– Суд состоится сегодня.

Он закивал. Её муж. Её друг… На короткое время Велга поверила, что они стали друзьями, что ему можно доверять. Может, так оно и было. Может, несмотря на свои игры, на козни, на всю ненависть к другим, Матеуш действительно доверял Велге и даже любил её.

Может, они бы даже смогли стать настоящей семьёй. И, не узнай Велга правду, прожила бы всю жизнь бок о бок с верным другом и заботливым супругом. Но эта жизнь была бы отравлена ложью. И эта жизнь никогда уже не наступит.

И это она, Велга, приговорила Матеуша к смерти. И сейчас она сама пришла рассказать ему об этом.

– Зачем ты это сделал?

Ответ был давно известен и без его объяснений и оправданий. Но Велге хотелось услышать это из его уст.

– Ради тебя.

Велга обняла себя, поёжившись от холода то ли в подвале, то ли в груди.

– Не смей…

– Что?

– Не смей так говорить. Как будто это я виновата в смерти Далиборы.

Матеуш с детским недоумением замотал головой:

– Нет-нет, я такого не говорил.

Велга сжала кулаки, сделала шаг, едва сдерживаясь, чтобы не ударить.

– Но если ты ради меня, ради брака со мной убил мою родную тётку, то так и выходит! Ты убил мою тётку! Ради меня?! Так получается, Матеуш?

– Не кричи. – Он закрыл уши руками, вжал голову в плечи, пряча взгляд.

Точно огромная крыса, он зашуршал по полу, прячась в углу от света.

Велга подошла ближе, наклонилась над ним:

– Хватит! Хватит! – Она схватила его за руки, пытаясь отцепить их от ушей. – Это сделал ты, Матеуш! Ты убил Далибору и Гюргия. Хватит отнекиваться.

– Я не отнекиваюсь. – Он заплакал, вырываясь. – Хватит, не бей меня.

– Я и не бью тебя, – прошипела Велга. – Хотя ты и заслуживаешь этого. Зачем ты это сделал? За что?!

Но он только упирался, вырывался, закрывал лицо, точно маленький ребёнок, который верил, что так спрячется от всего мира.

– Хватит. Говори! Это ты натворил. Возьми ответственность за свои преступления! – Велга взвизгнула, ударила его ладонью куда-то по плечу. – Хватит вести себя как ребёнок!

На неё уставились два огромных испуганных глаза: чёрный и серо-голубой. Велга отступила, опустила руки. Сжав губы, она процедила сдержанно:

– Зачем ты убил их? Скажи. Пожалуйста.

Глядя исподлобья, прикрыв рот рукой, отчего звук поначалу вышел приглушённым, Матеуш наконец произнёс чужим, очень спокойным, равнодушным голосом:

– Гюргий пытался собрать вече после гибели твоих родителей. Настраивал людей против Белозерских. Он хотел обвинить меня в смерти твоих родителей.

– А Далибора?

– Она была уже старой. И… мы не любили друг друга. – Матеуш поднял голову, и голос его зазвучал чётче, всё так же хладнокровно. – Я давно с этим смирился, я к такому привык. Разве могу я желать быть любимым?

– Хватит, – замотала головой Велга. – Сколько можно так…

– Я знаю, что ты никогда не любила меня, – перебил её Матеуш, но ни во взгляде, ни в голосе не прибавилось ни тепла, ни вины. Только холодное принятие.

– Это здесь ни при чём. Ты убил Далибору. Свою жену. Мою тётку… и после этого ты позвал меня замуж?

Губы Велги дрожали от гнева. Она никогда ни с кем не дралась, разве что с Кастусем, но это скорее было глупое детское препирательство, за которое они оба получали наказание.

А она настроила всё вече против Матеуша. Справедливо?

Он молчал, глядя куда-то мимо Велги, на огонёк, дрожавший у самого пола. В щель под дверью задувал сквозняк, отчего свеча грозила потухнуть.

Справедливо ли было это всё? Существовала ли вообще хоть какая-то справедливость?

Велга верила, что, когда отомстит всем обидчикам своей семьи, ей станет легче, что она снова начнёт молиться искренне, умиротворённо, как прежде. Что во снах снова покажется цветущий сад.

Но смерть, которой она избежала сама, но которую принесла другим, точно отравила что-то в душе. Горе породило только новое горе. Ненависть порождала всё больше ненависти.

И теперь, когда Матеуша не станет, когда его казнят по её приказу…

– Мне жаль, – повторила Велга едва слышно, потому что не знала, что ещё сказать.

И медленно, на подгибающихся ногах подошла к своему другу, мужу…

И рухнула на пол рядом с ним. Матеуш тут же обхватил её руками, притянул к себе, уткнулся носом куда-то в шею:

– Мне страшно, Велга…

– Знаю. Мне тоже… – Голос её дрогнул, из глаз потекли слёзы. – Мне жаль. Мне так жаль, Матеуш…

Она развернулась, обхватила его руками за шею.

– Мне так жаль, – повторяла она без остановки, точно в горячке.

Он должен её ненавидеть. Обязан её ненавидеть. Велга прикусила губу до крови. Лучше бы он бросил ей в лицо оскорбления, обвинения. Она заслужила его презрения так же сильно, как он заслужил её мести. Они заслуживали друг друга: жестокие, беспощадные к тем, кто им доверял.

Тётка Далибора никогда не любила мужа, даже, пожалуй, испытывала к нему отвращение, но она дала брачные клятвы и потому оставалась на его стороне. Всегда. А Матеуш предал её.

Велга никогда не тешила себя надеждой, что сможет полюбить Матеуша, но научилась его уважать. А он любил её. Может, не так чисто и искренне, как это было в песнях. В его любви было нечто извращённое, больное, одержимое, залитое кровью, но он всё же любил. И Велга его предала.

Им стоило сцепить пальцы на шеях друг друга и душить, пока один не закроет навеки глаза. Но они прижимались друг к другу, и его пальцы, такие холодные, гладили её по волосам, стянув платок. А его золотистые мягкие волосы промокли от её слёз.

– А Пушок? И Пчёлка, Мурзик, Белка…

– Они у меня. Я о них позабочусь, ты не переживай, – пообещала Велга.

Они говорили тихо, обнимали друг друга трепетно, прижимались так тесно, что ощущали, как бились их сердца.

– Я обо всём позабочусь, ты не переживай. – Пальцы Велги запутались в волосах Матеуша.

Произнося каждое слово, она сжималась внутри, и наружу рвалось признание, а она давила его, гнала прочь. Нет, это ей, только ей нужно, чтобы Матеуш узнал правду. Это ей нужно услышать его проклятия, обвинения, ощутить его ненависть, но ему хотя бы сейчас, хотя бы раз в жизни необходимо ощутить себя любимым. Матеушу нужен был родной человек. Хотя бы перед смертью.

Он крепко-крепко обнял её за талию, укачивая, как ребёнка, точно утешая. Как если бы это ей предстояло умереть завтра. Точно он был её палачом, а не наоборот.

Если бы он узнал… лишь бы он не узнал.

Свеча прогорела, и в подвале стало совсем темно, но Велга и Матеуш так и застыли в объятиях друг друга, забылись на какое-то время тревожным, пугающим сном.

Их разбудил скрип дверных петель.

– Велга, – позвал Змай, – скоро уже закат.

Пальцы Матеуша сплелись с пальцами Велги, сжали их так крепко, что она пискнула от боли.

– Я… иду…

Ступая на тусклый свет в проходе, она медленно, покачиваясь, прошла до двери.

– Велга… – позвал её тихий, словно шелест листвы на ветру, голос. – Пообещай, что будешь меня помнить.

Она бы никогда не смогла его забыть. Но вряд ли в воспоминаниях её сохранились бы нежность и любовь, которой так желал Матеуш.

– Обещаю.

Оказывается, порой ложь могла послужить благому делу. И всё равно она ощущалась неправильной, гадкой, отравляющей саму Велгу.

Она отвернулась, чтобы не смотреть, как Змай закрывает дверь княжеской темницы. Как она выдержит завтрашнюю казнь, если даже скрежет ключа в замке режет ей уши?

Ступени на лестнице гулко отзывались под ногами, когда Велга и Змай поднимались. Они остановились у самого выхода из подвалов.

– Змай, – спросила Велга, не глядя на него, – ты же чародей…

– Так…

– Помнишь, мы говорили про имена?

Чародей кивнул.

– Матеуш забрал моё девичье имя и дал новое. Если подумать, раз он забрал моё имя, значит, оно теперь принадлежит ему?

– Не совсем понимаю, к чему это всё?

– Сила имён. Как ты и говорил. Нельзя никому называть своё настоящее имя, потому что тогда человек приобретёт власть над твоей жизнью. Матеуш Белозерский забрал имя Велги Буривой, её больше нет. Есть только Велга Белозерская…