— Здравия желаем, — ответили мы нестройно.
— Срамите ее величества Гвардейский экипаж! С забастовщиками связались! Под суд вас, сукиных сынов, упеку!.. Спе-ци-а-ли-с-ты! — протянул он презрительно. (Матросы машинных рот, в отличие от строевых, назывались «специалистами».)
Ротный, не докончив своей злобной речи, убежал, оставив фельдфебеля заканчивать поверку.
Однажды ко мне пришел сибиряк Знаменский из Преображенского полка. Он хотя участия в нашей политической работе и не принимал, но иногда «по землячеству» ко мне заглядывал. На этот раз он пришел информировать меня о положении в полках.
— Ребята не рискуют прийти к тебе, вот и послали меня. Велели передать, что первый батальон отказался занять Троицкий мост, когда по нему шла демонстрация. Отказалась выступить и часть Московского полка: заперлась в своих казармах. В гренадерском полку дежурный офицер, командир первой роты, застрелил солдата, который заявил, что гренадеры выступать против рабочих не будут. Солдаты тут же убили этого офицера. Полк окружен казаками. Ходят слухи, что начальство собирается разоружить первый батальон преображенцев.
— А как себя держат преображенцы? — спросил я.
— Спокойно. Пусть, говорят, разоружают…
— Арестов не было?
— Не было. Но офицеры постоянно дежурят по всем ротам. Посторонних никого не пускают. Наши велели передать, чтобы ты пока не приходил к нам, да и других своих предупредил бы… Ну, кажется, все. Тебя что, не выпускают?
— Нет. Я уже давно под надзором. Раньше удавалось вырываться, а теперь — нет. Сообщи товарищам, что информацию передам, кому нужно. А тебе спасибо!
— Ну, я что же… Хоть этим помогу… — проговорил он смущенно. — Прощай!
Информация Знаменского была важной. Я немедленно переслал ее с нашим связным товарищу Николаю.
Матросы Гвардейского экипажа все свободные вечера проводили на улицах столицы. Приносили много интересных новостей.
— Народ заполнил всю Офицерскую улицу. Там идет заседание Совета. В Совет хотел пробраться шпик, но его узнали, подняли на кулаки, только ноги в воздухе мелькали. Члены Совета по очереди выступали с балкона. Говорят, что правительство хочет обмануть народ, что Витте обещает сохранить свободы, но требует прекратить демонстрации. По всем крупным городам России уже организованы Советы рабочих депутатов… Говорят, что в Севастополе восстание матросов. Восстал крейсер «Очаков»…
Вечером мы провели по ротам экипажа митинги. Прочитали выдержки из статьи Ленина «Войско и революция».
Слова «пусть армия сольется с вооруженным народом» вызвали воодушевление матросов.
— Правильно! — говорили они. — Врозь не выступать, только вместе с народом.
Мне трудно было усидеть в экипаже. Стал думать, как бы выбраться за ворота казармы. Обратился к сочувствовавшему мне квартирмейстеру.
— Ничего, браток, не выйдет, — ответил он. — Хватятся тебя: под суд и меня отдадут. Одно посоветую. В пекарню тебе надо. Будешь от глаз начальства подальше.
— А ты думаешь, пустят?
— Будешь проситься — не пустят. А если я предложу сплавить тебя туда — фельдфебель с удовольствием согласится. Там ведь все штрафные.
Работа в пекарне была тяжелой. Ее называли каторгой. Добровольно туда никто не шел. Пришлось согласиться с предложением квартирмейстера.
Через два дня меня «сослали» в пекарню. «Шкура» сопроводил меня такими «теплыми» словами:
— Ну, забирай свои монатки — и марш в пекарню. Поломай там хребет!.. Только роту пакостишь…
Я забрал свои вещи и вслед за дежурным отправился в пекарню.
Пекарей проверяли только во время вечерней поверки. Ни ночью, ни днем никто, кроме каптенармусов, к нам не заглядывал. Познакомившись с пекарями, я стал на свою кочегарскую вахту. Кочегаров в пекарне было двое. Дежурили, как и на судах, два раза в сутки, по шесть часов. Мой сменщик, кочегар, был человек уже пожилой. Год тому назад он окончил семилетний срок службы, но за пощечину боцману «Полярной звезды» получил два года дисциплинарного батальона. Его отправили отбывать срок в пекарню. Присмотревшись к нему, я спросил, как они устраиваются с отпусками.
— А ты старшего спроси: он тебе устроит. Трешку за это дело надо ему дать.
Делалось это просто: писарь за некоторую мзду давал отпускные карточки с печатями, а пекари уже сами заполняли их. Таким пропуском снабдили и меня. Теперь я изредка имел возможность после поверки выходить из экипажа.
Два раза я участвовал в совещаниях военной организации ПК партии. Обсуждался вопрос об итогах борьбы солдат в защиту кронштадтцев. Подчеркивалось, что движение в войсках еще в значительной мере стихийно. Необходимо переходить к планомерным, организованным формам борьбы. Не следует допускать разрозненных вспышек. Надо обратить усиленное внимание на политико-воспитательную работу. Кронштадтскому восстанию была дана такая оценка: хотя оно и подготовлялось, все же в нем преобладали элементы стихийности…
После того как я перешел в пекарню и установил регулярную связь с военной организацией ПК, приток нелегальной литературы в экипаж усилился. Наряду с политической литературой появилось много художественных и сатирических журналов.
В пекарне у меня образовалось нечто вроде «почтовой экспедиции», где литература сортировалась и рассылалась по ротам. Пекари деятельно мне помогали. Они оповещали представителей рот о прибытии литературы, а иногда разносили и сами. Пекари оказались самыми прилежными моими помощниками: они же оберегали нашу литературу от «лишнего» глаза, прятали ее с таким искусством, что обнаружить было невозможно.
Офицеры экипажа называли пекарню «дном», куда сваливались «отбросы». Вот эти самые «отбросы» с упоением помогали мне всем, чем могли. Загнанные на каторжную работу, лишенные каких бы то ни было прав, они сразу уразумели значение и направление пашей работы.,
Таким образом, каторжная пекарня в скором времени превратилась в центр революционной пропаганды в Гвардейском экипаже.
Работа в пекарне была тяжела. Но зато моя партийная работа пошла весьма успешно.
«Старики», проведшие в пекарне почти всю свою семилетнюю службу, указывали, кого мне следует опасаться, кому можно доверять.
— Корми, корми братву, — говорили они, — мы хлебом, а ты книжечкой. Пусть братва раскачивается.
Потемкинское и кронштадтское восстания крепко запали в сознание этих бесправных людей. О Кронштадте упорно думали. Матросы были уверены, что Кронштадт еще покажет себя.
А Петербург продолжал кипеть. Иногда затихало, а потом опять над площадями и проспектами вздымались красные флаги, но на улицах стали появляться казачьи патрули. «Чашки весов колеблются»… А какая чашка перевесит?..
Однажды я получил указание от товарища Николая направить группу вооруженных матросов в распоряжение штаба васильеостровской дружины.
— В чем дело? — спросил я.
— Готовится нападение на студентов. Черносотенцы пишут мелом кресты на домах, где живут студенты. Собираются громить.
Мы отобрали группу надежных матросов, вооружили их револьверами. Вместе с ними решил пойти и я. Когда кончилась поверка, мы группой вышли из экипажа, предъявили часовым пропуска и сказали, что идем на «Полярную звезду». Дорогой разошлись и попарно направились по данному нам адресу. Там мы застали рабочую дружину. Нас принял начальник дружины, проверил оружие и патроны. Предложил всем располагаться в этой же комнате.
В одной из комнат сидели товарищ Николай и двое рабочих. Это был штаб васильеостровских дружин. Мне сообщили, что «черная сотня» получает оружие от министерства внутренних дел, пополняется переодетыми полицейскими и намеревается в нескольких районах столицы учинить погромы. Мы договорились, в случае, если понадобится, вывести на помощь дружинам всю надежную часть Гвардейского экипажа.
Ночь прошла тихо. В пять часов утра нас распустили по домам. Мы вернулись в экипаж. Слухи о готовящемся погроме продержались еще несколько дней. По-видимому, слух был пущен правительством с целью прощупать, как будут реагировать рабочие. Несомненно, стало известно, что рабочие дружины дадут отпор.
