– Но тогда Старгород потеряет доход… и торговый путь, – проговорила ошарашенно Велга, оглядываясь на крыльцо храма.

Королева прошла внутрь, а её слуги раздавали милостыню нищим, пока стражники расталкивали зевак.

– Да! – воскликнул Ростих и схватил Велгу за плечи, заглядывая ей в лицо. – Умничка, девочка! Понимаешь? Понимаешь, что творят эти паскуды?

– Но что я могу сделать?

– Поговори с королевой, умоляю. Ты ей теперь родня, она должна прислушаться.

– Королева не желает даже смотреть на меня! – Свеча в руках Велги сломалась, и половина упала на землю.

Полепа в ужасе ахнула, схватила её скорее, чтобы никто не увидел.

– Примета, – пробормотала Велга. – Это дурная примета. Полепа, дай скорее.

Она забрала половину свечи, спрятала в кулаке.

– Никто не заметит…

Помрачневший взгляд Ростиха скользнул по её рукам.

– Судьба Старгорода зависит от тебя, моя дорогая. – Поклонившись, он попятился назад. – Ты станешь Белозерской, но всё же рождена ты Буривой…

И он поспешил в храм, сливаясь с остальными гостями.

Велга застыла перед входом в храм под прицелом сотни любопытных взглядов. Огрызок свечи в её руке таял от жары.

– Господица, пора, – поторопила Полепа.

Первый шаг дался сложнее всего. Подол платья вдруг начал путаться под ногами.

– Куда? Ой, свечу зажечь надо…

Голосила нетерпеливая толпа. Причитала взволнованная Полепа. Курлыкали голуби. Велга оцепенела, сжав свечу.

На помощь пришёл сдержанный Хотьжер, принеся чью-то свечу и помогая поджечь ту, что держала в руках Велга.

– Пора идти, господица, – произнёс он.

Над их головами вдруг гулко загрохотал колокол, и Велга вырвалась из хватки ужаса:

– Да… я иду.

Огромные, точно ладья, двери в храм Золотого рассвета были распахнуты, и внутри всё было залито медовым свечением солнца, проникавшего сквозь оконное стекло, и огнями сотен свечей.

Гости выстроились вдоль прохода, по которому медленно под льющуюся ручьём песню хора шла Велга. Зрение помутнело. Только огоньки свечей, расплываясь мерцающими чёрточками, сверкали по бокам.

А впереди её ждал чёрный горбатый силуэт, точно тень духа, притаившегося в ночи.

И Велга сглотнула, делая ещё один шаг.

Там, у большого золотого сола, рядом с Пресветлым Отцом, её ждала смерть. Смерть её настоящего девичества. Теперь уже навсегда.

Выходить замуж за скренорского, никогда не виданного жениха было страшно, но терпимо. Она могла представлять, насколько сильно северянин полюбит её, что он будет высок, силён и мужественен, как все скренорские воины, какие красивые у них родятся дети.

Но Матеуша Велга знала. Он был про́клят, уродлив и горбат. Велга не смогла полюбить его ни на каплю даже на мгновение. Она жалела его, ощущала благодарность, сострадание, но не любовь.

Всё происходило совсем не как в красивой песне, которую мог бы написать Вадзим.

Но, может, так и было правильно?

– Мне страшно, – призналась Велга, когда наконец оказалась рядом с женихом и взяла его за руку.

– Честно? Мне тоже.

Они встретились глазами, и оба смущённо улыбнулись. Велга крепче сжала его пальцы.

– Я рядом. – Матеуш слегка потряс её руку, подбадривая.

Может, они смогут стать хотя бы друзьями? Настоящими друзьями, что всегда поддержат друг друга…

Раскалённый воск со свечи капнул на кожу, и Велга ахнула, выронив свечу.

– Дурная примета, – пробормотала она.

Весь храм был залит золотым светом, а на колокольне разливалась песня, оповещавшая весь Твердов: Велга Буривой вышла замуж.

На свадебном пиру Велга не выпила ни капли вина. Её наконец-то посадили за один стол с королевой, но Венцеслава почти сразу ушла вместе с лойтурским послом. Велга осталась скучать в одиночестве, потому что Матеуш молча пил и отказывался говорить. Вместо того чтобы уделить время своей уже законной жене, он подкармливал Белку, сидевшую на его плече, и Мишку, спрятавшегося под столом в ожидании угощений.

Всё повторялось. Точно снова оказавшись на пиру во дворце Буривоев, Велга стала невестой на собственной свадьбе, до которой никому не было дела.

Она бы и сидела так до самой ночи, если бы её не повёл танцевать Ростих Мороз. Он был неповоротливый как медведь, зато весёлый и болтливый.

И когда все гости оказались уже достаточно пьяны, а гусли зазвучали достаточно громко, он прошептал на ухо Велге:

– Хочу познакомить тебя с одним человеком.

– С кем?

– Его зовут Ярош. Он сын Гюргия Большая Репа, влиятельного купца.

– Гюргий – друг моего отца, – вспомнила Велга. – Я…

Она едва не проболталась о письме. Не стоило открываться боярину и признаваться, что уже связалась с Гюргием. Велге никому не стоило доверять.

– Пойдём. – Ростих подхватил Велгу под локоток и с удивительной для такого здоровяка ловкостью повёл через толпу танцующих к окну, где стоял юноша в старгородской одежде.

– Ярош, сынок! – Ростих стиснул его в объятиях. – Познакомься с виновницей торжества, Велгой, дочерью Кажимежа Буривоя. А я… сейчас вернусь. Кажется, там кабанчика принесли…

Велга и Ярош остались вдвоём в неловком молчании. Некоторое время они не знали, с чего начать разговор, но Ростих всё не возвращался, и юноша произнёс первым:

– А мы знакомы.

Круглолицый, крепкий, невысокий. Какой-то удивительно, немного по-детски насупившийся и серьёзный.

Велга изо всех сил постаралась вспомнить его, но не смогла.

– Прости, господин, – пробормотала она. – Разве мы встречались?

– Я был на твоей свадьбе, княгиня. – Он поклонился. – На… на другой. Той, что случилась весной с… – он нашёл кого-то глазами в толпе. Велга тоже оглянулась и заметила Инглайва, – с лендерманом Инглайвом.

– Ох… Прости, Ярош, но там было столько людей. Ты…

– Не удивлён. – Он делано равнодушно, будто скрывая обиду, пожал плечами. – Меня мало кто знает. В основном все запоминают моего отца. – Он смотрел куда угодно, только не на Велгу. – Я сын Гюргия Большая Репа.

– Сын Гюргия?! – воскликнула Велга и сама испугалась собственного возгласа, заметив, как на неё стали оборачиваться. – Простите. – Она потупила взгляд. – Просто как раз вчера написала твоему отцу…

– Он не ответит…

– Почему? То есть, конечно, я не мой отец, мы никогда прежде не общались…

– Он мёртв.

Слова его прозвучали едва слышно в шумном пиршественном зале и потонули в потоке песен и смеха, но ужалили, словно пчела. Велга удивлённо вскинула голову.

– Мёртв? – переспросила она.

Ярош упрямо смотрел куда-то на танцующих гостей, на столы, на музыкантов, но только не на Велгу. И в молчании его, и в бегающих глазах было нечто, что заставило мурашки побежать по коже.

– Гюргий… заболел?

– Нет, его убили. – Нога Яроша забила по полу, будто желая сорваться в танец, но пальцы он крепко сцепил между собой, так сильно, что ладони побелели.

– Когда он умер?

– Весной.

– Как скоро после пожара?

– Через пару дней.

– После княгини Далиборы?

– В тот же день. – Ярош наконец-то перевёл взгляд на Велгу.

Вокруг продолжал пьяно и развязно гулять пир, оглушая ворохом звуков, но Велга и Ярош точно были окутаны в плотный кокон, сквозь который ничто не могло пробиться.

Они смотрели друг на друга настороженно, недоверчиво, как два диких зверя.

– Мне жаль, – осторожно произнесла Велга. – Понимаю, что ты переживаешь. Я до сих пор оплакиваю родителей…

Это было ложью. Велга уже пару седмиц не могла проронить ни слезинки. Внутри неё засела тревога, её грызла ярость, кусала злость, душила ненависть, но скорбь… скорбь спряталась куда-то глубоко в сердце Велги. Даже яблоневый сад больше не пускал её во сне.

– И мне. Сочувствую твоей потере, княгиня. – Ярош держался стойко. Ему, в отличие от Велги, нельзя было плакать ещё и потому, что он мужчина. Их так воспитали.