Вот сняли они воровские ловушки, вот уничтожат их, но к новому рейду «Гарпуна» браконьеры опять выставят снасти, будут их проверять под покровом ночи, а то и открыто днем, высадив для наблюдения посты. В бинокль за многие километры можно увидеть вымпел с двумя осетрами. Иной пакостлив на свой лад: упрячет снасти, а проверять боится… Сегодня подняли со дна одну такую сеть. Вся рыба сгнила в ней, стала мыльная. От зловонья Пронькина чуть не стошнило.

— Забрось ее к черту в кусты! — скрипнул зубами Старший Ондатр и сплюнул… — Дьявольщина…

Шел «Гарпун» теперь медленно, утюжил тиховодья, скреб «кошкой» дно. И попадалось сплошь то, что искали.

К полудню достигли Миликурки и там, напротив истока, причалили, Бобров только тут рассказал товарищам о подметной записке, потому-то и заглянул, мол, сюда.

Он выкупался, затем выбрался на берег, пробежал метров триста вдоль истока, теперь довольно широкого, но в межень почти высыхающего, оглядел воду и берега Миликурки. Отпечатки следов были те же, что и в тот раз, когда он снимал сети. У корявой дуплистой ветлы валялись старые головешки, кучкой лежала зола кострища. И опять подумалось, что мог быть здесь Глушаков или кто-нибудь из его компании.

— Ну что усмотрел, Александр Константинович? — спросил Пронькин, когда Старший Ондатр вернулся к трапу.

— Все то же, да вот бутылку горилки в дупло положить не успели! — насмешливо ответил Бобров. — Неужели надеются, что я им снасти верну?

— Устроить бы в скрадке засаду! — причмокнул губами Павлуха.

— Да солью в зад! — добавил Пронькин.

— Просил я Степана Матвеевича покараулить. — Бобров огладил мокрые волосы. — Кто подойдет к дуплу, того и сети!

— Отопрутся, — сказал Сандаев.

— Как пить дать — откажутся! — согласился с ним Пронькин. — Я бы на твоем месте, Александр Константинович, нарисовал на белой страничке увесистую дулю и положил в дупло! Вот поплевались бы!

— Мол, на тебе кукиш, чего хочешь, то и купишь! — Старший Ондатр засмеялся. Он отмывал шваброй синий ил с ног. — Нет, Гена, так не годится. Кукиши рисовать — озорство, а мы люди серьезные, состоим на государственной службе.

Водой облили всю палубу, а то от зноя стало больно ходить босиком по железу.

— В Вертикосе сегодня будем? — спросил Павлуха.

— К закату надо добраться туда, — кивнул Бобров. — Мы с Геной на лодке высадимся с катера, не доезжая поселка, и устроим засаду в затопленных тальниках. А ты, Павлуха, погонишь «Гарпун» мимо Вертикоса и станешь где-нибудь там для отвода глаз.

— Дело, глядишь, и склеится. — Сандаев прихлопнул ладонью паута у себя на щеке. На месте укуса вспухла капелька крови. — Вот жиганул, как шприцем! И жара этих паутов не держит.

— Я займусь записями, а вы, мужики, готовьте обед, — сказал Бобров.

Старший Ондатр сел писать в каюте и почувствовал, как подступает голод. На свежем воздухе у него всегда аппетит дикий. Опять вспомнился покойный дед Евстрат, который не считал полноценным мужика-малоежку, но и обжор стыдил. Обжора, считал Евстрат, это поповское брюхо: из семи овчин сшито… Бобров разжевал конфетку и продолжал писать в тетрадь, где, сколько и какие ловушки они обнаружили, указал количество пойманной рыбы. Записи делал подробные…

Обедали в каютной прохладе. Крепкий чай выгонял пот. После еды купались, разминались ходьбой по песку.

— Пора отчаливать, — сказал Бобров.

Взревел дизель, «Гарпун» взял курс на север. Вниз по течению спускались с хорошей скоростью. Шли фарватером, обгоняли составы барж с гравием, иные суда, которые двигались медленнее «Гарпуна». У штурвала стоял Павлуха Сандаев, уже не такой печальный, как было утром: и улыбнется, и слово обронит шутливое. Механик Пронькин и Старший Ондатр, расстелив на палубе одеяло, легли загорать.

Боброву припомнилось прошлое лето, когда к нему приезжал погостить ненадолго из города друг, подполковник милиции Симаков, веселый, располагающий к себе толстячок. Ловили они на истоке щук, спиннинговали. Жор был просто невиданный: что ни заброс, то добыча.

— Хватит, — на второй день сказал Симаков. — Хоть они хищники и прожорливые, а мне их жалко. И вообще я от фосфора уже начинаю светиться!

— Хорошо, возвращаемся, — согласился Старший Ондатр. — Подкоптим тебе рыбки, увезешь в город, товарищей угостишь.

Накануне отъезда домой, Симаков и Бобров прогуливались по Медвежьему Мысу. И встретилась Любка им кстати.

— Помоги закоптить нам десятка три щук, — попросил ее Старший Ондатр. — Они уже присоленные.

— Что я буду за это иметь? — Любка не отрывала глаз от Симакова.

— Что ты будешь за это иметь? — переспросил Бобров. — Приглашаем тебя отобедать с нами на «Гарпуне». Познакомься — мой друг, вместе служили.

— Леша с водокачки! — быстро представился Симаков, блеснув золотым зубом в верхнем ряду. Одет он был в штатское.

— Для такого симпатичного, — разулыбалась Любка, — я рыбку закопчу первым сортом!

— Она глаз на тебя положила, — незаметно шепнул Симакову Бобров.

За обедом в каюте «Гарпуна» Любка пустилась в рассуждение о женском сердце, говоря, что в шестнадцать лет оно выстукивает одно, в тридцать — другое, а когда женщине, мол, перевалит за сорок, ретивое ее начинает сбиваться с ритма при виде мужчины.

— Так сбивается, так сбивается… — вздыхала Любка.

…Щук тогда она ископтила отлично, и все потом спрашивала Боброва о «Леше с водокачки», который отнесся к ней как-то странно: улыбался, шутил, а больше «и ничегошеньки»…

5

В Симакове решительно не было ничего солдафонского: погоны, фуражка с кокардой не оказенивали его. На природе во время отдыха смотрел он на мир тепло голубыми глазами, и часто улыбкой полнились его губы, мягкие складки ложились у рта. Захребетников Симаков ненавидел люто, и кто заслуживал кары, тех он карал. Оступившиеся невзначай в нем искали и находили поддержку. За двадцать три года службы в милиции у него на мошенников выработалось безошибочное чутье.

К Фролкину у Симакова появилась неприязнь сразу. Еще ничего не успел Бобров рассказать ему про Нику, а подполковник уже почуял в нем изворотливого, недоброго человека.

— У вашего Ники масляная физиономия, — сказал он Боброву.

— Он у нас недавно, а уже успел купить «газик» и семнадцать новых покрышек к нему!

— Зачем ему столько? — Симаков помрачнел.

— Наверное, докатить до двухтысячного!

— Понаблюдай за ним, — предложил Симаков Старшему Ондатру. — Мошенничает! У меня в этом нет сомнения. Ты мою должность знаешь — начальник следственного отдела. Зарабатываю, наверно, раза в три больше, чем Ника. А я не богат. Семь лет копил на «Ладу» и все равно без долгов не обошелся. Обвинять я его не могу, но он мне доверия не внушает.

— Ника тоже тут кое-кому задолжал, — заметил тогда Бобров.

— Долги приходится оплачивать, и желательно вовремя!

Бобров усмехнулся.

— Ах, Ника, Ника! И что с ним будет, когда он в нормальные годы войдет? Это мой дед Евстрат так любил говорить о мальчишках-проказниках.

— Ты с Никой шпаги еще не скрестил, Александр? — спросил Симаков.

— Нет. Но чувствую — скоро придется!

— Вот тогда и звони ко мне. У нас с тобой дружба не поржавела с годами. В обиду не дам…

…Солнце крепко прижаривало, и Старший Ондатр перелег со спины на живот. Да, может, и в самом деле ему скоро придется искать поддержки у Симакова. Капитан здешней милиции Смагин и директор леспромхоза Глушаков распоясались. По службе и долгу им надлежит на стороне закона стоять, а они через него перешагивают. До каких это пор будет твориться такое свинство?

Старший Ондатр повернул лицо к рубке и увидел опять опечаленного Павлуху. Тоже, бедняга, о Смагине думает, головою к штурвалу никнет. Кража со взломом на «Гарпуне» Смагину на руку: будет чем рыбоохране в глаза тыкать. Ника упросит Смагина побыстрей отыскать бинокль, а Смагин скажет: ладно, мол, я кражу раскрою, но ты, Никита Сергеевич, на реке меня больше не видишь, не замечаешь, и что я ловлю, и сколько — это тебя не касается. Вот ведь какой оборот может принять дело.