Далее шла неподражаемая сцена. Шаляпин привел Константина Алексеевича на берег Волги и около одной из бесчисленных торговых лавок вдруг сказал: «Зайдем сюда». Зашли. По его приказанию хозяин вытянул со льда живого осетра и, отверзнув ножом рыбье нутро, наполнил миску зернистой икрой. Федор Иванович круто ее посолил и сказал: «Ешь, вот это настоящая». «И мы ели зернистую икру с калачом», — заключил Коровин… На обратном пути из Отрадного, к вящему неудовольствию артиста, он был узнан пассажирами парохода, некоей супружеской парой. Что-то вдруг произошло, палубная каюта сразу превратилась в импровизированную сцену, и публика стала свидетелем великолепного актерского розыгрыша. Держа всей пятерней блюдце с чаем, Шаляпин мелко откусывал сахар и, дуя на кипяток, со знанием дела гундосил: «Швырок-то ноне в цене. Три сорок, не приступись. У Гаврюхина швырку досыта собака наестся…»
«Я подумал, — писал Коровин, — чего это Федор разделывает? Купца волжского — дровяника?»
Сцена длилась довольно долго, и трудно сказать, чего в ней было больше — точно ли хотел Шаляпин провести своих случайных зрителей, или наружу вышло невинное актерское озорство, может быть, и с оттенком добродушной насмешки. Кстати, этот факт подлинный — он описан в неизданных дневниках В. А. Теляковского.
А пароход тем временем неспешно уносил наших друзей все ближе к Ярославлю. Позади остались дивные виды Романово-Борисоглебска, зеленая гора Красного холма, и вот уже показались стены Толгского монастыря. На берегу шел молебен, были видны монахи в черных одеяниях. Пароход причалил, служба приостановилась, священник и диакон вышли на пристань. Толпа на берегу во все глаза смотрела на пароход, и вдруг послышалось: «Шаляпин, Шаляпин! Где он?..»
В Ярославле, желая скрыться от назойливой публики, певец сам сел за весла нанятой лодки, и они вместе с Коровиным переправились на Тверицкий берег. Там, оказавшись в знакомом для Федора Ивановича трактире, отведали и расстегаев с севрюгой, и водочки березовой и наслушались частушек непотребных, что распевали набежавшие с берега неробкие бурлаки. Хозяин-бородач, отца которого артист знавал (когда успел?), спросил: «А вы ярославские али как?» На что Федор Иванович, не выходя из образа, отвечал: «Был ярославский, а сейчас, мол, москвич, дровами торгую…»
На Волге, у лодки, друзей задержал береговой полицейский и потребовал предъявить документы — искали беглого карточного шулера. Узнав, кто перед ним, потрясенный стражник пригласил обоих к себе домой отведать судачка с каперсами. Взяв у него адрес, Федор Иванович пообещал: «Как-нибудь приедем…»
Воспоминания эти написаны Коровиным в Париже, когда ему было семьдесят восемь лет. Ностальгия по далекой и милой родине водила пером живописца. Душа его вновь возвращалась во времена молодой и, казалось, счастливой жизни — на тихую Нерль, раздольную Волгу. И разве не то же ощущал и Шаляпин, когда в порыве искренних чувств говорил о желании обрести свой вечный покой на волжских берегах…
Виктор Голов
В этом доме пел Шаляпин
Приволжская правда.
1992. 17 октября
Имя Федора Ивановича Шаляпина известно во всем мире. Редкому человеку оно незнакомо. А уж в России и подавно. Шаляпин — ее гордость.
И вот недавно довелось узнать, что гений оперного искусства, бас первой мировой величины однажды приезжал в наши Большие Соли. К сожалению, об этом приезде нет упоминания в печатных изданиях. Но есть устный рассказ женщины, переданный со слов ее матери.
Тамара Владимировна Вознесенская была еще девчонкой, когда Августа Рафаиловна поведала дочери и ее подружкам о том, что за год-два до Октябрьской революции в село приезжал Федор Иванович и останавливался в доме, расположенном на высоком берегу Солоницы.
Вознесенские жили по соседству.
Приезд Федора Ивановича в Большие Соли состоялся благодаря дружбе его со знаменитым нашим земляком, тоже оперным певцом и тоже басом, Владимиром Ивановичем Касторским. Он и пригласил Шаляпина погостить у него на родине в один из летних месяцев.
К тому времени родителей Касторского уже не было в живых, так что гостил он не в отцовском доме, а у родственника, большесольского священника Ивана Бойкина. Дом Касторских, кстати, находился на месте, где сейчас стоит книжный магазин.
Приехали друзья из первопрестольной на пароходе и сошли с него на пристани «Бабайки», а оттуда добирались на извозчике. Конным извозом в Больших Солях занимались Мудровы.
Недавно в областной газете «Золотое кольцо» была опубликована статья о братьях Понизовкиных, владельцах терочного завода. В ней упоминается факт приезда к Понизовкиным Шаляпина. Не в то ли время и был Федор Иванович в Больших Солях?
Жили у Бойкина друзья около месяца. Почти каждый вечер в присутствии гостей в небольшой комнате пели два русских баса народные песни, романсы. Как обычно открывалось окно, и далеко за пределами речки Солоницы слышались голоса Шаляпина и Касторского. И каждый раз около дома собирались большесольцы послушать двух знаменитостей.
По-разному сложились судьбы этих оперных певцов. После революции Федор Иванович покинул Россию, так больше и не навестив ее. Владимир Иванович Касторский по-прежнему пел на сцене Мариинского оперного театра. Правительство присвоило ему звание заслуженного деятеля искусств РСФСР. Умер он в 1948 году.
Генрих Окуневич
«Эй, ухнем!»
Золотое кольцо.
1993. 13 февраля
Нынешний год объявлен ЮНЕСКО годом Шаляпина. Об этом великом русском певце не нужно много рассказывать — все мы и без напоминаний знаем и помним о нем. Но стоит напомнить о том, что у Федора Ивановича была дача в наших местах, возле Итлари. Местные жители по сию пору показывают утес, с которого любил петь Шаляпин. А больше, правда, ничего в тех местах не сохранилось.
Сегодня мы предлагаем вниманию читателей рассказ-быль, одним из героев которого является человек, облюбовавший ярославские края для отдыха и пения…
Где-то далеко за Ярославлем, на той стороне Волги, догорала вечерняя заря. Над Тверицами ярким оранжевым блином встала полная луна. Выстелив по воде золотистую дорожку, ночная гулена словно зазывала по ней к себе в гости уходящую подругу дня.
Привязав лямки расшивы за стволы деревьев и крепко поужинав, бурлацкая артель устроилась вокруг костра на ночлег, чтобы намаявшийся за день усталый мускул, набравшись сил за короткую ночь, вновь до восхода солнца потащил баржу с хозяйским товаром до паточного завода, а после аж до Рыбны.
Глядя на небесный бархат, на котором ангелы начали зажигать звезды, загрустивший Дымарь тихим сипловатым баском запел: «Ах ты, ноченька…»
— Эй, Дымарь, — сердито окликнул его Косой. — Спал бы ты лучше да другим не мешал. Ишь какой Шаляпин выискался!
— Сравнил! — возразил ему Оська. — От шаляпинского голоса свечи в храме гасли, как начинал петь! Сравнил…
— А тебе откуда знать, как Шаляпин поет? — с обидой спросил Косой.
— А вот и знаю! Потому как с ним встречался! — заявил Оська.
— Во сне, что ли? — хохотнул язвительно Дымарь.
— Не во сне, здесь, на Волге! А отроками вместе с ним в церкви пели! — похвастал Оська.
— Загнул, паря! — грубо отрубил Косой.
— Хотите — расскажу?
— Сам выдумал али кто тебе насвистел? — поддел Оську Дымарь.
— Как хотите! — с обидой сказал Оська, отвернувшись.
О Шаляпине на Волге ходило тогда много разных легенд и рассказов о его невероятной силе голоса, твердом характере, фантастических гонорарах.
— Оська, расскажи, — стали просить бурлаки. — Плюнь ты на Дымаря и Косого! Не хотят — пусть не слушают!
— Ну ладно, просите — расскажу, — согласился Оська, приподнимая голову.
Бурлаки знают: Оська — хороший рассказчик. Словечки у него то катятся, то плывут, раскрашенные мириадами интонаций и оттенков.
