— Этот субъект чем-то обязан инженеру-строителю Погорельцеву?

— Пока нет.

— Значит, он хочет поддерживать с тобой отношения дальше.

— Так и сказал, что заглянет еще.

Они сели на кухне к столу. Валентина Августовна, не пряча усмешки, посматривала на взволнованного Сергея Васильевича.

— Скажи, пожалуйста, как нужно отнестись к этой бутылке с юридической стороны? Что это — взятка, подарок?

— Подношение, голубчик Сережа! — рассмеялась Сербина. — Как будто тебе никто за всю жизнь не ставил бутылки! Начнем с меня. Ты доставал мне лаки, эмаль, линолеум, клей, что-то еще такое. Потом я вас угощала с мужем обедом, наливками…

— Брось подтрунивать. Во-первых, за все это я платил, во-вторых, я помогал вам как друг. И как друг сидел за вашим столом.

— Ты когда потерял чувство юмора! Я ж пошутила… Кто он такой?

— Кандидат наук из политехнического. Фамилия — Мышковский.

— Знать — не знаю, но — слышала. Что строит — дачу?

— Конечно. Начальник треста адресовал его прямо ко мне.

— Ну чего ты печалишься? Не хочешь пить «белого аиста» — верни его Мышковскому. Если ты чувствуешь, что он клонит к мошенничеству, отвернись от него, поставь кандидата на место. Их у нас в городе, кажется, больше двух тысяч. А вообще — посмотри! Забавно все же, куда он клонит, чего он хочет? Не спугивай.

— Возиться не хочется. Нам скоро в тайгу забираться.

— Подумай…

Погорельцев застал жену и дочку за телевизором: смотрели мультики.

— Потом будет фильм про милицию, — сказала Клавдия Федоровна.

— Я детективы люблю, если они хорошие. Но сначала надо поужинать.

— Там щи и котлеты. Оля поела, я еще не хочу.

— Ты так совсем замрешь.

Клавдия Федоровна помолчала, вздохнула. Сергей Васильевич налил себе щей в тарелку до самых краев, обильно посыпал перцу, вынул из холодильника початую бутылку водки, наполнил рюмку, выпил и приступил к еде. На аппетит он не жаловался.

Оленька после мультиков убежала играть к соседской девочке. Послушная, умница, с четырех лет стала читать. Но задумчивая. Это, наверно, от матери. С матерью они ссорятся. Клавдия Федоровна иной раз строжится, когда и шлепнет слегка. Оленьке вовсе не больно, а плачет. Клавдия Федоровна не выдерживает притворных слез дочери, раскидывает руки и сладко зовет:

— Иди ко мне, моя крошечка. Иди, я тебя пожалею и поцелую.

И мир восстанавливается. Отец наблюдает умильные сценки и думает про себя, что это забавно.

Сергей Васильевич часто гуляет с дочкой, когда, конечно, погода хорошая, нет такой слякоти, как теперь. Они заходят в буфеты и магазины, пьют соки, покупают яблоки или арбузы по осени. Арбузы Оленьке нравятся больше яблок, ест их она до тех пор, пока не начинает икать. Тогда надо идти на диван, садиться и ждать, пока арбуз внутри «не растает»…

…Фильм о милиции Погорельцевы посмотрели.

— Понравился? — спросила Клавдия Федоровна.

— Не шибко. Наивно немного. В жизни так не бывает.

— Откуда знаешь?..

— Из наблюдений…

Он прошелся по комнате, сел опять на диван. Уложив дочку спать, Клавдия Федоровна принялась вязать.

— Сегодня ко мне на работе один человек подмазывался, — сказал Погорельцев. — Хочет найти во мне левака.

— А ты раньше левачил когда-нибудь?

— Нет.

Зазвонил телефон.

— Алло! Да, это я, дружище! Да, вот такая история… Что, ты знаешь Мышковского? Скользкий тип? Ну, похоже, похоже… Сразу берет быка за рога. Мы, говорит, пригодимся друг другу!.. Еще бы! Конечно, подумаю…

За спиной Погорельцева стояла Клавдия Федоровна. Глаза большие, расширенные, в них что-то смутное, тревожное.

— Сербины тебе кланяются. — Сергей Васильевич подмигнул жене. — Старомодно, а так приятно — кланяются!

— Это Мышковский подмазывался к… — Она осеклась.

— Он самый. Ну и нюх у тебя: с ходу сечешь.

— Голова разболелась что-то. Пойду я спать. Спокойной ночи…

— Спокойной. Мне спать неохота. Что-нибудь почитаю…

Погорельцев затворил дверь в гостиную, постелил себе на диване и придвинул торшер к изголовью поближе.

3

Не читалось. Отложил книгу, погасил свет. В мыслях «проигрывался» прожитый день, его взаимоотношения с женой. Вот пошла спать первая и даже щекой к нему не прижалась. Татьяна Максимовна, покойница, бывало, ласковой кошкой терлась, а эта скупа на нежности. Иссушили ее недуги, плоть и душу изъели. В первые годы их совместной жизни добрее была, а теперь чем дальше, тем холоднее. Думать так думалось Погорельцеву, но укорять он не укорял, не давал себе воли. Молчалив, терпелив, и дочка дни ему скрашивает. Она будет не в мать. С ней поиграешь, спать отнесешь — она ухватит тебя за шею ручонками и скажет:

— Папа, давай обцелуемся!

И тает от таких слов сердце у Сергея Васильевича, растекается по всему телу приятный жар, томящий. Оленька — слабость его. Когда они остаются вдвоем, отцу с ней не скучно. Помнит, как держал он ее двухлетнюю на руках, стоял у распахнутого окошка. В ограде листвой шумели молодые березки, птахи чирикали, и послышался вдруг плач ребенка. И Оленька, кроха такая, пролепетала:

— Обидели…

— Пожалела? — спросил изумленный отец. — Ах ты славная! Души у нас с тобой одинаково скроены…

Когда Погорельцев уснул, Клавдия Федоровна встала, распахнула на кухне форточку, из настенного шкафа достала флакончик пустырника, накапала тридцать слезинок и выпила. В груди сжимало, она чувствовала, как трудно перегоняется кровь, как сбивается с ритма сердце. Давно так не прыгало давление… Пойти лечь на спину и постараться уснуть.

Но сон к ней не шел. И она знала, что не уснет сегодня, будет перебирать в памяти прошлое, от которого не уйти. А прошло уже столько лет!.. Почти семнадцать…

Нежданно-негаданно взбудоражил ее сегодня супруг, произнеся в разговоре по телефону с Сербиным фамилию Мышковского. Интересно, как бы отнесся Погорельцев к тому, что Мышковские родом из той же деревни на Чулыме, откуда она сама, что младший брат Бориса Амосовича Денис поступил с ней когда-то подло, попросту говоря — обманул. Она помнит, как это случилось. Знала она и то, что Борис Амосович в городе, преподает, в кандидаты наук вышел. О Денисе слышала, что тот высоко не поднялся, только перекочевал из деревни в райцентровский поселок Пышкино, заделался егерем. Леса по Чулыму не все еще вырубили, есть где ягоду взять, кедровый орех и зверя…

Незадолго перед свадьбой Клавдия Федоровна пошла на базар кое-что закупить. Неторопливо обходила ряды и услышала, что ее окликают. Повернулась на голос — батюшки! У большого куля с кедровым орехом стояла квадратная, приземистая фигура Дениса Мышковского.

— Что вы тут делаете? — сорвался у нее с языка глупый вопрос.

— Орешками вот торгую. Каленые, пышкинские! Подходи — одарю!

Внешне Денис изменился мало, разве что погрузнел. Те же мясистые щеки, тот же нависающий лоб. И скулы блестят, будто их выжгли из глины и смазали маслом. Ни дать, ни взять — гончарного производства лик! Глаза запавшие, маленькие, сбегаются к переносью и странно дрожат. Прежде взгляд его ей казался орлиным.

— Мне ваших товаров не нужно, — как можно спокойнее сказала она.

— Да ты погоди спешить, Клава! Как она, жизнь-то, скачет? Все ж таки мы земляки.

Слабая краснота проступила на щеках Клавдии Федоровны. Его же лицо — багрянилось, взгляд жадно ощупывал женщину.

— Не смотрите на меня так, — захлебнулась она от гнева. — И больше не окликайте, если увидите где!

На нее озирались люди. Чувствуя жар в голове и сильное биение сердца, Клавдия Федоровна ушла с базара, не докупив того, что ей требовалось.

Тогда она уже перебралась на квартиру Погорельцева. В тот день он был на работе и предупредил, что задержится допоздна из-за какого-то важного совещания. Она была рада, что сможет побыть одна, успокоиться. Ломило затылок, стучало в виски. Приняла свой любимый пустырник и прилегла на кровать. Противно, жестко! Никогда не знаешь, в какую минуту и где тряхнет тебя жизнь…