— Где твои, куда побежали? — я присел возле раненного, следя одновременно за ним, и за следующим поворотом траншеи.

— То не мои, это немцы. Они поверху побежали.

Я приподнялся и увидел несколько групп людей в чужих мундирах и немецких касках, торопливо уходящих во вражеский тыл.

— Ладно лежи, скоро санитары подойдут. — я двинулся дальше в сторону пулеметного гнезда. Окопы противника были пустыми, кроме нескольких трупов в серо-голубых мундирах и другого, обычного для захваченной траншеи мусора. Пулеметный дзот, до которого я дошел минут через пять, представлял собой траншею, наскоро накрытую бревнами. Причем расположено укрепление было неудачно, что позволило русским артиллеристам разрушить его в первые же минуты обстрела. В небольшой яме, под завалившимися бревнами, стоял на станке пулемет, похожий на русский «максим», только ствол его был короче, на конце ствола был накручен длинный пламегаситель, а щиток отсутствовал. В полуразрушенном дзоте лежало восемь трупов — двое австрийцев были выложены перед, простреленным в нескольких местах, кожухом пулемета, служа холодящим душу бруствером, трое пехотинцев, и офицер рядком сидели, прислоненные к стенке, с склоненными вниз головами, а на пулемет навалились еще двое, очевидно, его последний расчет. Я осмотрелся, вытащил из-под офицера здоровенную, деревянно-кожаную кобуру, с пристегнутым к ней здоровенным пистолетом, мне кажется, в прошлой жизни с подобным прибором бегал Арнольд Шварценеггер, в фильме «Красная жара». Больше всего меня поразили два могучих предохранителя, расположенных рядком слева, на не менее, брутальной раме. Хочу, хочу такую хрень, тем более, что судя по стрелянным гильзам, валяющимся повсюду, это орудие стреляло патронами от «Маузера», которых у меня оставалось еще половина вещевого мешка. Свой трофей я сунул в вещевой мешок, так как не только я любил большие пистолеты, а спорить с начальниками, имеющими хотя бы одну звездочку на погонах, имею я право на трофей или не имею, было чревато. Быстро выяснится, что это мародерство или иное нарушение правил ведения войны и пойду я в следующую атаку в составе штрафной роты, но уже, на законных основаниях. Не найдя в дзоте более ничего интересного, я выглянул за бруствер. За дзотом траншея отсутствовала, по проложенным саперами проходе через проволочные заграждения, в тыл австрийских войск, небольшими колоннами, двигалась русская пехота, а саперы, появившиеся откуда ни возьмись, быстро засыпали австрийскую траншею, готовя путь для обозов и артиллерии. Дивясь, как быстро все здесь меняется, я поспешил искать остатки штрафной роты — мне нужно было найти хоть какого-то командира, способного принимать решения, — пора было выбираться из этого ада.

«Штрафники» расположились сразу за захваченной траншеей, сидя или лежа, курили самокрутки и о чем-то смеялись и было их достаточно много. В стороне сидел поручик в перчатках, с перевязанной ногой и красиво курил папиросу, возле офицера, на траве, сидело несколько «ударников».

Я обошел отдыхающих после тяжелого боя людей, и нашел одного «своего» и одного «авиатора».

— Пучков, где Слободин? — я боялся услышать ответ на свой вопрос.

— В начале боя его в ногу ранило, он обратно пополз.

— Хорошо, что ранило, а то я думал… А ваш где товарищ пропал?

— Убило его. — мрачно буркнул «авиатор», вон, с другими покойниками лежит.

В стороне лежали рядком два десятка павших воинов, а несколько австрийцев, видимо, кого-то успели перехватить и взять в плен, копали еще одну траншею, под охраной пары часовых.

— Ладно, мужики, пошли. Хотя бы вас надо отсюда выводить.

— Господин поручик, разрешите обратится? — я остановился в паре шагов от сидящего на каком-то ящике.

— Обращайтесь, милейший, но сначала скажите, кто вы собственно такой?

— Господин поручик, здесь все написано. — я протянул ему документы и сделал шаг назад.

— Я вообще ничего из этого не понял…- прочитав, поручик поморщился, скорее всего от боли в раненой ноге, и потряс бумагами: — Тем более, непонятно, кто вы?

— Я, собственно, человек гражданский, привез с этим товарищем и еще четырьмя сопровождающими подарки для наших летчиков…

— Теперь я хоть что-то понял, господин Котов… — офицер начал засовывать приказ командира стрелкового корпуса в сумку, висящую на плече.

— Господин поручик, не забирайте приказ, мне же еще в госпитале двух раненых оформлять, а то их потом снова в штрафную роту иди еще куда…

— А что я себе оставлю? — растерялся офицер: — Вы двух человек хотите забрать под честное слово, что ли?

— Да вы у себя, в строевой записке или где там положено эту запись сделать, напишите реквизиты приказа, дату и номер, и, коротко, суть. Все равно, в штабе есть копия, да еще верно, не одна.

— Черт с вами, господин Котов, в благодарность за это оружие… — поручик любовно погладил по прикладу автомата выделки моей мастерской: — Нас бы там австрияки и перекололи… Вы как ушли, тут они и навалились… Ладно, черт с вами, сделаю, как вы просите.

Дальше было очень скучно и долго. Мы долго выбирались до ближайших тылов — с фронта двигались подводы, полные ранеными и мет рядом с ними не было. Потом я долго объяснялся с начальником госпиталя, в который, по счастью, привезли обоих моих сотрудников. Мужикам я оставил деньги, практически все, что у меня были, а доктору оставил уродский австрийский пистолет, который я взял с вражеского офицера во время боя на полевом аэродроме. Доктор, впечатленный размером оружия и желтизной его кобуры, клятвенно обещал моих раненых лечить до самого выздоровления и не выгонять их из госпиталя раньше времени, так как они военными в прямом значении этого слова, не являются. Сдав «авиатора» в штаб, для отправки в родной авиаотряд, м с Пучковым двинулись в сторону восточной окраины местечка — нам предстоял тридцати километровый марш до станции, где была возможность сесть на поезд, способный отвезти нас в Киев или Москву.

Глава двадцать четвертая.

Июль одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

Выезд из прифронтовой зоны — то еще приключение — на твоем пути появляется куча постов, застав, патрулей, каждый из которых старательно осложняет твою жизнь. Устав в двадцатый раз рассказывать кто мы такие и почему из пяти человек, указанных в документах, едут всего двое, я купил на стации у тетки рушник, с которого та продавала хлеб, оборвал украшения и сделал из них две повязки, на которых написал химическим карандашом — «Транспортная милиция», после чего велел Пучкову достать из «сидора» автомат, после чего мы ехали свободно и даже бесплатно. Правда пришлось немного поработать в соответствии с новой ролью — угомонить пьяную компанию спекулянтов, конфисковав у них в наказание всю выпивку, так как действие «сухого закона» в России никто не отменял, и ссадили из вагона буйного дезертира, что, размахивая обрезом «берданки», начал «строить» своих попутчиков, что не оказали уважение «заслуженному воину». Причем ссаживали гражданина дезертира мы на ходу, благо, что поезда постоянно сбавляли ход. Сначала под откос кувыркнулся, орущий угрозы, «воин», след за ним полетели его вещевой мешок.

Поезд шел по дуге, поэтому я, повиснув на подножке видел, как дезертир долго искал свои поклажу в высокой траве, потом долго бежал за хвостовыми вагонами, но запрыгнуть так и не решился, просто бежал и грозил кулаком куда-то в мою сторону.

Зато решился вопрос с питанием. Не до жиру, но наличие двух вооруженных правоохранителей в вагоне пассажиров устраивало, и время от времени нас приглашали разделить трапезу, благо непонятные личности в наш вагон старались не садится, а территориальная милиция, посещавшая наш вагон на узловых станциях, с целью «проверки документов и воспрепятствования провоза, запрещенного», быстро наш вагон покидала, понимая, что это «наша поляна». Единственным неудобством в пути была необходимость спать по очереди, больно много недовольных взглядов за время пути я ловил глазами.