От откровений инструктора, мне и вовсе стало тоскливо, потому я едва не проворонил второй разворот.
– Будь повнимательней!.. – тем же самым, предельно корректным и спокойным голосом, обратился ко мне Корнейчук
Если кто-то из читателей посчитает, будто бы дальнейшее развитие событий окажется несколько схоже с американскими мелодрамами, в которых непременно присутствует счастливый финал… Дескать, молодой человек, сжав зубы и собрав всю свою волю в кулак, пересиливает самого себя и вопреки всему садит истребитель на полосу. Ну, а далее его ожидают восторженные крики, поздравления, цветы и страстный поцелуй любимой девушки!..
Сразу скажу о том, что вы ошибаетесь. И вовсе не потому, что на аэродроме на тот момент вовсе не было ни девушек, ни цветов, ни поцелуев. А потому, что я тупо «прокосячил» третий разворотом, потом намудрил с выпуском закрылков… Короче, полностью провалил расчёт и заход на посадку. Мой истребитель «сыпался» по полной программе и уже вот-вот был готов грохнуться метров за сто до взлётно-посадочной полосы. Кроме того, боевая машина двигался не по прямой, а чуть по касательной к полосе. Ситуация начала приобретать критический, отчасти предаварийный характер. И самое главное, я не предпринимал ни малейшей попытки хоть как-то её исправить. Словно заворожённый, я тупо смотрел на очень быстро набегавшую землю. В общем, я вновь впал в какую–то непонятную и необъяснимую прострацию.
Катастрофы, конечно же, не случилось. Владимир Викторович грамотно и своевременно её предотвратил. С трёхэтажными матами инструктор выровнял истребитель и подтянул его до полосы.
– Всё, Колмаков!.. Ты отлетался!.. – уже на земле продолжал орать на меня инструктор. – …Собирай чемоданы, снимай курсантские погоны и готовься к отъезду в СА!.. Сегодня пятница, скорее всего, штабисты не успеют подготовить документы на твоё отчисление. Тем не менее, уже в понедельник, ближе к вечеру, билет на поезд до станции Болотная у тебя, наверняка, будет в кармане!..
Не было малейших сомнений в том, что Владимир Викторович до последнего надеялся на чудо, однако, любому терпению, рано или поздно, приходит конец.
На ближайшие выходные большинство курсантов получили увольнительные. В казарме осталась лишь пара дежурных наряда. Командиры так же поспешили покинуть расположение части, оставив в авиационном подразделении пару дежурных офицеров – как говориться, для острастки и поддержания порядка. Один лишь я завис в неопределённом, отчасти подвешенном состоянии. Моя фамилия не значилась ни в дежурном, ни в караульном наряда. Не было меня и в списке получивших увольнительные.
В общем, на протяжении двух дней, предоставленный самому себе, я бесцельно слонялся по аэродрому; мог делать всё, что мне вздумается. Вот только делать что-либо мне вовсе и не хотелось. По началу, я мысленно жалел себя, несчастного и одинокого. Потом мне захотелось отомстить всем командирам, недооценившим мои таланты и способности. Ну, а после, я вдруг взялся предметно разбираться в своих последних неудачах, что-то прикидывал, анализировал… Отчасти взялся проигрывать ситуацию, ещё вчера казавшуюся мне тупиковой, абсолютно безвыходной. Пешком прогулялся до взлётки; до ближнего привода; прикинул, где могло быть то самое место, где в пятницу мой истребитель мог запросто грохнуться о землю, не дотянув до полосы. Побродил по авиа стоянке, мысленно попрощался с зачехлённым бортом № 68, к которому успел привыкнуть, как к родному. В общем, к воскресному вечеру, когда в казарму начали возвращаться с увольнения мои, теперь уже бывшие сослуживцы, я полностью смирился со своей участью, приняв отчисление, как должное, как свершившийся факт. Возможно поэтому, впервые за последний месяц, я и спал в ту ночь с воскресенья на понедельник спокойным, безмятежным сном. Борьба за выживание, за место под солнцем закончилась, так чего ж понапрасну портить нервы.
Так или иначе, но утро понедельника я встретил хорошо отдохнувшим. После бессонных ночей и бесконечных переживаний, мой разум впервые был бодр и готов к любому развитию событий. Нынче мне было всё нипочём. Когда ребята отправлялись на аэродром, я пожелал им удачи, с кем-то успел попрощаться едва ли не навсегда. После чего собрал свои вещи и принялся ожидать той самой минуты, когда меня вызовут в штаб за документами.
А теперь попрошу представить, каким было моё удивление, когда в казарму вдруг вбежал Сашка Кицын. Задыхаясь от быстрого бега, он сообщил мне о том, что я включён в лётное расписание. Саня вовсе не шутил. Подобными вещами не шутят, да и не тем был Сашка человеком, способным так жестоко издеваться над своим, пусть и бывшим сослуживцем.
Впрочем, я ему вовсе не поверил. Не верил до тех самых пор, пока лично не оказался возле лётного расписания. В нём действительно значился мой позывной «933», причём трижды. Ровно на девять утра был запланирован контрольный, часовой полёт с командиром звена; примерно через полчаса, я должен был отправиться на повторную проверку с командиром эскадрильи; а после, уже в полдень, красными чернилами были обведены мои первые самостоятельные полёты по кругу. Два подряд, с так называемого «конвейера».
Признаться, я вовсе не знал: плакать мне в ту минуту или смеяться. С одной стороны, меня вновь включили в лётную обойму. С другой стороны, отправляться в самостоятельный полёт, так и не освоив посадку – было равносильно нырянию в открытое море, не умея плавать.
– Колмаков, ты чего такой счастливый? – я вдруг услышал за своей спиной знакомый голос. Обернувшись, увидел инструктора, Владимира Викторовича.
– Товарищ командир, так ведь меня в расписание включили!.. – запинаясь, я попытался объяснить причину появления на моём лице идиотской улыбки.
– И что с того?.. – ухмыльнулся Корнейчук. – …Решение об отчислении принимаю вовсе не я, а командир эскадрильи. Потому тебе и назначили пару контрольных полётов. Пусть отцы-командиры лично полюбуются на твои художества во время посадки!.. – уже собираясь уходить, инструктор вдруг обернулся. – …Да, и вот ещё что!.. Мы с Николаем Ивановичем уезжаем в город, вернёмся ближе к вечеру. Вместо командира звена с тобой полетит Степурин, инструктор первого экипажа!.. – чуть потупив взор, Владимир Викторович продолжил. – …Олег, скорее всего, мы с тобой уже не увидимся. Так что, давай прощаться. Удачи тебе в будущем и не держи на меня зла!..
Кажется, инструктор хотел сказать ещё что-то, да так и не успел этого сделать. Запрыгнув на подножку проезжавшего мимо нас топливозаправщика, он махнул мне рукой, дескать, не поминай лихом.
В самом припоганейшем настроении, я поплёлся на предполётный инструктаж.
«Уж, лучше б, этого чёртового расписания вовсе не было, чем тот стрём, который мне предстояло пережить ещё дважды. Теперь о моей косорукости узнает не только Степурин, а ещё и командир эскадрильи!..»
До девяти утра время тянулось так медленно, что мне показалось, будто бы прошло не шестьдесят минут, а как минимум пять часов. Помимо своей воли, я вновь занялся самокопанием, перемывая себе косточки и проклиная себя последними словами за свою же тупость, медлительность, полное отсутствие собранности. Попутно я заправил свой родной «шестьдесят восьмой» топливом, проверил наличие воздуха, кислорода, масла, подготовил кабину к предстоящему полёту.
Кстати, знаете ли вы, как командиры проверяют чистоту кабины истребителя? Во время полёта они выводят самолёт на отрицательную перегрузку, и вся та пыль, которая была не убрана перед полётом, подлетает вверх, вместе с комками грязи и прочей ерундой, которую курсант притащил в кабину на своих сапогах.
Впрочем, я несколько отвлёкся.
Итак, исполняющий обязанности командира звена опоздал на добрых двадцать минут. Увидев бегущего в мою сторону Степурина, я, было, собрался доложить о готовности. Однако инструктор на бегу успел махнуть мне рукой, дескать, некогда принимать рапорта, живо прыгай в кабину и «запускай»…
