Кузнецов закрыл глаза. Сладкая нега растеклась по всему телу. Он разомлел и вдруг почувствовал, как тело начало терять свой вес. Точь-в-точь как тогда, возле храма огня. В голове опять появился звон, сначала слабый, но постепенно всё громче и громче, насыщенней и насыщенней, пока не затмил собой всё. Каждая клеточка тела начала мелко вибрировать от этого звука, и когда звон-вибрации достигли апогея – струна лопнула… В абсолютной тишине, неощутимый ветерок с ручья поднял Сергея с места, и он медленно оторвался от земной опоры. Открыл глаза. Вокруг ничего вроде не изменилось, и в то же время всё преобразилось кардинально. В чём была разница, понять он даже не пытался, так как субъект этого понимания попросту отсутствовал. Восторг и одновременно животный ужас, охватили его. Восторг от ощущения блаженства, а страх, что он вот-вот отдастся на волю неведанной подъёмной силе и больше никогда не вернётся. Туда, где останется Аиша, сын, мама, жена, недоделанные дела и неисполненные мечты. Его неполученный орден и недождавшееся звание. Непереданное письмо от блудливого мужа его несчастной жене. Али, которого он обманул, и клятвы, что так легко раздавал. Ложь, что он плодил безмерно и безответственно, каждый раз убеждая себя в её благородной необходимости. Обещания, кои не исполнил и часто даже не пытался этого сделать. И самое главное – апостасия, которую он однозначно совершил, но так ещё не понял, по отношению к кому или чему.

– Писар, – «сынок», раздался тихий голос.

Сергей открыл глаза, мгновенно наполнившись бетонной тяжестью. Увидел перед собой начищенные до блеска чёрные калоши, одетые на ноги в тёплых верблюжьи носках-шурабах, и полы синего ватного чапана.

– Шимо худро бад хис мекунед?

Кузнецов с трудом поправил перекошенное тело и сел удобней. Поднял голову. Напротив стоял утренний торговец семечками. Во всех учреждениях начинался перерыв, и старик пришёл на свою точку, отрабатывать поток обеденных клиентов. Аксакал, прищурившись, озабоченно смотрел в глаза. Вероятно, поняв, что пред ним русский, его тёмное лицо ещё больше сморщилось от беззубой улыбки и стало похоже на иссушенную коричневую скорлупу грецкого ореха. Он поставил на землю свой вещевой мешок, сверху положил газеты, предназначенные для сворачивания кульков, и, взяв Сергея за плечо, тихо повторил вопрос на корявом русском:

– Синок, тиби плёхо?

Кузнецов отрицательно качнул головой. Встал с ящика и, улыбнувшись, ответил на дари, что всё хорошо, просто решил чуть посидеть в тени. Старик озорно зацокал языком и даже снял тюбетейку, удивлённый знанию русским парнем таджикского языка. Сергей извинился за без спроса занятое торговое место, поправил ящик и вышел на раскалённый тротуар. На секунду замер, адаптируясь к светотепловому перепаду. Не в силах поднять ослеплённых глаз, вытянул руку в сторону дороги, с зажатой между пальцами трёшкой, и медленно зашагал вперёд.

– Синок! – вдруг он услышал сзади и обернулся.

Старик мелкими шажками подошёл к нему:

– На, покушай, – аксакал протянул большой газетный кулёк семечек.

– Рахмат, падари азиз, – поблагодарил Кузнецов и, приняв свёрток, полез в карман.

– Пул лозим нест, – «не надо денег», остановил его аксакал, взял за руку и пристально взглянул в лицо.

Когда-то глаза старика были голубые, но время растушевало краску, слезами, вымыв лазуревую синь, и сейчас они казались скорее блёкло-серыми, хотя у самого зрачка, прежний цвет всё ещё сохранился. Кузнецов посмотрел в них, и на секунду, взгляд этих глаз ему почудился очень знакомым.

– Храни тебя Аллах, синок. Будь осторожен, – тихо и необычайно проникновенно произнёс старик, словно знал что-то о Сергее, неведомое ему самому.

– Иншааллох… На всё воля Аллаха, – ответил Кузнецов, положив свободную руку сверху и слегка сжав иссушенную ладонь пожилого собеседника.

Тот чуть улыбнулся:

– Иншааллох, – глаза его заслезились от яркого солнца, и, прощально качнув головой, он направился под старый орешник – там его уже ждал покупатель.

Такси появилось быстро. Жёлтая «Волга» неслась в первом ряду, но, издали заметив голосующего мужчину, водитель лихо перестроился и остановился у тротуара. Зелёный огонёк в углу лобового стекла не горел, значит, машина ехала на заказ, и шофёр решил по дороге заработать ещё. Мало ли, может, по пути? Сергей плюхнулся на заднее кресло. Водитель обернулся, изучающе окинув профессиональным взглядом пассажира.  Мгновенно оценив степень его платёжеспособности, в то же время сразу предложить оплатить без счётчика, он не решился. Обычно на заднее кресло при свободном переднем, редко кто садился, и подобный клиент всегда вызывал некую настороженность.

– До центрального телеграфа, – Кузнецов сунул в карман трёшку и протянул таксисту взамен рубль, – без счётчика, здесь недалеко, на свой заказ успеешь.

– Рахмат! Конечно, успею! – кончики чёрных усов водителя приподнялись, и его лицо засияло блеском золотых коронок.

Сергею очень редко приходилось пользоваться такси, но всегда он садился сзади. Именно там, неповторимый запах салона «Волги» пробуждал у него воспоминания детства. Его вообще удивляло, что за столько лет советский модельный парк такси не единожды обновлялся, но салон у всех машин, всегда имел один, вот такой вот, с детства знакомый аромат. Каждый раз поездка возвращала его в раннее утро Уссурийска, когда он с родителями впервые ехал на таксомоторе в аэропорт. Невиданный комфорт первой советской «Волги» так потряс маленького Сергея, что память о ней осталась с ним во всех нюансах. Что-то подобное он ещё испытывал в пассажирских самолётах. Там он тоже впадал в детство и, вопреки ощущениям многих, ему становилась спокойно, уютно, и по-щенячьи радостно.

Разговор с Джабраилом был коротким. Кузнецов по голосу узнал пакистанца. Убедившись, что тот тоже понял, кто звонит, назвался именем агента и сразу проговорил легенду, заявленную Богачом в открытке. Индийский студент и молодой советский рабочий не могли болтать долго по дорогущей международной телефонной связи, да и Богач мог ненароком ляпнуть что-нибудь ненужное. Сергей не строил иллюзий. Международные звонки находились под пристальным вниманием КГБ, и с высокой долей вероятности, их разговор также записывался. И если сотруднику-технарю покажется что-то подозрительным, обязательно начнётся проверка. Руководство Кузнецова знало о пакистанце и потенциальной возможности его выхода на контакт. Но о полученной открытке Сергей доложить генералу Абдусаламову сразу не успел. А когда сегодня, тот, будучи не в духе, опять позволил абсолютно безосновательно сорваться на разведчика, подполковник вовсе решил пока про Богача не упоминать. «Да и хрен с ним» – подумал офицер, чувствуя, что доложи он сейчас, Абдусаламов, ещё и про седло со сбруей вспомнит. Вывернет всё по-своему и найдёт повод обвинить офицера в неправильном учёте трофейного имущества.

– Джабраил, ты написал, что сможешь приехать. Приезжай через неделю… в Душанбе, – акцентируя внимание на последнем слове, ответил Сергей, выслушав приветственную тираду Богача.

– В Душанбе? – удивился абонент, – Но…

– Да. Не перебивай, пожалуйста, сейчас уже закончатся деньги. В этот день я буду свободен и смогу тебя встретить. Через неделю, в Ду-шанбе. Только не вези подарков, просто сам приезжай. В Душанбе… через неделю. Напиши мне, сможешь или нет.

Разговор прервался. Вернее, Кузнецов сам нажал на рычаг телефона, сымитировав окончание оплаченного времени. Место встречи они обговорили заранее, ещё там, на Бондар-посту. Сейчас Сергей обозначил дату. Богач хорошо знал фарси, и в отличие от таджиков Советского Союза, Душанбе, для него в первую очередь означало «понедельник», а уж потом столицу Таджикской ССР. Столь оригинальное название дня недели, город получил из-за базара, который сотни лет собирался в данной местности по понедельникам. Потенциальный свидетель разговора из КГБ вряд ли сообразит, что таким хитрым способом обусловлено не место встречи, а её дата – первый понедельник через неделю, то есть 12 сентября 1983 года.