Я остановилась:

– Ра могивидат? Тквен пермкртали харт [8].

– Тавс цудад вгрдзноб… Албат сицхе маквс… [9] – вздохнула сестра жалобно.

– Вай ме! С ней всё в порядке… Опять ты за своё, Мари! – Тётя, крепко прижав к себе мою руку, потянула из неухоженного переулка на улицу, громко шепча на ухо семейные новости.

Не то чтобы я не знала о событиях в семье, но мне было интересно услышать о них от тёти. Тётушка никогда не упрекала меня за долгое отсутствие. Да и чем тут попрекать? Когда на твоих глазах погибают мать и отец, разве захочешь пережить это ещё раз в своих воспоминаниях там, где произошло несчастье?

Но спустя годы боль от потери притупилась, и я отпустила её бродить по широкому кругу моей ойкумены.

Все девять лет тётя по старинке писала мне длинные письма в университетскую общагу в Москву, затем в Цюрих, в маленький домик на живописной и чистенькой Флорхофгассе рядом с ETH Zürich [10]. Потом в Болгарию, где проходила моя стажировка в серпентарии в городке Стара-Загора, в зоопарк стокгольмского музея Скансен и, наконец, в национальный парк на затерянном в океане острове Isla del Coco, где я работала последние три года в исследовательском центре.

На остров письма шли долго, через Коста-Рику. Почтовый катер прибывал по вторникам, и я с горящими глазами и бьющимся сердцем отыскивала среди газет недельной давности прямоугольные усечённые конверты с русскими «Куда… Кому…» и марками с портретами улыбчивого Юрия Гагарина.

Однажды, утром в субботу, тётя неожиданно приехала ко мне в Цюрих. Мы не виделись два года и, открыв дверь, я не сразу её узнала.

Передо мной стояла высокая, худая, как жердь, бедно одетая женщина. Бедняга так отощала, что поношенное, хотя чистое и отглаженное, некогда лучшее её голубое платье висело на исхудавших плечах. Волосы в аккуратном пучке пестрели широкими полосками седины. Цветущая, средних лет женщина превратилась в старуху.

Лишь волевой, породистый подбородок и упрямый взгляд выдавали в ней прежнюю тётю Макошу. Даже в таком плачевном положении она «тянула» на мэршу какого-нибудь городка с тысячей-другой жителей и была похожа на изгнанную мать Кориолана.

Сердце рухнуло и перестало биться.

– Что случилось? Кто умер?! – прошептала я, холодея лицом.

– Все живы-здоровы! – поспешила успокоить меня тётя.

– Господи, как же ты меня напугала! Свалилась как снег на голову! Почему ты не предупредила о приезде?

Мы расцеловались и вскоре выяснилось, что деньги на билет тётя одолжила у соседки – директора мясокомбината, и по возвращении обещала отдать долг с процентами.

– Как ты получила визу, тётя?

– Мир не без добрых людей… У меня есть знакомая в визовом центре, я однажды помогла ей…

– Почему же ты не попросила меня? Я бы выслала приглашение и деньги на билет!

Тётя виновато посмотрела на меня и тихо прошептала, комкая в руках носовой платочек:

– Ах, Васочка, всё так плохо… Я не решалась… Не хотела тебя расстраивать… Знаешь, крыша в доме течёт, а починить не на что. Электричество в городе включают раз в день на пару часов… Центральное отопление давно не работает, так что дом мы топим дровами в буржуйке… сами рубим в лесу, сами возим… Сварог хорошие ботинки Велесу отдал, он у нас единственный работающий в семье. На его зарплату все мы кормимся.

Я смотрела на тётю, холодея, и почему-то почувствовала злобу. А разозлилась я на квартирную хозяйку, госпожу Майер, сдававшую мне дом. Уж у неё-то не течёт крыша и хороших ботинок не меньше десятка.

На вопрос, сколько зарабатывает Велес, тётя скорбно опустила голову и ответила еле слышно:

– Если с лари перевести, то в месяц семь долларов… примерно. Я не говорила тебе, не хотела расстраивать… прости… но, если ты не поможешь, дочка, нам не прожить. Нам впору камни грызть. Ты же всё можешь, Васа… помоги нам.

С тех пор каждый месяц я высылала тёте деньги. Их хватило и на починку крыши, и на ремонт дома, и на солярку для генератора, и на еду. И даже на покупку старого катера, на котором военврач запаса – дядя Хорсови теперь возил на рыбалку по Куре туристов. Иногда он ставил лодку на прицеп к старому «уазику» и уезжал на несколько дней: вниз по течению за Тбилиси, почти до Мингечаурских порогов, до плотины.

Вот и теперь тётя с воодушевлением рассказывала последние новости. Марья развелась с престарелым мужем, с которым жила в браке, по её собственным словам, тридцать лет и три года (на самом деле пять лет, что тоже не мало), и год назад вернулась на родину. Нового мужа при такой-то красоте ждать долго не пришлось. К Марье посватался молодой и перспективный генеральный директор Тбилисской электростанции, и вскоре она вышла за него замуж.

Тётя долго рылась в сумочке и наконец откопала в лакированных недрах помятый снимок и протянула мне. Фотография показалась мне старой, чёрно-белой, но приглядевшись внимательно, я поняла, что она вполне современная, просто все предметы на фото не имеют цвета.

Я вглядывалась в лицо мужчины. Сухощавый, лет сорока пяти, в белой сорочке и чёрных брюках – он стоял на фоне чёрной, вулканической скалы. Лица и волос почти не было видно за полями чёрной широкополой шляпы. Борода тёмная, но с проседью. Мужчина довольно улыбался и ловил сачком в чёрной, как лужа нефти, воде… рыбу. За скалой виднелся силуэт особняка с куполом чёрной башни, занявшей на снимке половину пасмурного, серого неба.

Пейзаж производил зловещее впечатление. В облике мужчины было что-то смутно знакомое.

– Вай ме, тётя! Кто это?

– Её бывший муж.

– Откуда это у тебя? – Холодок пробежал по спине.

Тётя оглянулась и жарко зашептала в ухо:

– Стянула у Марьи… Ты не выдавай меня. Она фотографию полгода в кармане таскала, никому не показывала. Я случайно карточку нашла, на полу в её комнате лежала. Видно, обронила она… потом искала, но разве могла я такое вернуть? Сама посуди, я-то думала-гадала, на кого она всё время тайком любуется? Я уж такого красавца себе напридумывала, а как увидела, чуть чувств не лишилась!

– Разве Марья не сама бросила первого мужа?

– Да в том-то и дело, что не она его бросила, а он её выгнал. Марья мне призналась.

– А за что выгнал?

– Так она не говорит! Вай ме, вай ме! Может, тебе скажет? Старый хрыч ни копейки нашей девочке не дал при разводе. Это при его-то богатстве!

– Откуда ты знаешь?

– Марья рассказала.

– Давно они развелись?

– Десять лет назад… а бедняжка всё забыть не может старого хрыча…

– Я на свадьбе Марьи пятнадцать лет назад не была и «старого хрыча» никогда не видела, но на этом фото он не кажется дряхлым стариком.

Тётя горестно вздохнула:

– Это ракурс такой. Видела бы ты его в жизни – настоящее страшилище.

– Десять лет назад развелись? А вернулась сестра только год назад. Чем она всё это время занималась?

Я оглянулась на Марью. Сестра вымученно улыбнулась. Цвет лица из нежно-салатового превратился в зелёный, так что теперь и водяной без лишних разговоров принял бы кузину за близкую родственницу. Она резко остановилась, открыла рот, будто подавилась, и неожиданно… громко рыгнула.

Родственники не удивились странной выходке, а я – так просто остолбенела, но заметила, что цвет лица сестры в ту же секунду вернулся к обычному, безупречно-белоснежному.

– И давно это с ней? – шепнула я тёте.

– Как вернулась от своего старика.

– Может, она… э-э-э… в положении?

– К сожалению, нет, – тётя поджала губы и тяжело вздохнула.

– А какие у Марьи отношения с новым мужем?

– Прекрасные. Живут душа в душу… у нас в мансарде уже полгода. Не хочет Марья от нас уезжать. У мужа – хоромы, а ей не нравятся. Зять сейчас в отъезде, в Италии на биологическом конгрессе.