Без каких-либо преувеличений могу сказать о том, что моё детство прошло на самой окраине города Омска.

Улица, на которой приютился дом моего детства, упиралась в высокую железнодорожную насыпь. За насыпью небольшое озерцо. Ну, а далее пустынная равнина, с дикорастущим кустарником и не высокими деревцами. То есть, никаких жилых построек. Очевидно, поэтому и назывался наш микрорайон просто и красноречиво: Сахалин. То есть, край цивилизации.

Дома нашего посёлка были построены практически сразу после войны, году этак в сорок восьмом или пятидесятом, прошлого двадцатого века. На весь микрорайон, раскинувшийся на добрые пять-семь километров, была лишь одна больница, она же поликлиника, она же травм пункт, роддом и прочее, и прочее. Ну, а располагалось то медицинское учреждение на улице Лагода, потому и народное название она получила вполне соответствующее.

«Что-то давненько я твоего мужа не встречала?» – бывало, обращалась какая-нибудь женщина к своей соседке или знакомой.

«Фронтовые раны обострились!.. – вздохнув, отвечала та. – …Пришлось лечь на больничную койку!»

«Куда именно положили?»

«Известно куда, на Лагоду! Куда ж ещё?..»

О данной больнице в народе ходила дурная слава. А может и не ходила; быть может, таковыми были лишь мои детские воспоминания. По крайней мере, случайно произнесённое слово «Лагода», на меня и по сей день наводит неприятный трепет, пробуждает отчасти неприятные воспоминания.

Напомню, времена тогда были послевоенные. Не сказать, чтоб народ жил в полной нищете и разрухе, тем не менее, продукты приобретались впрок, в каждом доме был огород, на урожай которого возлагались определённые надежды. Когда ж в посёлке отключали свет, все мы (имею в виду бабушку, дедушку, тётю, дядю; своих родителей, а также двоюродного брата Игоря) собирались в большой комнате или на кухне у горящей керосиновой лампы. Взрослые обсуждали повседневные дела, какие-то бытовые вопросы, о чём-то сплетничали. Ну, а мы с братом, пятилетние мальчишки, крутился тут же, возле своих родителей, потому частенько и являлись невольными свидетелями вовсе не детских разговоров.

Иногда те пересуды плавно переходили на достаточно мрачные темы. Имею в виду вопросы, касающиеся каких-то тяжёлых болезней, смертей, похорон и тому подобного. Именно эти, щекочущие нервы разговоры, как-то по-особенному врезались в мою детскую память.

Прошу представить довольно-таки мрачную обстановку частного дома с трепещущим языком пламени, завыванием ветра, скулением собаки, тревожными интонациями рассказчиков – и вам всё станет понятно без каких-либо лишних комментариев. Данная, отчасти гнетущая и жутковатая атмосфера пугала и одновременно притягивала нашу детскую психику. Дабы нас с братом не отправили раньше времени в постель, мы забирались в дальний тёмный угол, замирали и впитывали в себя самые яркие подробности взрослых полумистических баек и пересудов.

Хочешь – не хочешь, а как только речь заходила о каком-либо несчастном случае, травматизме, иных неприятности – взрослые невольно вспоминали о больнице на улице Лагода, в которую периодически отвозили кого-то из наших соседей. Некоторые из них, домой уж вовсе не возвращались. Очень скоро где-то совсем рядом проходили похоронные мероприятия. Вдоль улицы несли, обитый красной материей гроб; духовой оркестр затягивал жуткую похоронную мелодию; детям раздавались конфеты и печенье.

Тем же вечером, либо чуть позже, вышеозначенные события обсуждались на нашей кухне. При тусклом свете лампы мои родные вспоминали о покойнике. Обсуждали, чем тот болел; вспоминали о том, долго ли он мучился, либо расстался с жизнью без особых терзаний. Взрослые припоминали кто первым узнал о смерти, как тело покойника перевозили из морга; как его омывали; укладывали в гроб и так далее. В общем, было очень жутко и чертовски любопытно.

Однажды я и сам попал на территорию той самой больницы…

Впрочем, об этом я расскажу несколько позже. Для начала мне следует познакомить читателя с одним из наших соседей.

На нашей улице жил дядя Миша. Его дом стоял совсем рядом с нашим, буквально через пару домов. Он частенько заглядывал к нашему деду на «рюмку чая» или просто поиграть в шахматы. Дядя Миша работал водителем автобуса, имевшем самое прямое отношение к системе здравоохранения. По крайней мере, на бортах его автобуса красовались красные кресты. Чтоб наглядно представить себе автобус дяди Миши, достаточно посмотреть фильм «Место встречи изменить нельзя». Именно на таком транспортном средстве передвигалась по Москве опергруппа Жиглова.

Дядя Миша, годившийся мне в дедушки, фактически был неразлучен со своим автобусом. Он приезжал на нём в посёлок на обед; едва ли не каждую ночь тот автобус ночевал на нашей улице. Если не считать пары соседских мотоциклов, автобус дяди Миши являлся едва ли не единственным видом транспорта, связующим наш дальний посёлок с основным городским массивом. Если кому-то нужно было что-то перевезти, съездить куда-то по срочным делам… В общем, соседи непременно относились к дяде Миши с почтением и уважением, потому как он никогда и никому не отказывал.

Помниться, бывая у нас в гостях, дядя Миша непременно вспоминал случай, произошедший ни то с моей мамой, ни то с моей тётей… В общем, кто-то из них взялся рожать среди ночи. Бабушка с дедом, естественно бросились к соседу: дескать, Машка, выручай! Изюминка тех воспоминаний заключалась в том, что автобус дяди Миши, спешивший в род дом, промчался на красный свет светофора, через закрытый железнодорожный переезд. В отличие от моих бабушек и дедушек, дядя Миша не воевал. Около восьми лет он провёл в лагерях, как враг народа, потому и хвалиться какими-либо фронтовыми воспоминаниями ему не приходилось; потому о своём «подвиге», связанном с железнодорожным переездом, дядя Миша рассказывал с особой гордостью.

Иногда мы с братом напрашивались к дяде Мише в автобус, просто посидеть в салоне или на водительском кресле. До сих пор, вспоминая салон того самого автобуса, я как бы чувствую запах кожи, которой были обиты все кресла. Бывали случаи, когда мы проезжали с дядей Мишей несколько кварталов. При этом хозяин автобуса непременно высаживал нас перед выездом на асфальтированную дорогу. Назад мы возвращались уже пешком.

Правда, однажды дядя Миша настежь открыл дверь автобуса и весело выкрикнул: «Пацаны, поехали, покатаемся!» Без каких-либо раздумий мы с братом запрыгнули в салон и заняли места рядом с водительским креслом. Чуть позже, в салон автобуса вошли ещё и четверо мужчин-соседей, живших на нашей же улице. Одеты они были в строгие чёрные костюмы. Их лица были серьёзными и предельно сосредоточенными. Всю дорогу они молчали, потому и потеряли мы к ним всякий интерес, целиком и полностью сосредоточившись на дороге.

В отличие от наших прежних коротких поездок, на сей раз, автобус, ловко преодолев ухабистую грунтовку, выскочил на ровную асфальтированную дорогу и резво помчался всё дальше и дальше от дома, от нашей улицы. Так далеко мы ещё ни разу не уезжали.

Примерно через четверть часа, автобус въехал на территорию какого-то медицинского учреждения. Дядя Миша остановился в аккурат напротив малоприметной двери. За той самой дверью просматривались ступеньки, уходящие куда-то вниз, ни то в подвал; ни то в иное подземелье. Мужчины, покинувшие салон автобуса, молчком спустились вниз по тем самым ступенькам. Вновь мы их увидели минут через десять, когда те вынесли из подвала красный гроб с закрытой крышкой. Дядя Миша, заблаговременно открыл заднюю дверь автобуса, через которую, собственно и была загружена в салон вышеозначенная ноша.

Мы с братом, как заворожённые наблюдали за данной процедурой. Так уж вышло, что гроб оказался от нас в каком-то полуметре.

– Пацаны! Бояться нужно не мёртвых, а живых! – обратив внимание на наши бледные лица, подмигнул нам дядя Миша.

Тут уж было не до дороги, не до разглядывания, мелькавшего мимо нас пейзажа. Мы непрерывно косились на предмет, обтянутый красной материей и прислушивались к каждому слову мужчин, сопровождавших покойника.