Мы бы убегали к пруду, чтобы побыть наедине, когда дети были бы заняты.

Это будущее исчезает у меня на глазах.

Я стою в больничной часовне.

Я даже не знаю, как я здесь оказался…

— Так это мое наказание? — спрашиваю я пустую комнату, Бога или того, кто меня слушает. — Должен ли я искупить вину за то, что сделал мой отец? Это мое наказание? Жить одному в мире без нее? Разве я недостаточно страдал? — мой голос полон ярости. — Неужели всех этих лет, когда меня избивали, когда я видел, как страдают люди, которых я любил, было недостаточно? Я иду, не в силах сидеть, гнев течет по моим венам, требуя ответов. — Я ушел от нее, чтобы уберечь ее! Я оставил ее, чтобы она могла избежать боли, которую я мог бы ей причинить, а ты делаешь это с ней! — мои руки дрожат, и я сжимаю их в кулаки. — Я люблю ее, а ты собираешься забрать ее у меня, не так ли? Я был недостаточно хорош. Я знаю это, но я собирался дать ей все! Я… Я был…

Я опускаюсь на колени и смотрю на крест, точно такой же, как у моей матери.

Я злюсь на Бога, на свою семью, на ферму, на Сидни, на всех, но больше всего — на себя. Мне приходится жить с тем, что она думает, будто я ее бросил. Вина за то, что она разочаровалась во мне.

— Мне так страшно, — признаюсь я.

Я закрываю глаза и решаю поговорить с единственным человеком, который может меня услышать.

— Мама, пожалуйста, если ты там, наверху, не дай мне потерять ее. Я знаю свой путь. Я готов сделать второй выстрел, но мне нужна твоя помощь. Она нужна мне, и я не могу сделать это один. Пожалуйста, дай мне еще один шанс. Клянусь, если ты сможешь… дать мне это, я снова буду гордиться собой. Я перестану бегать и стану тем, кем, как ты всегда считала, я могу быть.

Я долго стою на коленях в часовне, позволяя отчаянию захлестнуть меня, а потом отпускаю его. Я должен быть сильным ради Сидни.

Через секунду я поднимаюсь и выхожу в коридор. Если ей предстоит пройти через это, я буду рядом с ней все это время. И когда бы она ни открыла глаза, я буду рядом. Если что-то случится, я буду единственным, кто это увидит.

Другого выхода нет.

Когда я вхожу в двери отделения интенсивной терапии, я вижу людей, бегущих к палате Сидни. Там врачи, медсестры и целая команда людей, которые входят и выходят. Я начинаю двигаться быстрее, сердце колотится, в горле пересохло.

Пожалуйста, Боже, нет.

Нет, пусть этого не случится.

Затем я вижу Джейн, у нее текут слезы, голова трясется взад-вперед, она зажимает рот.

Мой мир заканчивается, когда я заключаю ее в свои объятия, надеясь на чудо, но зная, что только что потерял ее.

Глава тридцать вторая

Сидни

Повсюду люди, они спешат куда-то, а я не могу ни на чем сосредоточиться. Как будто я сплю и понятия не имею, как долго я спала.

Я снова закрываю глаза, пытаясь сориентироваться. Я знаю, что нахожусь в больнице. Здесь постоянно пищат аппараты, вокруг меня суетятся медсестры, а к рукам тянутся провода. Не говоря уже о том, что здесь пахнет больницей. Немного антисептического средства и резины.

— Сидни? — зовет глубокий мужской голос.

Я смотрю на него, и он мягко улыбается.

— Да.

Доктор поднимает фонарь и светит мне в глаза, задавая вопрос.

— Вы знаете, где вы находитесь?

— В больнице, — отвечаю я. В горле такое ощущение, будто я глотала ножи. Оно раздраженное, царапающее и такое сухое.

— Правильно. Он продолжает осматривать меня, двигая мое тело, сжимая мои руки.

— Можете сжать в ответ?

Я делаю это, и он одобрительно кивает.

— Хорошо. Вы меня помните?

Помню ли я? Думаю, да. Я знаю, что он доктор, и он выглядит знакомым, но я так устала и не могу прийти в себя. Я как будто в тумане. Я все вижу, но не ясно. Все кажется далеким и туманным.

— Я просто… не могу вспомнить.

Он кивает.

— Это нормально.

Нормально? Нормально для чего? Я не знаю, что происходит со мной или с моим ребенком.

Ребенок.

О Боже.

Моя рука летит к животу, пока я пытаюсь вспомнить, что произошло.

— С ребенком все в порядке, — доктор кладет свою руку на мою. — Мы следили за ним, пока вы были в коме.

Я была в коме?

— Что? Как долго? Моя сестра? — я едва успеваю произнести слова, потому что горло снова кричит от боли.

Я пытаюсь вспомнить хоть что-то о том, что произошло. Помню, что мне назначили операцию, и все. Я не… понимаю, что происходит. Мне не кажется, что прошло много времени, но, опять же, я понятия не имею, какой сейчас день.

Медсестра приносит мне чашку с ледяной водой.

— Не торопитесь, — говорит она.

— Я доктор Фойгт, и я был вашим хирургом. Мне нужно, чтобы вы сохраняли спокойствие, чтобы ваш сердечный ритм был стабильным для ребенка. Вы помните, что вас оперировали?

Я киваю. Теперь, когда я услышала его имя, оно зазвенело. Я беру в рот ледяную воду и дышу через нос. Я не сделаю ничего, что могло бы навредить ребенку.

— Хорошо. Операция прошла хорошо, опухоль удалена, ребенок здоров, но вы уже неделю без сознания. Мы не знаем точно, почему, но мы очень рады, что вы очнулись. Ваша семья находится снаружи, они были здесь все это время. Уверен, у вас много вопросов, но я бы хотел привести их сюда, чтобы они увидели вас, если вы не против?

Желание увидеть кого-то знакомого слишком велико, чтобы от него отказаться.

— Пожалуйста.

Доктор улыбается и выходит из палаты. Когда стеклянная дверь снова открывается, в комнату входит моя мама со слезами на глазах.

— О, Сидни! — она быстро подходит ко мне и берет мое лицо в свои руки. — Мне было так страшно. Нам всем было страшно… Ее руки опускаются, она оглядывается, и тут я вижу его.

Деклан стоит в дверях, его глаза опухли, волосы в беспорядке, и Бог знает, сколько времени прошло с тех пор, как он брился.

Он выглядит измученным.

Он выглядит красивым.

Он выглядит абсолютно испуганным.

Я поворачиваюсь к матери, стараясь не смотреть на него. Кусочки моей памяти вспыхивают, когда я вспоминаю, что Деклана не было здесь раньше. Он был в Нью-Йорке. Он бросил меня после того, как я все ему рассказала и умоляла любить меня.

Неважно, что сейчас он явно потрясен. Слишком поздно.

— Ребенок, с ним все в порядке, правда?

Она улыбается сквозь слезы.

— Да, детка, вы с малышом в полном порядке. Теперь все в порядке, и операция прошла хорошо. Это было… мягко говоря, непросто, но ты очнулась и… о, я так рада тебя видеть.

Я слышу облегчение в ее голосе, и мне неприятно, что она так волновалась.

— Прости, что напугала тебя.

Деклан смещается, и как бы я ни старалась сосредоточиться на маме, не заметить его невозможно. Мама поворачивается к Деклану, потом ко мне и делает шаг назад.

— Я собираюсь позвонить Сьерре и Элли. Думаю, вам двоим нужно побыть вдвоем.

Я не отвожу от него глаз, когда он входит в палату. Дверь закрывается за ним, и туман, в котором я находилась до этого, возвращается, только все остальное, кроме него, расплывается.

Деклан здесь. Я не знаю, почему или на что он надеется, но он здесь, и выглядит так, будто прошел через войну.

Его глаза смотрят на мои, пока он движется ко мне и я вижу нерешительность.

— Скажи что-нибудь, — хрипит его голос.

— Почему ты здесь?

Его глаза на мгновение закрываются, а затем он оказывается рядом со мной.

— Потому что я люблю тебя. Я люблю тебя больше, чем любой мужчина когда-либо любил женщину, и в тот день я ехал к тебе. Я пришел к врачу после того, как все, что могло пойти не так, уже пошло. Я пропустил прием, и я… Боже, я шел за тобой. Как ты и просила. Я был здесь, и я больше не оставлю тебя, Сидни.

Все слова, которые я так хотела услышать, срываются с его губ, но я не могу думать. Я так растеряна и сбита с толку. Я кладу руку на живот и откидываю голову назад. Сейчас мне нужно переварить тот факт, что я была в коме.

— Расскажи мне о последней неделе.

Когда я открываю глаза, то вижу боль, окрасившую его черты, но он быстро успокаивается.