– Вон, смотри, опять открыли одну пирамидку, где она только могла раньше быть? В жмурки что ли играли.

И эта, думаю не последняя, открыли её, а там, как и всегда, фараон, как огурчик, свеженький, не малосольный, прошлой, прошлогодней засолки, как у нас раньше в деревне – в бочке, огурцы солили. Лежит себе и усмехается. Так ещё, и сколько их, этих пирамид. А тут находка, в Крыму нашли, но, почему – то под землёй и кверху ногами,– конусы пирамид, оказались не верхушками к небу, а наоборот. Видимо и у них, тогда ещё строители дегустировали старые, выдержанные вина, которые уже были покрепче пятизвёздочного армянского коньяка. Так строители с угару и перевернули пирамиду и самого своего родного фараона к верху ногами, ой, нет, спина оказалась сверху на его кроватке, не раскладушке, и дорогой поролоновой, халтурной перине, подушке.

– Ребята, вы откуда свалились в этой зоне непролазной?

– Мы из Москвы. Слышали, девятьсот пятого года, училище?

– А а, знаем, там живопись ведут классно.

– Какой курс?

– Дипломники.

– Что, решили удивить своих знаменитых преподавателей этюдами самого Байкала?!

– Это ваш пиратский корабль?

– Ага.

– Писали этюды.

– Да. Как только прибыли. В первый день…

– Отписались. Теперь. Не до того…

– Это Дора. Подарок местных…

Поставили мачту, паруса. Отремонтировали, забили дыры, замазали, смолой.

– Писали?

– Сейчас пишите?

– Нет. Этюдник забыли, точнее, забыли, когда тонули. Не до него было. Водичка, не Чёрное море… А глубинаа.

– И он, бульбы пустил, краски то в свинцовых тюбиках, запасные есть, а этюдник теперь… русалочки играют в живописцев.

– Времени мало, мы взяли академический отпуск на год.

– Эдик, вот как нужно, а мы?!

Пропела Рита своим ласковым крещендо…

И гости рассказали как…

– Самое первое, туристочка, одна местная, забайкальская, просилась в попутчики, представь трое в лодке, не считая собаки. Её, собаки с нами просто и не было, чего её считать.

– А она, нет, не собака, дивчина, не моя, и, не переясловка, як спивають дивчатка, гарни з Украини…, а, эта здесь, приблудная, заблудшая, и не в степи под Херсоном, где высокие травы и, курган, а, приблиднуться возжелала, в попутчики… Она от лишнего веса на первом зыбке, вопреки законам непотопляемости, а, и, на радость законам потопляемости, потащила бы нас к своим сестрицам по плоти, но с плавниками, и хвостик, такой же красивый как улыбка акулы…

Нет. Она просится к нам. Я, тогда, что бы увлечь её в другую сторону для надёжности, спел вкратце, слова…

… – Иии, за бооорт её бросает, в набежаааавшую, волнууу. Она помялась, грустно улыбнулась, но ещё не верила, что мы можем так не ласково относиться к такой красоте. Я опять, выдал другую страничку народного творчества…Дубль. Киносъёмка…Дольче, фортиссимо! Шепчет режиссёр…

– Привязали Галю, до сосны косами. А потом, ещё… слова – …лучше тебе будет, чем у родной мамы. Не помогло.

– Сидит и строит глазки… ну тогда я дал прозой, как её подожгли и, сгорела бедная Галя под сосной, нет, вместе с сосной.

А нас, кто знает, что у мужиков будет, когда их трое, а она одна, совсем молодая, да ещё и красивая. Не взяли мы такую красу, – забайкальскую косу.

… Байкал есть, бродяг и пиратов нет.

– Ребята, а, если, штормяга?

– Здесь шторма не бывает. Проще. Только Бааргуузииин.

Это сидит Федул, который губы надул. Вот и дует со всей своей молодецкой силы, ну силёнка, чуть покрепче Цуу-наами!

– Он так сладко поёт,

– Я с вами.

– А нам такое не нужно.

– Не успеешь дрыгнуть ногами, а ты уже с девочками, которые с плавниками. Хоть и красивые, но с жабрами. Наверное. Им полегче, чем нам и этюды ни к чему. Да и кому таам, показывать.

Послушали мы их охи вздохи и решили, нет, мы не так путешествуем, хоть и этюды не пишем, некогда. То ловим рыбку, то пытаемся её умолотить за один приём, тоже ведь продовольственная корзина ушла на дно. Вот тебе и бухта ай яяяй!

*

Поют все, туристские песни, а потом рассказывают.

– Вчера была бухта. Ай я. Называется.

– Зовут её, потом расскажу почему. Ну, комары. Голодомор у них, а аппетит, тигрицы. А мы худые, продукты, консервы, и сахар и всякие крупы, сухие, теперь уже мокрые. И не у нас, – угощаются русалочки, пошли на дно вместе с этюдником.

– Да и мы тоже там чуть не покормили рыбок, своею плотью.

– Пошли напрямую.

– Ты, козёл, который с бородой, слушай, для твоей скорлупы, черепашьей, тоже урок будет.

– Ну, ребята, это наш капитан.

– Да что, шли через залив, – попрямой. И как всегда, на Байкале, сразу вдруг, – Баргузиин. Ну, ветер такой, как в пустыне самум. Там хоть прячутся за, и под, верблюдов, точнее, под хвостом оного, умудряются, два горба, а тут дно и совсем не близко дно, и пошло и пошли,– волны. Ветер. Пена, брызги, конечно, увы, не шампанского. Днём у нас парус, а вечером одеяло. И какое одеяло, когда и небо, с одеяло. Остальное, прощай мама…– стало. Стало как умбра, потом чернее сажи газовой. У меня тюбик остался в этюднике, умбры. Теперь они на дне, русалки малюют. Мужские портреты, по памяти, вспоминают и поминают, видели, когда жили на Земле.

– Команда – два капитана, носовой,– вперёдсмотрящий, и кормовой, если они между собой не переругаются…

Теперь уже нет. Один ушёл на дно, глубоко там было, больше его мы не видели. Прошло вот уж много дней…

Три дня сидели, ждали, надеялись, не верилось. Четыре года в училище в одной комнате, совсем братья стали…неет, не явился, ну, не сбежал же он, ни к своей ни к другой не той и не к такой матери. А в училище ругались, вот, чудило, а живопись… поинтереснее импрессионистов…Жааль. И, почти все работы его после просмотра, шли под кличкой. М. Ф.– Метод фонд, ну, знаете выставочный. Наука первачкам, да и нам. Была. И ушла. Теперь не нам и не вам.

– Ребята, ешьте суп, хлеб.

– Да?

Съели хлеб, захрустели сухариками. Компот будете?

– Бери.

– Чашки есть?

– Конечно, есть. Там одни яблоки. Ну, прелесть.

Один философ запел.

– Не надо, пусть прячутся слёзы ребята, начал петь, есть романс такой туристический, слёзный. Тормознули. Этого пока не нужно.

Он, лысый, щуплый, и морщины его сожрали, он ещё и поёт такое.

Ох, таки на байдаре, у нас, лучше и команда, – Эдик, Рита и Алик поют хорошо. Все слушают. Рита, высоко, Эдик не то Алик, давай так. Эдик даёт голос, Алик берёт аккорд, на струнах. И, пошли, русалки заслушаются, Эдика бас звучит свободно, легко, не тот гость – козлетон, а в наш слаженный квартет вливается додекакофонией.

– Так нас выбросило, она же в шторм не управляемая. Снесло, унесло, выбросило, разбило, а что потом?

– Да ничего, забило между камней, и это, разбило, наш непотопляемый, ой, неет, нет, – самопотопляемое корыто…и парус, – мокрое одеяло.

– Там было не совсем хорошо. Два дня сидели между камней, шторм утихал, всё раскисло. Утихло совсем. И мы чуть не затихли совсем, навсегда… Пища – брызги, пена, полный рот травы, – это уже почти салат, походит на морскую комку, а хлеба, хоть бы сухарик – не ту тии. И далее везде. Вытащили, своё корыто самопотопляемое.

Вот сегодня, уже здесь, в Хакусах.

Одна, девочка местная, присоседилась. Слушает. Интересно, или глупцы, как она потом выпалила, уходя. Любопытная коза, нет симпатяга, козочка, Валя, заглядывает и читает, что я пишу в тетрадку толстую, ну и хрен с ней, пусть читает, что мы записываем. Опубликую может где, сама скажет, и мы пахали.

А потом рассказала нам.

– Надо же, был тут художник, профессионал, виделась с ним, пшено перебирала, дома во дворе, тоже тонул, а пшено сушил здесь, он палочкой ел, а я ложкой, было такое у костра, вечером. И другие туристы, издалека. И, кормила своего. Она хохочет. Как кузнечик ножкой чирикает и пыхтит, а ребята на работы смотрят и говорят, ха – чи, хачи поют… надеемся только на крепость рук, и молимся что бы страховка не подвела. А пели хорошо, тоже гитара.