– Я не знаю, – едва слышно проговорил он.

– То есть?

– Я не знаю, что чувствую.

Никто никогда прежде и не спрашивал его об этом. Это оказалось слишком непривычно, и вопрос ввёл Войчеха в ещё большее смятение.

– Ты… – он запнулся. – Спасибо.

– За что?

– За то, что спросила.

Он прикусил щёку изнутри, вдруг разозлившись за собственную мягкотелость, и поспешил усмехнуться как можно омерзительнее.

– Зуб за зуб, получается? Сначала я убил твою мать, а теперь по твоему приказу – свою собственную.

Велга не ответила, но лицо её мгновенно переменилось, взгляд обжёг ледяной водой северного моря. Так и не сказав ни слова, она поднялась и вернулась к остальным.

Когда чародеи наконец пришли в себя, Арн велел остановиться передохнуть.

Белый опёрся о стену. Он не сводил глаз с Инглайва, а сам прислушивался к звону бубенцов.

Белый Ворон слишком часто работал один. Он знал, что духи Нави его не трогали. Но он не учёл, что местные русалки были не против подкрепиться, например, скренорцами.

Первыми их заметил Станчик. Он завопил громко, пронзительно, и Белый сорвался с места, нырнув за угол.

Тварей оказалось всего три, поэтому дела были лучше, чем во дворе замка. И одна из них схватила…

– Вадзим!

У его ног тявкал Мишка, кусал мертвеца за ногу.

– Этот шут за вами попёрся! – рявкнул тот, размахивая мешком, вмазал утопцу по морде, и что-то пронзительно затрещало. – Мои гусли!

Подлетели скренорцы. С утопцами покончили быстро, но загнанный Станчик сорвался, бросился бежать. Белый следом. Остальные – за ними.

Звон бубенцов и грохот десятка ног разбудил спящие подземелья.

– Мишка! – К щенку бросилась Велга, и Белый едва не сбил её.

А Станчик, воспользовавшись замешательством, дал дёру.

– Стой, курва!

Но шут уже нырнул в тёмный проход. Белый не сразу узнал тот тупик, в котором лежал мёртвый Грач. Вперёд вынырнул Змай, взмахнул рукой, и Станчик вдруг упал точно подкошенный.

А Змай упал следом, прижимая руки к груди.

– Сука, – заплакал он. – Не слушаются… Грёбаные Охотники. Я калека, калека…

– Всё будет хорошо, милый, – над ним склонилась Мельця. – Ты поправишься.

А Станчик, стоя на четвереньках, вдруг начал плеваться кровью. Плевки переросли во рвоту.

– Эй, – окликнул чародеев Белый. – Сделайте что-нибудь!

Но Змай и Мельця уже оба были без сознания. И скоро, рухнув в лужу собственной рвоты, Станчик застыл.

Булькающий омерзительный звук эхом полетел по лабиринтам подземелья, разбиваясь на тысячу капель, и теперь точно отовсюду доносилось последнее дыхание королевского шута.

Все замерли вокруг его тела. Долго никто не произносил ни слова, только Арн хлопотал над чародейкой, пока она не пришла в себя.

– Оживи его, – проговорила Велга.

– Что? – Белый не поверил собственным ушам.

– Ты же сделал это со мной, так? Отдай ему посмертки. Сейчас они у тебя точно есть. Значит, ты сможешь оживить его.

– Зачем тебе сдался шут?

– Он знает что-то о торговых договорах. Он знает всё о планах королевы. Мне он нужен.

Нечто в её голосе, точнее, в её тоне заставило Белого прислушаться не к словам, а к их звучанию. Велга ему приказывала. Не просила, не умоляла, не предлагала честную сделку, а приказывала.

– Вопрос, а на кой ляд мне это сдалось? – раздражённо спросил Белый. – С чего бы мне отдавать свои посмертки жалкому шуту?

Это застало Велгу врасплох, но только на мгновение.

– Я тебе заплачу.

– Ты и так должна мне кучу золота.

– Слушайте, – перебил их Арн, – нам нужно уходить. За нами будет погоня…

– Сначала вас будут искать на реке, – возразил Белый. – Никто не попрётся искать скренорцев на дороге. Я выведу нас через подземелья прямо в город.

Он снова обернулся к Велге. Золото за посмертки королевы. Не такая уж плохая сделка. Матушка могла и обойтись без очередного подношения Морене.

– Тысячу золотом, – произнёс он и тут же с досадой прикусил язык. Стоило просить две.

– Хорошо, – легко согласилась Велга.

Для неё это была мелочь, и Белый уже проклял всё на свете. Нужно было попросить три тысячи.

Он присел над телом шута, брезгливо перевернул его, невольно бросив взгляд на вспухший труп Грача. Воняло от него не лучше, чем от свежей лужи рвоты. Если бы Белого не воспитала матушка, так его и самого бы уже вырвало.

Прогнать лишние мысли оказалось непросто. Он прикрыл глаза, пытаясь отыскать внутри себя крошечную золотую искру, что осталась от королевы. От матери. Она билась ярко, но была чужеродной, непрошеной, всё внутри Войчеха её отвергало. Поэтому вырвать её получилось легко, резко, на удивление болезненно, так, что он неожиданно охнул. И отдал её Станчику, запихнул с силой, как если бы выкидывал огрызок яблока в овраг, желая скорее избавиться, не задумываясь, что с ним станет.

Белый открыл глаза. На него, лёжа на спине, перепачканный в крови и рвоте, смотрел шут. Позади послышались вздохи. Кто-то даже помолился Создателю. Кто-то – скренорским богам.

А Станчик вдруг произнёс:

– Какого хрена, Белый?

И этот низкий голос прозвучал чужеродно для шута. Тот резко присел, закрутил головой, так же резко вскочил на ноги, срывая с себя грязный кафтан с бубенцами.

– Какого хрена?! – завопил он и бросил его прямо на пол.

Все отшатнулись в сторону. Велга осенила себя священным знамением, а Станчик вдруг заметил тело Грача, наклонился над ним и скривился, повторив с отчаянием:

– Какого хрена ты мне даже умереть не даёшь?!

– Что?

– Твою мать, Белый! – рявкнул Станчик, и в лице его после смерти появилось нечто очень узнаваемое, но точно чужое. – Как ты умудрился меня оживить?

– Отдал тебе свои посмертки.

Шут замотал головой, услышал звон бубенцов и, скосив глаза себе на лоб, в бешенстве сорвал колпак и бросил его в лужу.

– Твою мать! – заорал он, и по подземелью разлетелся его вопль. – Я же не просто так себя убил! Зачем было меня оживлять?

– Подожди… – Белый склонил голову к левому плечу, к правому, но всё равно не мог поверить собственным глазам. – Грач, это что, ты?

– А кто ещё?! – рявкнул он.

Не смея выйти вперёд, Велга выглянула из-за плеча Белого.

– Подожди… хочешь сказать, это Грач? В… теле Станчика?

Внимательно разглядывая шута, пытаясь найти подвох, Белый приметил и то, как ожившее тело морщилось и как оно говорило, как двигалось, пока поправляло одежду. Оно подняло суму Грача, перекинуло себе через плечо. Заметив бубенцы на сапогах, оживший принялся раздражённо отрезать их ножом, найденным в той же суме.

– Я оживлял Станчика, – пробормотал Белый. – Но он… и вправду похож на Грача.

– Кто вообще такой этот Станчик? – недовольно спросил Грач.

– Королевский шут.

Грач внимательнее посмотрел на валявшийся колпак и с презрением наступил на него, придавливая ногой.

– Не трогай! – вдруг пискнул Грач, вытянув шею, и тут же снова переменился в голосе. – Не приказывай…

Остальные наблюдали за ним в оцепенении, как за бешеным лисом, испытывая желание быстрее сбежать, но опасаясь попасться ему на глаза.

– Двоедушник, значит, – проговорила Мельця. – Две души в одном теле.

Грач дёрнул головой и вдруг схватился за виски.

– Пытался спасти одну, а теперь их две, – просипел он так, словно мучался от невыносимой боли. – А пытался спасти хоть одну…

– О чём ты?

Наконец двоедушник поднял голову. Взгляд его прояснился, а льстивое выражение стёрлось с морщинистого лица.

Он закатал себе рукав, кожа на запястье оказалась чиста. Грач сплюнул на пол.

– Твою мать! – заорал он. – Курва! Всё, всё напрасно…

Остальные наблюдали за ним с недоумением.

– Какого хрена происходит? – пробормотал Вадзим.

Но Грач не обращал ни на кого внимания. Точно бешеный пёс он кричал, рычал и ругался, не находя себе места. Белый вышел вперёд, схватил его за грудки.

– Заткнись уже и объясни всё! Какого хрена ты себя убил?