень. Отражение такое четкое, что кажется – можно наступить на него и скользить до самой лесопилки на том берегу. Вода переливается через ворота мельницы в канал, обдавая нас холодными мелкими брызгами.

– Здесь ничто не меняется.

– Станцию построили в Хэрроуборо. А промышленность идет за железкой.

Конгрегационалистская церковь[5] сияюще-белая, а дверь черная, будто церковь знает, что души людей черно-белые. Каурый конь свесил голову из стойла на почтовой станции. Посмотрев на ступеньки церкви, он покачал головой и заржал.