– Тихо, Гавран, – шикнула Ксения и поглядела на лапу. К лапке птицы крепился контейнер.

– Ты когда-нибудь слышал сказку о ключах от Ирийского Сада? – спросила Владычица у Бритоуса.

– От чего?

– От Ирия, тёплого царства за Рипейскими Горами, настоящего рая. Там дивно и славно, никогда не бывает Зимы, растёт Древо Мира, и наши Боги прогуливаются рука об руку. Когда в Яви зверствуют холода, все ползучие гады и теплолюбивые птицы устремляются в Ирий. В Ирии хлещет источник истинной мудрости и вышних сил, на дереве с золотыми молодильными яблочками поёт Гамаюн – вещая птица Богов, есть в Ирии источники живой и мёртвой воды. Мёртвая вода раны вылечивает, а живая умерших поднимает, чтобы исполнили своё предназначение. Ключи от Ирийского Сада хранились у ворона, но он разгневал Богов своим грубым карканьем. Тогда Боги велели передать золотые ключи другой птице – ласточке. Ворон не покорился Богам, за что был наказан: отныне потомки его питаются падалью.

Гавран хлопнул крыльями и шумно закаркал.

– Но ворон непрост. Пусть его выгнали из Ирийского Сада и отобрали ключи, но один, самый маленький ключик ворон утаил в клюве, и теперь свободно летает к источнику жизни, потому живёт триста лет.

Ксения раскрутила футляр и вытащила свёрнутую записку. Глаза пробежались по первым строчкам.

«Ты обещала…»

Разочарованный вздох вырвался у Берегини.

– А знаешь, что было дальше с ключами от Ирия? – оторвалась она от записки. – Когда ласточка получила ключи, то начала потешаться над вороном, и ворон не вытерпел: разодрал ласточке хвост… Найди Берислава, пусть полки собирает. Дружину нынче же на закате построить на площади, коня Святовитого через три копья провести. Коли с правой ноги все три копья переступит – идём на Монастырь. Пусть только попробует хоть через одно левой ступить!

«Ты обещала, Зверёныш. Я всё помню. Если начнёшь действовать самостоятельно, то повторишь судьбу Вана. Больше никаких поблажек, никаких оправданий, а главное – никакой войны с христианами. Мне надоели твои детские бунты».

Кощей.

Он любил тишину, и тише всего в Башне было на верхних этажах. Микроскоп занимал лучшее и самое светлое место просторной, отделанной пластиковыми панелями лаборатории. Кощей достал из морозильной камеры образец, поместил круглый лоток с зелёной массой под объектив и прильнул к окулярам.

В свете направленного луча показалась плотная сеть растительных клеток. В морозильной камере все они должны были погибнуть. Кристаллики льда чётко виднелись под микроскопом, но быстро таяли, открывая взгляду вполне жизнеспособные биологические соединения. Вот клетки начали восстанавливаться, возобновился обмен веществ. Пробуждение жизни после долгих морозов не удивило Кощея. Такое можно было наблюдать где угодно, хоть прямо за окнами Башни, особенно если учесть, как сильно затянуло лесом городские окраины.

Кощей достал из центрифуги пробирку с бесцветной жидкостью, набрал небольшую дозу пипеткой и добавил капельку препарата на зелень. Растительные клетки начали быстро делиться.

Каждая хромосома в ядре делится на две половинки. Половинки расходятся в противоположные стороны внутри материнской клетки, образуются новые, дочерние ядра. Каждая хромосома достраивает недостающую половинку. В цитоплазме возникает перегородка, клетка делится на две новых, со своими ядрами. Весь процесс происходит за долю секунды, и скоро весь лоток заволакивает липкая зелень.

– Понятно, – сказал Кощей, оторвался от микроскопа и записал в журнале наблюдений:

«Интерфаза: G1 – после митоза. Увеличение цитоплазмы под воздействием выделенных X-частиц без примесей – минимум в шестнадцать раз, включая различные органеллы. В период S: увеличение генетического материала – сопоставимо с периодом G1. В период G2 формирование структур, непосредственно участвующих в митозе. При положительных температурах рост и деление клеток превышают допустимые значения. Необходимо нивелировать воздействие X-частиц, дабы остановить неконтролируемый рост и деление…»

Гавран громко закаркал на стальном шестке возле широкого плексигласового окна. Кощей оставил тетрадь, посмотрел на наручные часы и кивнул. Ворон никогда не ошибался на счёт распорядка, настало время обеда. Кощей убрал образец в морозильную камеру, подставил руку Гаврану и тот перебрался с шестка на запястье. Кощей набрал нужный код на электронном замке и вышел из лаборатории в тропический сад.

Температура и влажность в саду поддерживалась сложной климатической системой, журчали искусственные ручьи, вдоль гравийной дорожки раскинулись кустистые папоротники, карликовые пальмы и дурманящие южные цветы. В сердце сада журчал фонтан. Дорожка выводила к кольцу, за которым Кощей подошёл к новой двери. На её гладкой серой поверхности не было никакого намёка на ручку, также, как и кодового замка.

– Ирий, – сказал Кощей, и дверь отъехала в сторону. Здесь тропический сад обрывался, впереди тянулись коридоры небоскрёба с зеркальным паркетом и светло-серыми стенами. Одна из стен всегда была дымчатой и прозрачной, с видом на город. Кощей любил чистоту. За порядком следили похожие на плоские треугольники роботы, которые деловито жужжали и ползали по полу.

Гавран перебрался с запястья хозяина на плечо и нахохлился. Нужно было спуститься по лестнице на двадцать четыре этажа вниз, где находилась столовая, а заодно пригласить на обед ещё одного жильца Башни.

Признаться, Кощей всё ещё не привык, что их теперь трое, и часто забывал об этом третьем жильце. Пятнадцать лет Кощей вместе с Гавраном провели в Башне одни, за исключением тех редких дней, когда к ним заезжали гости. Теперь ещё приходилось заботиться о ребёнке, и ни Гавран, ни Кощей этого не умели. Во всяком случае, в полдень ребёнка полагалось отыскать и покормить. Ореолом детского обитания были три этажа пятидесяти-двухэтажной Башни – между двадцать пятым и двадцать восьмым. Личные апартаменты ребёнка находились на двадцать восьмом этаже, но, когда Кощей отпер дверь, он никого не увидел, только перевёрнутые стулья по комнатам, ободранную постель без матраса и скинутый на пол банный халат.

– Ну что, Гавран, будем искать… – с тоской обронил Кощей, и ворон громко с ним согласился. Хозяин и птица пошли по коридорам, заглянули в туалеты, в ванную комнату, уделили внимание лестнице. В коридоре двадцать пятого этажа, в том самом месте, где не было окон, отыскался шалаш… или палатка, а может быть логово из согнутого матраса, одеяла и простыней. Рядом опрокинута пальма в кадушке, земля густо рассыпалась по полу, в ней отпечатались следы босых ног. Роботы, прибывшие устранять беспорядок, попались в ловушку и были изловлены, перевёрнуты, и обкусаны – детские зубы изжевали резиновые колёсики.

– Ну что, наохотилась? – переступил Кощей землю. Из шалаша не ответили. Кощей присел перед входом. Никто не появился.

– Выходи. Выходи, или останешься без обеда. Настоящего. Если не выйдешь, я уйду, и снова придётся жевать листья с пальмы.

Кощей раздражённо вздохнул. Он считал себя рассудительным, холоднокровным, уравновешенным… но не мы создаём свой характер, а люди, особенно те, кто под нашей опекой.

Кощей сунул руку в шалаш, схватил что-то мягкое и живое, но тут же ему в руку впились мелкие зубки. Кощей вскрикнул, Гавран поддержал его громким карканьем. В конце концов ему удалось вырвать руку, но из большого пальца сочилась кровь.

– Зверёныш! – разъярился Кощей. Одеяло и простыни полетели на пол, матрас перевернулся. Из-под кучи тряпья Кощей выдернул рычащую девчонку лет десяти, подхватил её и потащил в столовую. Тёмные лохматые волосы девочки трепыхались, как у перепачканной куклы. Из одежды на маленькой разбойнице было только махровое полотенце, хитро перекрученное вокруг тела. Она дрыгала длинными худыми ногами, визжала и пыталась кусаться. Пока Кощей поднимался по лестнице на двадцать восьмой этаж, он не мог не вспомнить написанные на саркофаге слова.