Я направился прямиком к двенадцатой транзитке, переступая через тела заключённых, которые не успели скрыться от газа в своей камере, хотя это бы всё равно не помогло им. В приглушённом свете плохо различимы лица, но при быстром сканировании помещения понимаю, что Анны в двенадцатой камере нет.

Так, ну она никуда не могла деться. Придётся проверить все камеры. Только вот когда я дохожу до последней, не обнаружив своей пропажи, брови мои сходятся на переносице.

– Не понял.

Возвращаюсь к камере, в которую поселил Анну. Прохожу вглубь. В голове возникает мысль, дающая надежду.

Падаю на пол, просматривая пространства под кроватями.

– Бинго!

Маленькая женщина свернулась комочком под дальней кроватью. Пролезаю под койку, вытягивая как можно аккуратнее свою пропажу. Бледное личико и искусанные в кровь губы свидетельствуют о сильном испуге девушки. Бедная малышка, представляю, какой стресс она пережила за эти часы.

Идиот, не нужно было поддаваться на её капризы.

Несу Анну к машине, хватит с неё камер! Кладу на заднее сидение. Маленький комочек в моих руках не шевелится, видимо доза оказалась для неё большой. Даже, когда спустя полчаса, я принёс её в квартиру, она не пришла в себя.

Я уже пожалела о своём поступке. Но тогда мною двигали эмоции. Всё же не вовремя вылезает эта «вредная девочка». Горестное осознание ситуации накрывает с головой и вот-вот норовит накрыть меня потоком нескончаемых слёз. Сейчас, зажатая в тиски правосудия, я уже навряд ли выберусь отсюда живой.

Когда я вошла в камеру, то меня охватил поток мурашек, сопровождающийся холодом, который пробежал вдоль позвоночника. В камере были женщины среднего возраста. У одной из них был подбит глаз, другая скалилась, демонстрируя отсутствие двух передних зубов.

Атмосфера в камере была угнетающей до момента, пока не заговорила одна из женщин:

– О, новое мясцо подъехало. И за что тебя к нам подселили?

Я мнусь у двери, не зная, как правильно ответить.

– Смертница? – приходит мне на помощь другая женщина.

– Да, – выдыхаю тихо.

– О, Лана, прям как ты. Ну, ты проходи, вон свободная лежанка.

Прохожу вглубь камеры, присаживаясь на край указанной кровати. Под моим весом матрац скрипит. В камере отсутствуют окна, лишь лампа над потолком даёт слабый свет, откидывая мою тень на серую стену. Взгляд опускаю на свои ноги, пытаясь абстрагироваться от этого места.

Сразу же вспоминаю своё детство в деревне: бабушку, поле ромашковое, речку внизу дороги, в которой летом с сестрой купались, а ещё Жульку, собачку нашу. Эх, как же давно это было. Никогда это время больше не повторится. И никогда больше я не увижу людей, которые проникли в мои воспоминания, вновь разбередив душу.

Сон никак не шёл, обстановка не располагала. Когда время перевалило за полночь, в соседних камерах стали слышны разговоры, которые со временем нарастали, создавая шум. На непонятный гомон сбежалась охрана, требуя прекратить. Ещё спустя некоторое время начали раздаваться крики и громкий стук, как будто металлом об металл. А дальше за решёткой я увидела заключённых, которые свободно разгуливали по коридору.

Мои сокамерницы уже были у двери, моля заключённых, находящихся по другую сторону решётки, освободить их. И теперь уже в нашу дверь стучали железным прутом, периодически расшатывая прутья. В глазах заключённых читался нездоровый блеск, который сильно напугал меня. Паника волной начала нарастать, вот-вот грозя вылиться новой истерикой. В голову ничего лучше не пришло, как забиться под кровать, чтобы меня не снесло волной лихорадки, нарастающей с новой силой.

Я не знаю, сколько времени прошло с момента бунта, но когда в камеры через коридор стал поступать дым, я начала молиться, как нас с сестрой учила бабушка. Неужели моя смерть уже рядом? Откуда мог возникнуть пожар? Неужели заключённые сами себя подожгли? А если это работники СБР? Тогда спасения точно ждать не стоит.

Во рту резко стало сухо, веки отяжелели, сознание стремительно ускользало от меня, и вскоре наступила тьма.

В сознание приводит холод, охвативший моё полуголое тело. Полуоткрытые веки обследуют помещение: знакомые стены, шкаф и кровать. Кондиционер, установленный над кроватью и призванный спасать от жары, сейчас не приносит пользы. Мне не хочется отморозить себе почки. Хм, как странно. Ещё несколько часов назад я была уверена, что умру или меня убьют, и надеялась хоть на какую-то жизнь. А сейчас я уже беспокоюсь о своём здоровье. Всё же жизнь – штука непредсказуемая. Неужели кто-то сверху сжалился надо мной?

Лежу пять минут. Сон потихоньку рассеивается, хотя голова ещё мутная. Может попросить выключить кондиционер? От долго хождения в кофте, моё тело, видимо, привыкло к повышенному теплу, поэтому в последнее время я часто мёрзну, хоть и не имею дефицита жира в своём организме. Особенно мёрзнут конечности. Сонное тело непроизвольно тянется к горячему, словно печка, мужскому телу. Носиком утыкаюсь в широкую спину, не осознавая, какую ошибку совершила. Только сейчас приходит осознание, что я лежу не на полу, а на кровати, а рядом со мной мужское тело. И, кажется, я догадываюсь, кому оно принадлежит.

Мужчина вскакивает, резким движением опрокидывая меня на спину. Его рука занесена над головой. Жмурюсь, вжимая голову в плечи. Сон, как рукой сняло. Готовлюсь к боли, но вместо этого ощущаю, как хватка на моих плечах ослабевает.

– Прости, я не привык спать в компании. Инстинкт сработал, – оправдывается мужчина.

Аккуратно открываю глаза. Мужчина всё ещё сидит на мне, переместив вес на колени. На его шее жетон, похожий на армейский, как маятник, раскачивается над моей головой.

Мужчина потирает лицо ладонями, приводя себя в сознание.

– Я случайно, просто замёрзла, – оправдываюсь, испугавшись.

Вектор нависает надо мной, сфокусировав взгляд на моём лице, прокручивая в голове сказанные мною слова.

– Жара такая, а ты мёрзнешь, – ложится на лоб тяжёлая мужская рука. – Температуры нет, – диагностирует Захар Демьянович.

– Нет, просто поток воздуха на меня направлен.

– Спи, ещё рано, – всё же выключает кондиционер.

Когда мужчина вновь засыпает, сползаю на пол, всё же там безопаснее. И уже, укутанная в плед, спокойно засыпаю.

Утро начинается со звона в голове. Атлас простыней приятно холодит кожу. Ничего не понимаю, я же на полу уснула. Не могло же мне всё присниться? Не могло. И во сне я не хожу, а значит, есть только одно объяснение: меня перенесли обратно на кровать.

Свет, пробивающийся сквозь шторы, больно бьёт по глазам. Непроизвольно с губ слетает стон. К боли перемешивается тошнота, и через несколько секунд мчу в ванную, в надежде избавить желудок от новых приступов спазма.