Колхозникам, пытавшимся выжить за счет своего участка и не сильно напрягавшимся на колхозных полях, а то и вовсе уходившим на отхожие промыслы, государство-крепостник устанавливало новую ответственность.

7 мая 1939 г. было принято постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания»[108], в котором говорилось: «Разбазариванию и расхищению колхозных общественных земель способствуют неразбериха и беспорядок в земельном хозяйстве колхозов, когда приусадебные участки и общественные земли колхозов перемешаны между собой… отсутствует учет полевых и приусадебных земель».

В постановлении устанавливались следующие меры ответственности:

– уголовная ответственность за всякую попытку урезать общественные земли колхоза в пользу личного хозяйства, а также за всякое увеличение приусадебных участков сверх размеров, предусмотренных Уставом сельхозартели;

– исключение из колхоза с лишением приусадебного участка тех, кто допускал сдачу в аренду приусадебного участка или передачу его в пользование другим лицам.

Предусматривалось обязательное ведение учета колхозных земель и приусадебных участков в специальной земельной прошнурованной книге, а также в государственных земельных книгах в райисполкомах.

Было рекомендовано установить, что трудоспособные колхозники и колхозницы, не осилившие годовую минимальную норму трудодней, должны считаться выбывшими из колхоза и потерявшими права колхозника.

При этом, следуя неповторимой большевистской логике, чуть раньше было принято постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 19 апреля 1938 года № 500 «О запрещении исключения колхозников из колхозов»[109]. В этом документе запрещалось исключать семью колхозника по случаю его ухода на временную или постоянную работу на государственное предприятие или в учреждение, а также исключать из колхоза за нарушение правил внутреннего распорядка. В качестве крайней меры исключать дозволялось «явно неисправимых, подрывающих и дезорганизующих колхоз, и лишь после того, как исчерпаны все предусмотренные Уставом сельхозартели меры предупредительного и воспитательного характера… по решению общего собрания, на котором присутствует не меньше двух третей общего числа членов артели».

Видимо, для того, чтобы сельская интеллигенция сохраняла силы для основной работы, постановлением ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 28 июля 1939 года[110] «О приусадебных участках рабочих и служащих, сельских учителей, агрономов и других не членов колхозов, проживающих в сельской местности» была ограничена площадь приусадебного участка – не более чем 15 соток.

После того как советские правоведы установили отраслевую модель законодательства, не признававшую деление права на публичное и частное, нашлись энтузиасты[111], обосновавшие такую отрасль советского законодательства, как колхозная. По сложившейся традиции (в теории советского права законодательство и право практически не различались) они называли это «колхозным правом». По сути, речь шла об очередной схоластической попытке дать нормативистскую интерпретацию документам Права катастроф, то есть партийным решениям, обеспечить юридическое оформление насильственных методов радикального переустройства деревни.

Было это отнюдь не просто. Например, раскулачивание, то есть принудительное безвозмездное изъятие собственности кулаков, в партийных документах и в законодательном акте – Постановлении ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1939 года – называется конфискацией. Однако эта мера не была конфискацией в юридическом смысле слова. Эта специфическая мера принуждения, которая не имеет аналогов в системе узаконения способов лишения собственника его имущества, представляет собой не что иное, как произвол, больше похожий на узаконенный грабеж[112].

По мере дальнейшего упорядочивания колхозного строя «колхозное право» имело дело с нормативно-правовыми актами, регулирующими отношения в сфере организации и деятельности колхозов, охраняющими их от нарушений со стороны как самих колхозов, так и иных лиц. Характерной чертой колхозного законодательства 1930-х годов считается усиление его жесткости, порой даже жестокости[113]. Да и как иначе, если речь идет о государственном крепостничестве, опирающемся на репрессии и перманентный террор в отношении крестьян?

Во взаимоистребительной Гражданской войне побеждает тот, кто, кроме прочего, не побоится пролить больше всех крови – как чужой, так и своей. Большевики очень хорошо освоили этот урок: террор, ставший главным методом захвата и удержания ими власти, без рек пролитой крови выглядит неубедительно.

Подобно мифическим вурдалакам (или вампирам), которые питаются не только кровью, но и страхом и ужасом смертных, власть большевиков становилась тем сильнее, чем больше крови было пущено населению, чем сильнее и безотчетнее становился его страх. Как писал Ленин Курскому в 1922 году, необходимо «открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость и его пределы», «обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и прикрас»[114] (выделено авт. – П. К.). Таков был фундамент возникавшего Советского государства.

Описанная схватка за власть в высших эшелонах партии вполне выглядела как продолжение Гражданской войны, особенно если вспомнить высказывание Троцкого на ноябрьском Пленуме ЦК 1927 года в адрес группы Сталина: «Вы – группа бездарных бюрократов. Если станет вопрос о судьбе советской страны, если произойдет война, вы будете совершенно бессильны организовать оборону страны и добиться победы…Мы свергнем бездарное правительство… кроме того, расстреляем эту тупую банду ничтожных бюрократов, предавших революцию. Да, мы это сделаем. Вы тоже хотели бы расстрелять нас, но вы не смеете. А мы посмеем, так как это будет совершенно необходимым условием победы»[115]. Однако Сталин, как это положено по жанру, посмел, да еще и раньше Троцкого.

Эта верхушечная война должна была не только спроецироваться на общество, но и найти в нем свое обоснование. Обвинения политических противников в разнообразных уклонах, попытках свергнуть Советскую власть и реставрировать капитализм требовали фактического подтверждения наличия врагов Советской власти, свидетельствующих о латентной гражданской войне. Предоставить такие доказательства должны были органы государственной безопасности, с середины 1920-х годов находившиеся под полным контролем Политбюро и лично Сталина.

6 февраля 1922 года ВЦИК РСФСР принял декрет «Об упразднении Всероссийской Чрезвычайной Комиссии и о правилах производства обысков, выемок и арестов». Задачи, которые ранее выполняла ВЧК, возлагались на Народный комиссариат внутренних дел, для чего при нем создавалось Государственное политическое управление (ГПУ) под председательством наркома внутренних дел. Вроде бы ВЧК, этот одиозный орган, очень напоминавший опричнину Ивана Грозного, умер, но оказалось, что дело его продолжает жить.