Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

2

Переночевав на мирной стороне, рано утром мы выехали в Эрдут. По пути, недалеко от деревни Дорослово, мы видели несколько десятков охотников с собаками и ружьями! Если на мирной стороне Дуная люди охотятся на зайцев, на военной — люди охотятся на людей. Случайная встреча в Белграде с министром иностранных дел Сербской области Славонии, Баранья и Западный Срем Чаславом Осичем открыла мне доступ в эту восставшую область. В пресс-центре Эрдута то обстоятельство, что я русский (то же случилось и в Шиде), вызывает дружелюбие. Дружелюбие усиливается после нескольких минут беседы, когда выясняются мои политические взгляды. Сегодня русский русскому — рознь. И вооруженные солдаты, «территориальцы», и гражданские, отогревающиеся в комнате пресс-центра, и я — все мы приходим к выводу, что русский Горбачев — или предатель, или болван, или, скорее всего, и то и другое. Он позволил возродиться германской мощи, он разрушил мощь советскую, и как результат — поддерживаемые Германией, Австрией, Венгрией и Ватиканом хорватские националисты решились на экстремистскую независимость. «Горбачев заслуживает гильотины», — говорю я. И не было в комнате человека, не согласившегося с этим утверждением.

Меня ведут интервьюировать командиров специальных сил: Аркана и Бадзу. О первом из них прессе известно все, о втором — ничего. Они сидят в большом зале — в углу, у окон, за столом, накрытым белой скатертью. На столе: кофе, сок, яблоки. Оба в военной форме без опознавательных знаков. Трехцветный значок на беретах.

Убийство часового (дневник гражданина) - doc2fb_image_02000002.jpg

Эдуард, недалеко от Вуковара. Слева легендарный Аркан, экзотический военноначальник. Ноябрь 1991 года. Моя первая война.

Аркан — умный, интеллигентный, себе на уме. По всей вероятности, журналисты кажутся ему детьми, но детьми, ему нужными. Он, искусный «шоумен», бросает легко: «А почему нет телевидения Осиека? Что, я должен к ним прийти? Они меня ждут?» Бадза, мускулистый и сдержанный, полон взрывчатой, компактной энергии. (Настоящая фамилия его неизвестна. Известно, что в свое время он был третьим в мире по дзюдо.) Не хотел бы я быть его противником в атаке. Когда я их спрашиваю, что бы они хотели передать русскому читателю, Аркан (что значит лев по-турецки) говорит: «Мы один народ. Мы братья. Русский народ имеет в нас друга навсегда. Привет ему от нас». На мой вопрос, примут ли они у себя русских добровольцев, Бадза отвечает коротко: «Добре дошли» (Добро пожаловать). Я спрашиваю: «А меня возьмете?» Аркан улыбается, кивает. Французскому читателю он хотел бы сказать, что

«на земле Сербии похоронены французские солдаты. Французский народ не должен думать, что ему будет другом немецкий народ больше, чем сербский. Немец был всегда наш общий враг. Нельзя знать, сколько гитлеров живет сейчас в Хорватии и в Германии. Мы знаем одного — Геншер».

Аркан утверждает, что Венгрия помогает Хорватии, обучая на своей территории хорватских солдат. В лагерях, где размещались раньше советские войска! Он говорит, что на территории Славонии сбиты восемь венгерских самолетов без Опознавательных знаков.

Рядом с командирами сидит за столом девушка. На мой вопрос: «Кто она?» — оба отвечают: «Доброволка». Доброволка — красивая девушка. Всего в отряде Аркана — десять девушек.

Мы выходим. Во дворе идут учения, добровольцы бегут, тяжело дыша, в полной боевой выкладке. «Еще десять метров, серб!» — кричит массивный сержант. Бадза называет добровольцев «коммандос». Наш фотограф долго снимает нас, Аркан и я продолжаем разговор по-английски. На холоде и ветру он куда более резко отзывается о Франции:

«Французы зависят от немецкой мощи. Потому они забыли наши жертвы в двух мировых войнах… Курвы! Нам больно. Не больно, что немец и венгр — наши всегдашние враги — поддерживают Хорватию. Но за позицию Франции — больно…»

Лохматая овчарка на цепи вдруг начинает лаять на фотографа. «Не любит гражданских», — бросает Аркан. Прощаемся как старые друзья.

Об Аркане и его прошлом говорят. Больше отрицательные вещи. Настоящая его фамилия Разнатович, и он, владелец ресторана (или ресторанов), был долгое время председателем клуба болельщиков футбольной команды «Красная Звезда». Говорят, что он якобы был и мафиози. «Для войны не годятся чистые ангелы», — думаю я, когда мы идем мимо захваченных у хорватов танков к машине. «Кем бы он ни был, сегодня он на фронте, а где чистые ангелы? Далеко за Дунаем, в Белграде, в безопасности. Страна в войне. В войну такие, как Аркан (он лично убил 22 врага, нехотя ответил он на мой вопрос), Бадза или капитан Драган (еврей из ниоткуда, возглавивший, обучивший и создавший территориальное ополчение в городе Книн, в Крайне), — герои. И это не сербы развязали войну. Это не сербы рвались в истерике к национальной независимости, попирая независимость других народов, но генерал и экс-коммунист Туджман и его соплеменники. Сербы вынуждены были сделаться националистами, они вынуждены защитить себя и своих соплеменников за Дунаем. Защитить от государства с опасными традициями, от Хорватии с шахматным полем на национальном знамени…» Представляю себе, если бы Германия решила поместить на свое знамя свастику. Как реагировали бы соседи, Польша и Франция?

Едем в Борово Село… Развалины. Железнодорожные вагоны сорваны с мест и изуродованы, металл искорежен и пробит сотнями осколков. Как и в Вуковаре, здесь нет птиц… Пыль. Оборванные телефонные провода. Разоренные, истоптанные черные поля так и не собранной никем кукурузы. Половина столбов электролинии вдоль дороги перебита надвое осколками снарядов. Все проезжающие в автомобилях, на тракторах, на велосипедах — с оружием. У всех красная повязка на рукаве или на плече — чтобы отличить своих. Иначе отличить нельзя, язык у сербов и хорватов — один и тот же, форма у всех — югославской армии.

На радио в Борово Село мне предлагают выступить — сказать несколько слов. Я говорю, что сейчас, когда французские интеллектуалы — Жан д'Ормессон, Анри Глюксманн, Ален Финкелькрот — поддерживают хорватскую сторону, я счел нужным поддержать сербский народ. Братский русскому и по крови, и по религии… На радио работают одни женщины, мужчины на фронте. Электричество есть только в двух домах — производится электрическим генератором, он стучит перед домом. Воду включили только несколько дней назад. Женщины поят нас водкой и кофе.

На том же этаже, что и радио, но в другом крыле здания, на каменных ступенях лестницы, сидят солдаты и едят из котелков обильно испаряющийся суп. Бидоны с супом стоят на площадке лестницы. Солдаты усталые и замерзшие. Война — грязное дело. Но кому-то его делать нужно.

У обочины дороги подбираю ключ. Взрывной волной его отбросило далеко от дома. Самого дома нет. Одна стена уцелела. Надолго застреваем в потоке военных автомобилей. Солдаты… солдаты… солдаты…

Через несколько дней я ужинал с сербским писателем моего возраста в ресторане писательского союза. Я рассказал ему вкратце о том, что видел в Вуковаре и в Славонии, и резюмировал сказанное заключением, что все это: и замученные жертвы, и выжженные руины, и небо без птиц — есть 1941-й, а не 1991 год. Я не останавливался на деталях, предполагая, что он, серб, знает все это лучше меня, иностранца. «А где вы ночевали в Вуковаре, в каком отеле?» — спросил меня вдруг мой собеседник. И по этому чудовищно невинному вопросу я понял, что для него войны не существует. Забыв о Вуковаре, он стал восторженно рассказывать мне о своем пребывании в Соединенных Штатах Америки в 70-е годы.

10
{"b":"91216","o":1}