Восемнадцатого февраля супруги отправились в Париж, где Томас Манн дважды встречался с публикой, среди которой — как с гордостью сообщала Катя — было столько знаменитостей; все они «необычайно сердечно и с большим почтением отнеслись к Волшебнику», воздав ему должное. Пусть Эрика сообщит об этом бабушке.
Катя написала это письмо вскоре после приезда в Аросу, 24 февраля 1933 года, и о политических событиях упомянула лишь вскользь. Она была твердо уверена, в чем ее убедила французская пресса, что после выборов «непременно что-то произойдет». В конце письма, как бы мимоходом и без каких-либо комментариев, она сообщала, что «Генрих» находится за границей и что в его случае это весьма благоразумно. Впрочем, они ждут к себе Элизабет, которая обещала во время каникул покататься на лыжах вместе с родителями.
Пока еще ничто не указывало на то, что Катя и Томас Манн уже тогда предчувствовали надвигавшиеся на них перемены. Это было тем более удивительно, что, видя все возрастающее влияние национал-социалистов в парламентах земель и предполагая выдвижение Гитлера на пост рейхспрезидента, в особенности после драматической победы на выборах национал-социалистской партии в июле 1932 года, Катя все чаще заводила разговор о каком-нибудь прибежище в одном из немецкоговорящих государств, где бы удалось укрыться на случай, если жизнь, прежде всего в Мюнхене, станет совершенно невыносимой. «Я уже не один месяц говорю мужу, что нацисты непременно придут к власти […]. Нам лучше всего уехать из страны. На что он постоянно отвечал: „Я не сделаю этого. Такое решение явилось бы сигналом того, что я верю в победу их дела. […] Мы остаемся […], с нами ничего не случится“».
Однако теперь, когда Гитлер по-настоящему узурпировал власть, обо всем этом уже не произносилось ни слова. Первое Катино письмо из Аросы лучится счастьем — ведь после стольких напряженных дней они достигли наконец «quasi[84] гавани», и это означало, что они находятся в хорошо знакомом им отеле в известном месте. «Такие поездки слишком утомительны, даже несмотря на большой успех, в принципе они не для меня, нет, нет и нет».
Ароса в общем-то «переполнена» (этот факт тоже почему-то не толкуется как прямое свидетельство того, что какую-то часть приезжих составляют люди, на некоторое время покинувшие Германию «из-за плохих предчувствий») и по сравнению с 1926 годом изменилась: все легочные санатории превратились в спортивные отели, «нет больше скучных лежаний на свежем воздухе, впрочем, это был атрибут буржуазной эпохи и романа „Волшебная гора“, который вовсе не ставил своей целью вернуть старое, а просто является отражением истории». Отдых высоко в горах, очевидно, все еще означал для Кати в феврале 1933 года воспоминания о поре создания «Волшебной горы», ассоциируясь с ощущением защищенности и удаленности от мира.
И только в начале марта, после поджога рейхстага и убедительного успеха на выборах партии Гитлера, до Швейцарии докатилась волна ужасных вестей о преследованиях оппозиционно настроенных политиков и литераторов; должно быть, супруги Манн тоже пришли к выводу, что их личные убеждения идут вразрез с политическим развитием Германии. Пятнадцатого марта Томас Манн записал в своем дневнике: вот уже десять дней как им неотступно владеет «патологический страх», приводя в расстройство его «натянутые, усталые нервы». Рассказанные Эрикой истории о происходящих в Мюнхене «убийствах и всевозможных бесчинствах», о «диких издевательствах над евреями», «вести о тотальной стандартизации общественного мнения, об искоренении любой критики» довели его до отчаяния. Паническое состояние, овладевавшее им преимущественно ночью, приняло угрожающие размеры и полностью парализовало решимость писателя: его охватила «полная беспомощность, дрожь сотрясала все тело; постоянный озноб и страх лишиться рассудка». Во время ночных попыток успокоить мужа, когда тот в очередной раз искал убежища от горестей и сомнений в ее постели, Катя узнавала о его терзаниях: «подписан приговор целой эпохе», и под самый факт существования приходится теперь «подводить новую основу». Потребовались месяцы, чтобы Томас Манн смирился со своим статусом эмигранта.
Катя же, напротив, не думала об этих волнениях и страхах. Когда по истечении обусловленных договором трех недель стало известно о невозможности продлить пребывание в Аросе, Манны переехали сначала в Ленцерхайде, затем, спустя неделю, в Монтаньолу, неподалеку от Германа Гессе, и, наконец, в Лугано, в гранд-отель «Вилла Кастаньола», где был полный комфорт и жили хорошие знакомые. «Я нашла своих милых стариков, — пишет Эрика Клаусу, — в отеле „Баден-Баден“, где Волшебник чувствует себя почти так же, как в курхаузе в Травемюнде. Он действительно заметно преобразился и производит впечатление с трудом выздоравливающего больного, который медленно идет на поправку после перенесенной тяжелой болезни».
Намерению Томаса Манна переждать «за рубежом» неблагоприятные события в стране способствовали закамуфлированные предостережения друзей, а также Хедвиг Прингсхайм, которая настоятельно советовала дочери ни в коем случае не прерывать лечение «своего пугливого олененка», поскольку это рекомендуют заслуживающие доверия врачи. Эрике тоже лучше побыть какое-то время в Лугано рядом с отцом, для полного его спокойствия, в то время как Кате, может статься, неплохо бы вернуться в Мюнхен и присмотреть за домом — естественно, такой шаг может быть оправдан лишь при условии, что пациент будет под чьей-то надежной опекой, ведь после такой тяжелой болезни он крайне нуждается в хорошем уходе и присмотре. Но уже на третий день Хедвиг Прингсхайм поспешила отказаться от части своих советов. У нее-де появилась возможность «поговорить с врачом, крупным опытным специалистом в области болезни, которой страдает „твой олененок“. Этот врач полагает, что я непременно должна уговорить тебя […] не оставлять его […]. Столь тяжелый грипп, поразивший твоего мужа, опасен рецидивами, поэтому ты ему просто необходима, а если вдруг решишь уехать, то, может статься, так легко ты к нему не вернешься. Он, врач, последнее время довольно часто сталкивался со случаями, когда супруга не имеет возможности своевременно вернуться к своему страдальцу-мужу».
«К[атина] мать настойчиво предостерегает ее от поездки в Мюнхен, потому что у жен на границе отбирали паспорта, чтобы принудить к возвращению их мужей». Эта дневниковая запись Томаса Манна от 28 марта 1933 года свидетельствует о том, что они приняли к сведению ее предостережение. Мысль остаться без жены именно теперь повергала его в страх и ужас, тем более что и от доктора Готфрида Бермана, на которого можно было вполне положиться, тоже пришло закодированное предупреждение: Катя ни в коем случае не должна покидать Швейцарию.
В самом деле, почти невозможно представить себе, как бы Томас Манн обошелся в эмиграции без постоянной заботы жены. В то время как он дискутировал с друзьями и собратьями по несчастью о сложившейся политической ситуации или поверял дневнику свои мысли о физических и психических последствиях тяжелого потрясения, вызванного «неопределенным кочевьем из города в город под пристальным взглядом враждебно настроенной к нему и грозящей расправой родины», Катя заботилась о самом насущном и необходимом: о комфортабельных гостиничных номерах, о переписке набело писем, в которых Томас Манн мотивировал свой отказ от поста председателя Объединения немецких писателей по защите их интересов, или об отправке назад декларации о лояльном отношении к Гитлеру, от подписания которой зависело его дальнейшее членство в Прусской академии искусств в Берлине.
Помимо этого ей приходилось заниматься продлением паспортов, срок которых истекал в апреле, и печатать на машинке под диктовку Волшебника ответы на повседневную почту.
У фрау Томас Манн с самого начала не было никаких иллюзий относительно их будущего, и она делала все возможное, чтобы решить самые насущные вопросы: налоги, договоры с издательствами, улаживание проблем с имуществом, недвижимостью и земельной собственностью.
