— Нет, я человек мирный, оружие принципиально в руки не возьму. Вон, положите на перрон, утром комендант заберет.
Я помотал головой и пошел в сторону вагона — странные люди, у них тут поезда грабят по расписанию, и никто даже не чешется.
До Николаевского вокзала мы не доехали — пока поезд медленно пробирался по стрелкам пригородных разъездов, мы упросили кондуктора открыть дверь вагона и вскочили на ходу, не доезжая Обводного канала.
Пучков сразу отпросился домой, к своей сожительнице — молодой вдове, которая проживала в своем доме возле Лавры, а я двинулся своим ходом в на набережную реки Мойка, в дом, по которому я изрядно соскучился.
Идя по окраинам столицы, я не сомневался — со дня на день нужно ожидать вооруженных столкновений в городе. Правительство в очередной раз заняло выжидательную позицию, большевики же, и анархисты, параллельно готовились к захвату власти.
На меня, одетого в военную форму, никто не обращал внимания, таких как я, по улицам города, болталось десятки тысяч человек.
Предприятия, в основном, не работали, бастовали, на воротах висели лозунги и плакаты, требующие отставки правительства, заключения мира и хлеба. Как и в феврале, у хлебных лавок стояли угрюмые очереди, и практически возле каждой крутился агитатор, а то и парочка, настойчиво «заводящих», и без того, издерганных женщин. Разговоры в очередях шли о дороговизне, ценах на продукты у спекулянтов, и завтрашней всеобщей демонстрации, которая должна была пройти по до Таврического дворца, где, подкрепленная десятью тысячами моряков из Кронштадта, планировала потребовать отставки Временного правительства и перехода власти непосредственно к Советам солдатских и рабочих депутатов. То есть, маховик истории продолжает катится по проторенной колее, и роль личности в истории не настолько значимы, как уверяют нас некоторые мудрецы.
Правительство, несмотря на готовившееся наступление так и не смогли выпихнуть на фронт запасные части, особенно первый и второй пулеметные полки, каждый из которых численно равнялся дивизии, распропагандированные, уверенные в своей исключительности и неуязвимости, они опять выступят в первых рядах вооруженных демонстрантов…
Так, полный невеселыми думами, я, незаметно для себя, дошел до Набережной реки Мойка. А во дворе меня встретил почетный караул…
— Здравствуйте, товарищи! — я отдал честь выстроившемуся у калитки инженерного заграждения дежурному отделению и пожал руку дежурному по райкому поручику Белохлебову Виталию Юрьевичу, уволенному из армии по ранению: — Откуда узнали обо мне?
— Наш пост вас засек, когда вы по Харламову мосту переходили, сразу телефонировали сюда, чтобы ожидали. А вы почему один?
— Так ситуация сложилась. Давайте, всех свободных в холле собирайте через двадцать минут, отчитаюсь о поездке, чтобы двадцать раз не повторять.
Не скажу, что отчет о поезде на фронт с подарками для летчиков дался мне легко, особенно, когда я начал рассказывать о судьбе товарищей, поехавших со мной действующую армию.
— Всем известный вам начальник канцелярии товарищ Муравьев Платон Иннокентьевич, совместно с нашим делегатом, известным вам летчиком Соломоном Аароновичем Кац, при прорыве австрийцами фронта, вылетели на бомбометание вражеских наступающих колон, так как в действительности оказалось, что самолеты в нашей армии есть, а вот готовых летчиков имеется явный недостаток. Прапорщик Кац ввиду нехватки летного состава подал прошение о зачисление его на воинскую службу, а товарищ Муравьев, в виду своей инвалидности, летал с ним в качестве наблюдателя, добровольцем. Военные действия нас на несколько дней раскидали, когда я вновь попал в авиаотряд, наш с вами самолет уже находился на ремонте, Кацу дали другой аэроплан, после раненого летчика, а наш герой Патон Иннокентьевич был направлен в госпиталь ввиду ранения плеча. Надеюсь, что на этом наш герой угомонится и после излечения вернется к нам, где его ждет не менее нужная и трудная служба. Сразу скажу — со мной в город вернулся только товарищ Пучков, которого я отпустил к семье на побывку. Свистунов и Слободин, к моему великому сожалению, ранены во время атаки вражеских позиций, направлены в госпиталь. Я разговаривал с докторами, прогноз на излечения у обоих благоприятный. К сожалению, остальные товарищи погибли в боях. Я вам сразу скажу, товарищи — сейчас на фронте все есть. Есть патроны, пулеметы, орудия, артиллерия, аэропланы, даже броневики, сам видел не меньше десятка. Нет только бойцов, готовых сражаться с врагом. Наши товарищи погибли потому, что полки, стоявшие на первой линии, при первой-же атаки австрияков начали отходить, бросая запасы и снаряжение. На фронте сейчас обстановка с воинской дисциплиной не сильно отличается от обстановки в Петрограде — любой приказ командиров выносится на Полковой Совет солдатских депутатов, а если приказ важный, то на полковой митинг.
И в результате получается, что Совет решает в атаку не идти, так как считает, что она не отвечает потребностям политического момента, а после этого, этот же полк, сознательных и политически грамотных защитников революции бежит от батальона австрийцев, которые тоже в бой не особо рвутся, готовы лечь на землю и отползать обратно при первых же очередях наших пулеметов.
За несколько дней до моего возвращения в тыл командующим Юго-Западным фронтом стал генерал Корнилов, который начал закручивать гайки, во всяком случае, военно-революционный суд отправляет в штрафные роты за многие нарушения. Правда, обидно, что суды эти революционные только по названию — приговоры выносят особо не разбираясь, поэтому мы тоже оказались в штрафной роте, как подозрительные личности, похожие на дезертиров. Правда я не знаю, последуют ли примеру генерала Корнилова остальные командующие и не стало ли слишком поздно. Но, это дело военное, и от нас оно несколько далековато. Сейчас я хотел поговорить о том, что увидел на подъезде к городу, а также на улицах, так как, почитай, за сегодня весь Питер прошел своими ногами.
Первое — в городе готовится повторение февральских событий, только на этот раз к власти надеются прийти наши коллеги и почти товарищи по партии — большевики. И все идет по обкатанному сценарию — в радиусе ста верст от города все запасные пути забиты вагонами, судя по всему, с хлебом — с мукой, зерном, другими продуктами. Но в город продовольствие идет очень тонкой струйкой. Я разговаривал с женщинами в очереди — за последнюю неделю очереди выросли особенно сильно, в лавки завозят минимум хлеба, который заканчивается за пару часов. В столовках, что открыло правительство для нуждающихся, готовая еда заканчивается через час после открытия. И слушая разозленных людей, понимаешь, что возможно, было лучше не открывать эти столовые, чем открывать это убоище, с ежедневными драками голодных людей, которые смертным боем бьются за право просто поесть. Поэтому, товарищи, прошу вас быть готовыми к любому развитию событий. С завтрашнего дня, по крайней мере, на неделю, все переходим на казарменное положение. Все побывки и отпуска отменяем. Всех захворавших, кто не в тяжелом состоянии — с завтрашнего утра в строй. Командиры — сегодня совещание в шесть часов вечера.
Если не у кого вопросов нет, то все свободны.
Дождавшись, когда сотрудники разойдутся я двинулся в сторону лестницы, ведущей на второй этаж великокняжеского дворца — хотел почитать скопившиеся бумаги, прикинуть наличные ресурсы, да и просто отдохнуть после долгого возвращения домой. Но, стоило мне распахнуть дверь моего кабинета, как на меня накинулись два черных вихря — Треф и моя молодая жена, которые, совместными усилиями, смогли повалить меня на диван, стоящий у стены.
— Ну все, все, сдаюсь… — отбиться от пса было легче, с молодой барышней, тем более, которая одновременно плачет и смеется, обходится надо несколько нежнее.
