Кузнецов скептически покачал головой:
– Знаете, в теории оперативной работы есть одно важное правило оценки событий или действий.
– Очень любопытно. И какое? – учёный хитро улыбнулся.
– Оно полностью соответствует принципу объективности научного познания мира. Насколько бы убедительными небыли выводы, сделанные на основе известных и очевидных фактов, всегда нужно помнить, что есть обстоятельства, неизвестные на данный момент, и могущие этим выводам противоречить в корне. Так вот, при проверке информации об угрозе безопасности или преступлении, указанное правило требует всегда выдвигать не менее трёх версий, её объясняющих. Причём одна из них обязательно должна быть оправдательной. Иными словами, вопреки поговорке: «Если что-то выглядит, лает и кусается, как собака, то – это собака», вывод можно принять за основную версию. Но дабы соблюсти объективность, моя вторая версия – это волк, а третья, оправдательная… ну, как вариант: при работе с красками, помещение обязательно нужно проветривать во избежание токсического отравления, а также визуальных, слуховых и тактильных галлюцинаций.
Учёный громко расхохотался:
– В методологии научного исследования подобное правило тоже присутствует. Однако в нашем случае, я временно вывел за скобки версию о подделке и фальсификации манускрипта. Если предположить, что он подлинный и описываемые события имели место, какая будет Ваша оправдательная версия? Имею в виду, относительно причин уничтожения Авесты Искендером?
– Да их множество. Я просто не очень погружён в исторический материал и не знаю, что об этих событиях нам известно сейчас, но на вскидку могу выдвинуть следующие, – Сергей взглянул в потолок и, словно читая там ответ, предположил: – Пили-гуляли, случился пожар, и дворец сгорел вместе с Авестой, что в нём хранилась. А наутро, в оправдание Александр обосновал пьяный дебош сожжением идеологически неугодной литературы и примитивных образцов варварской культуры. А может, по-пьяне лень было за дровами идти, вот и затопили камин ценными артефактами. Александр же отличался разгульным образом жизни и непредсказуемыми поступками? Помню, читал где-то, что пиры иногда длились неделями, и на одном из них царь учредил приз, в виде золотой короны тому, кто больше выпьет вина. Победитель умер через три дня. А всего тогда померло от интоксикации сорок конкурсантов. Да, всё что угодно могло произойти. Слишком мало фактуры, чтобы сузить проверку до трёх версий, – подполковник улыбнулся. – В любом случае пока неизвестно время происхождения пергамента, какие-то выводы будут заведомо неполноценны. Более того, наличие в тексте информации о событиях, дошедших до наших дней, косвенно указывает, что и автор, не их современник. Он будто намеренно делает манускрипт столь понятным и сенсационным для нас, то есть очень ценным. Согласитесь?
– Хм. Сергей Васильевич, да Вы ретроград! Губите на лету мои попытки выдать желаемое за действительное и придать манускрипту исключительную научную ценность, – Ердоев опять рассмеялся и закашлялся одновременно. – Простите, – постучав себя по груди и успокоив кашель, он отпил чаю, – давно уже пора бросить курить. Вы правы. Но так хочется верить в чудо. Тем более, настолько похожее на правду.
– У меня в последнее время столько чудес в жизни, что уже и не знаю, куда от них прятаться… – Кузнецов махнул рукой, – ладно, это лирика. Профессор, как бы не печально, но, скорее всего, манускрипт – очередная подделка мошенников. Нам в руки попало фото ещё одного пергамента, что пытался продать наш фигурант. Вот оно, – Сергей положил перед собеседником фотографию второго листа из найденного в подвале футляра.
Перед вылетом он сфотографировал оба пергамента и уже в Душанбе, попросил местного офицера по спецтехнике проявить плёнку и распечатать снимки. К сожалению, письмо на первом листе сохранилось намного хуже и на фотокарточке вообще не читалось. А вот текст второго листа, с заклинанием на древнеперсидском языке, оказался вполне разборчив. По крайней мере, уже известные ему слова, Сергей прочёл довольно легко.
Ердоев поднёс снимок ближе к настольной лампе. Сам наклонился к нему, чуть ли носом касаясь глянца фотокарточки. Затем взял лупу и с минуту разглядывал древние знаки.
– Ну, с высокой долей вероятности, – медленно вымолвил учёный, не отрываясь от изучения текста, – могу сказать, что автор использует в письме как минимум три языка… а, не – даже четыре! Вот эти последние строки, гарантированно на древнеперсидском. Я прям сейчас их прочту, – он как ошпаренный подскочил со стула и в несколько шагов подлетел к шкафу, откуда вытащил обветшалый словарь.
– Сразу возьму и греческий, – улыбнулся он, развернувшись назад, на полдороги к столу, – один из языков, древнеэллинский. Сергей Васильевич, заварите ещё, пожалуйста, чайку, пока я вожусь с переводом. У Вас же есть время, надеюсь? С древним фарси я справляюсь минут за пятнадцать, здесь всего четыре строки, – и, не дождавшись ответа, с шумом раскрыл толстенную книгу.
Но только он начал работать, как внезапно хлопнул ладонью по словарю и, восторженно ухмыляясь, уставился на Кузнецова:
– Ахуна Ваирья! – громко воскликнул Ердоев, – Как наилучший Владыка! Я перевёл начало, и дальше можно не утруждаться – это главная молитва зороастрийцев. Аналог «Отче наш» у православных христиан или Намаза у мусульман. Так, а сейчас посмотрим, что здесь у нас за словечки на древнегреческом, – профессор вновь почти упёрся носом в фотоснимок.
Кузнецов сидел молча, уставившись в блестящую лысину пожилого мужчины, обрамлённую, как венком, седыми волосами.
– Что Вы сказали? – неожиданно Ердоев поднял взгляд.
Сергей тряхнул головой, сам не заметив, как произнёс последние слова молитвы, почему-то запавшие ему в голову сразу после первого прочтения:
– Мне удалось перевести эти строки тоже, правда, я решил, что это, скорее всего, какое-то заклинание, – подполковник растерянно смотрел на собеседника.
Тот улыбнулся:
– Нет. Это как раз молитва. Любой бехдин знает её с детства. А последнее слово «дригу», кстати, означает не просто бедный. Скорее всего, ближе будет иной перевод. От него происходит современное «дервиш» – последователь суфизма, самого загадочного и мистического направления ислама. И вот дервиш, уже переводится и как нищий, и как набожный, смиренный человек, идущий путём духовного развития. То есть «пастырь бедных», правильнее будет перевести, как пастырь… не знаю, верующих в Бога, наверное. Ну, как-то так, – и вновь склонился над текстом.
Буквально минут десять профессор шуршал страницами словаря, что-то бубня себе под нос. После чего достал с полки несколько фолиантов и начал сравнивать фотографию с какими-то иллюстрациями в них. Кузнецов всё это время молчал и, словно находясь в прострации, продолжал смотреть, как на лысине собеседника, причудливые отблески света от лампы, то сливаются в одно пятно на макушке, то растекаются по краям, придавая седым волосам желтоватый оттенок.
– Как и думал, – опять внезапно и очень громко, нарушил почти библиотечную тишину хозяин кабинета, – наряду с древними персидским и греческим языками, автор использует арамейскую лексику и египетские иероглифы. Похоже на попытку примитивного шифрования. С двумя последними, я не помощник – придётся привлечь коллег, а вот некоторые греческие лексемы, могу перевести уже сейчас. Хотя должен сказать, что автор, похоже, грек. Персидский используется лишь в написании молитвы, которая, кстати, продублирована и на древнегреческом тоже. А на арамейском и египетском, вероятно, написаны отдельные слова или фразы. Зато на греческом языке изложены целые обороты. Скорее всего, и грамматика текста привязана к этому языку.
Орудуя карандашом в одной руке и лупой в другой, профессор бегло просмотрел несколько страниц словаря и выписал найденные варианты переводимых слов в рабочую тетрадь. С пол минут что-то чёркал в записях, потом опять листал словарь и вновь правил. В конце почесал затылок и, откинувшись на спинку стула, резюмировал:
