Хорошо была поставлена работа в Гренадерском и Московском полках. Эти полки также были в дни революции заперты в казармах.

Вскоре мне было поручено вести работу и в Павловском полку. Здесь меня едва не постигла серьезная неудача.

Помню, передал мне Николай большую стопу брошюр «Новый закон». Брошюра критиковала новый закон о выборах в Государственную думу. Литературу надо было распространить по полкам. Засунул я несколько пачек под шинель и направился в Павловский полк, где у меня была связь с одним земляком. Земляка я не застал, сел возле его койки и стал ждать. Просидел с час, земляка все не было. Дневальный тщательно наблюдал за мной. Выждав, когда он отвернулся, я сунул пачку брошюр под подушку соседней койки и направился к выходу. Дневальный все же заметил мой маневр и быстро направился к койке. Я еще быстрее зашагал к выходу. Обнаружив под подушкой брошюры, дневальный бросился за мной. Я пустился вниз по лестнице. В это время у меня расстегнулся пояс, и оставшиеся брошюры веером рассыпались по лестнице. Дневальный бросился подбирать их, а я в это время вышел за ворота и направился к Преображенскому полку. Вскочил в ворота и скрылся в казармах.

Преображенцы послали одного гвардейца к пав-ловцам проверить, что там делается. Посланец информировал, что в Павловском полку произошел переполох: говорили, что какой-то матрос пришел в казармы и засунул под подушку книжки. Когда же дневальный попытался его задержать, он разбросал книжки по лестнице, а сам скрылся.

Немного обождав, я направился к себе в экипаж.,

На следующий день были выстроены все роты экипажа. Ротные командиры спрашивали: «Кто из вас был в Павловском полку?» Никто не отозвался.

Офицеру, присланному из Павловского полка, командир экипажа контр-адмирал Нилов с неудовольствием сказал:

— Гвардейский экипаж предан его императорскому величеству, и революционеров в нем не может быть.

Офицер отдал командиру экипажа честь, повернулся и ушел ни с чем.

Когда офицер удалился, командир экипажа приказал выстроить машинные роты во дворе.

— Ну, машинисты, кто из вас вчера был в Павловском полку?

Все молчали.

Так и не узнали, кто был в Павловском полку. Земляка-павловца долго допрашивали, с кем он знаком в Гвардейском экипаже. Он заявил, что в экипаже у него никого знакомых нет. А кто приходил к нему— он не знает.

Весной 1905 года первая машинная рота была назначена на императорскую яхту «Полярная звезда». Я был поставлен на должность минного машиниста по обслуживанию электростанции яхты.

Пока яхта стояла на Неве, я имел возможность поддерживать связь с товарищем Николаем и получил от него инструкцию связаться в Кронштадте с подпольной группой матросов и принять участие в ее работе. Он дал мне явку для связи с социал-демократической организацией Кронштадтского порта.

На яхту из нашего кружка попали я и Куценко из строевой команды. К нам присоединились машинист Соколов из команды яхты «Штандарт» и машинист самостоятельного управления Паршин. Так на яхте образовалась партийная группа из четырех человек. К нам примкнуло несколько человек из кружка Гвардейского экипажа, еще не вступивших в партию.

Старые матросы пришли на яхту, как домой. Некоторые из них провели на ней по> шести кампаний и, как они говорили, «состарились на яхте». Отличались они от молодых четкостью движений, быстротой исполнения команд и довольно свободными отношениями с младшим командным составом и даже с офицерами. От нас, молодых, еще веяло заводами, деревней. Выправка была, несмотря на зимнюю тренировку, неважная. По палубе мы ходили неуверенно, наивно удивлялись устройству военного судна, его чистоте, мачтам, орудиям и чрезвычайной роскоши внутренних помещений, особенно царских покоев.

Яхта готовилась к плаванию. Пробовали котлы, провертывали паровые машины. Мы, минные машинисты, опробовали свои паро-динамо. Я впервые стал на четырехчасовую вахту и управлял двумя машинами: герметическим «Фениксом» и открытой «Француженкой».

Как только подготовка была окончена, яхта отшвартовалась от пристани Адмиралтейства и в сопровождении двух миноносцев ушла в Кронштадт. Там корабль стал «на бочку» на малом рейде.

На Малом Кронштадтском рейде плавало на якорях несколько больших железных бочек. К одной из них прикрепили якорную цепь нашей яхты. Это означало, что значительную часть кампании мы проведем вокруг этой бочки.

Во время стоянки на рейде я поближе познакомился с командой корабля.

Одной из самых видных фигур был старший боцман Шукалов, знаменосец экипажа. Это был человек огромного роста, старше средних лет. Был он кругл, как бочка, но упругости и подвижности необычайной. Лицо, подстать фигуре, было такое же круглое. Густые жесткие рыжие усы его всегда грозно топорщились. Небольшие черные глаза, как пиявки, впивались в матроса, чем-либо провинившегося, кулаки сжимались, и ругательства с шипением вырывались из пасти.

Такие старые служаки, в бушлатах, обшитых серебряными шевронами, пользовались доверием высшего начальства и имели огромную власть в экипажах.

Нашего Шукалова без санкции царя не имели права снять с должности или отдать под суд ни командир «Полярной звезды», ни командир экипажа. Поэтому его побаивались даже офицеры, хотя они и были князьями, графами и баронами.

Когда еще в ходу были «линьки» (свитые из смоленой пеньки жгуты), в руках Шукалова они превращались в страшное орудие наказания.

Основной чертой характера старшего боцмана была безграничная преданность службе, — не начальству, не командирам, а службе, положенной уставом. Качество драгоценное. Но в сочетании с неистовством, бесчеловечной жестокостью это качество делало службу невыносимо тяжелой для подчиненных ему людей.

Правда, Шукалов в те годы уже был лишен возможности бить матросов: линьки были упразднены. Но матросу было не легче: наказанный, он часами драил песчаным камнем какой-нибудь угол палубы, сбивая в кровь руки.

Мы, машинисты, радовались, что власть Шукалова не распространялась на нас. Однако, когда раздавался пронзительный свист его дудки, означавший «по-вахтенно во фронт!», мы, не успев выспаться, вылетали, как пули, и, на ходу одеваясь, стремительно мчались по трапам наверх. Среди машинистов только Соколов не боялся Шукалова.

Командир яхты, капитан первого ранга граф Толстой не вникал в жизнь матросов. Офицеры также не стремились соприкасаться с матросами, доверяя все руководство корабельной жизнью Шукалову. Только старший офицер Философов настойчиво наблюдал за матросами. Ко всем и ко всему он присматривался и прислушивался. Неприятно колючим был взгляд его зеленоватых глаз. Губы складывались в презрительную гримасу. Сухая, высокая фигура выражала постоянную настороженность. Матросы не любили его, а офицеры боялись. Ходили слухи, что Философов тесно связан с охранным отделением, что ему поручено следить за экипажем «Полярной звезды».

Наш корабль простоял на малом рейде до июля 1905 года. За это время мне удалось побывать два раза на берегу, в Кронштадте. Я связался с кронштадтской партийной организацией.

Работу она проводила в основном среди рабочих порта, с матросами крепких связей не было. Вследствие этого в матросской среде чувствовалось влияние эсеров.

Партийный комитет созвал собрание матросов-партийцев в одном из цехов мастерских. Пришли партийцы из шести экипажей — 14 человек.

Я сделал подробный доклад о том, как под руководством представителя ПК партии мы наладили в Петербурге работу с матросами и среди солдат гвардейских полков. Изложил, в чем заключалась эта работа и какие результаты она дала. На этом же собрании была создана организационная группа под руководством одного из членов городского комитета.

Я связался с моими земляками, разбросанными по всем экипажам, вовлекал их в революционное движение.

Подъему революционных настроений кронштадтских матросов весьма способствовало восстание на броненосце «Потемкин». С «Потемкиным» были связаны все помыслы матросов. С рассказа о нем начиналось каждое политическое выступление на собраниях. Главную роль на митингах играли матросы Черноморского флота, присланные в Кронштадт «на исправление» после волнений в Севастополе и на «Потемкине». Однако ни программы действий, ни плана революционной работы у них не было.