Скоро мы встретили Ортриса, и, так как этот малый был вострей иголки, он вмиг понял, чего от него ждут. На следующий день он принялся практиковаться в окраске шкуры, начав со своих белых кроликов, и вскоре разместил все Риповы пятна на спине белого обозного вола, чтобы запомнить их и быть уверенным в окрасах; коричневый и чёрный оттенки вышли совершенно натуральными. Если у Рипа и был какой недостаток, так именно избыток пятен; зато они располагались на диво правильно, и Ортрис готов был первоклассно сделать работу к тому времени, когда раздобудет собаку столовского сержанта.

Сроду не бывало пса свирепей сержантского, и он, ясное дело, не подобрел, когда хвост его стал на полтора дюйма короче²¹. Только пусть, кто хочет, болтает про Королевскую Академию²². Сам я ни разу не видел картины с изображением животного, которая была бы лучше копии Ортриса с милого Рипа, хотя копия эта ворчала, скалила зубы и старалась кинуться на Рипа – натурщика, каких поискать.

В Ортрисе всегда самомнения хватало, чтоб поднять воздушный шар, но даже ему так полюбился поддельный Рип, что он хотел отвести его к миссис Де Сусса раньше её отъезда. Но мы с Малвени его удержали, зная, что, как ни велико искусство Ортриса, его живопись была всё же поверхностной.

Вот, наконец, миссис Де Сусса назначила день отъезда в Мансури Пахар. Мы решили принести Рипа на станцию в корзине, передать его как раз перед отходом поезда и тогда же получить от неё деньги; всё, как было договорено.

Бог мой, ей давно пора было уехать; пятна на спине собаки требовали множество материала для поддержания надлежащего колера; Ортрису пришлось истратить на краски семь рупий и шесть анна²³ в лучшем аптекарском магазине Калькутты²⁴.

Тем временем столовский сержант повсюду искал своего пса, а тот сидел на привязи и ярился пуще и пуще.

Раз вечером поезд пришёл со стороны Ховры²⁵, и мы помогли миссис Де Сусса сесть в вагон, и подали ей около шестидесяти коробок, и, наконец, поднесли свою корзину. Из гордости Ортрис попросился пойти с нами и не мог не приподнять крышку и не показать ей пёсика, который свернулся клубком.

«Ой, – воскликнула чудная дама, – красавчик, какой он миленький!» Тут «красавчик» заворчал и оскалился, поэтому Малвени закрыл крышку и сказал: «Смотрите, мэм, вынимая Рипа, будьте осторожны. Он отвык путешествовать по железной дороге и, вероятно, будет скучать по своей настоящей хозяйке и по своему другу Лиройду; так что на первых порах принимайте во внимание его чувства».

Да, она сделает всё это и ещё больше для милого славного Рипа; она не откроет корзины, пока они не уедут на много миль; она и сама боится, чтобы кто-нибудь не узнал его; мы же истинно добрые, хорошие солдаты, действительно хорошие. И она передала мне пачку кредиток; в это время к вагону подошли её друзья и знакомые проститься с нею – числом не более семидесяти пяти – а мы сразу ушли.

Что стало с тремястами и пятьюдесятью рупиями? Трудно сказать; они растаяли у нас в руках, прямо растаяли. Мы поделили их поровну, потому что Малвени сказал: «Если Лиройд первым познакомился с миссис Де Сусса, то я вспомнил о собаке сержанта; Ортрис же был художником – гением, который создал произведение искусства из безобразного произведения природы. Однако в благодарность за то, что дурная старая женщина не довела меня до мошенничества, я отдал часть денег отцу Виктору²⁶ на бедняков, для которых он всегда просит пожертвования».

Но мы с Ортрисом смотрели на вещи иначе: он был кокни²⁷, а я славный малый с далёкого севера. Мы получили деньги и хотели ими пользоваться. И пользовались – недолго.

Нет-нет, мы никогда больше не слышали об этой милой даме. Наш полк пошёл в Пинди²⁸, а столовский сержант завёл себе другого пса вместо того, что постоянно пропадал и, наконец, совсем потерялся.

Как-то вечером, много лет назад, я ехал в военное поселение Миан-Мир³⁰, чтобы посмотреть любительский спектакль. С задворок пехотных казарм наперерез лошадям выскочил солдат в надвинутой на глаза фуражке, вопя, что он страшный дорожный грабитель. При ближайшем рассмотрении я узнал в нём доброго знакомого и стал уговаривать шутника вернуться назад, в казармы, пока не поймали, но тот, не внимая уговорам, попал под дышло³¹ – а я тем временем услышал голоса высланного на поиски патруля.

Мы с возницей устроили солдата в коляске, поторопились отвезти домой, раздели, уложили в постель; наутро он проснулся с тяжёлой головой и совершенно сконфуженным. Когда постиранная форма высохла, а сам он умылся, побрился и поел, я доставил малого с рукою на свежей перевязи в казармы и доложил там, что накануне случайно переехал солдата коляской. Я не стал говорить с сержантом, злым и недоверчивым, а пошёл прямо к лейтенанту: тот был мало с нами знаком.

Через три дня мой друг вернулся по приглашению, и у ног его ласкался и пускал слюни превосходный – лучшего не встречал – бультерьер классических кровей: две части от бульдога, одна – от терьера³²; чистейший белый окрас, коричневый ободок прямо за шеей, коричневое пятно у корня упругого хвоста. Я знал этого пса больше года и часто восхищался им издали, и Виксен, моя фокстерьерша³³, тоже его знала – хотя и не одобряла.

– Это вам, – сказал мой приятель, без всякой, впрочем, радости от скорого расставания.

– Глупости! Этот пёс лучше большинства людей, Стенли³⁴,– ответил я.

– Не просто лучше. Стойку!

Пёс поднялся на задние лапы и простоял так целую минуту.

– Равнение на… право!

Бультерьер уселся и рывком повернул голову направо. По следующей команде он поднялся и трижды пролаял. Затем, подав правую лапу, легко вспрыгнул мне на плечо, обратился в шарф, мягкий м податливый, и свесился по обе стороны шеи. Мне велено было снять его и подбросить в воздух. Пёс приземлился с визгом, подвернув лапу.

– Немного не вышло, – сказал владелец. – Теперь идёшь помирать. Выкопай себе могилку и сомкни глазки.

Пёс, прихрамывая, поплёлся в угол сада, выкопал яму и улёгся на дно. Услыхав, что исцелён, он вскочил, завилял хвостом и заскулил, прося овации. Затем последовала полудюжина прочих штук вроде задержания без причинения вреда (задержан был я, а бультерьер сидел напротив, и скалился, готовый к прыжку), и ещё он показал, как прекращает есть сразу же после команды. Я утомился нахваливать все эти трюки, когда мой друг сделал какой-то жест – и пёс рухнул, как подстреленный – а его хозяин достал из шлема листок голубой линованной бумаги, какую продают в военных лавках, вручил мне записку и зашагал прочь, а пёс смотрел вслед и выл. Я прочёл:

«СЭР, отдаю вам пса³⁵ за то, что вы выручили меня. Он лучший из всех, каких знал, ведь выучил его сам, и он теперь не хуже человека. Не давайте ему много есть и, пожалуйста, не возвращайте мне – я не возьму этого пса, раз он ваш. Поэтому, прошу вас, не пытайтесь привести его назад. Я забрал у него прежнее имя, и вы можете назвать его, как захотите, и он станет откликаться, только, прошу, не приводите его назад. Он убьёт человека как от нечего делать, только не перекармливайте его. Он умней человека».

Виксен сочувственно присоединила тоненькое верещание к безнадёжному вою бультерьера, а я расстроился, потому что человек, держащий собак, совсем не тот, кто просто любит собаку. Собаки всего-навсего блохастые, шелудивые бродяги, падальщики, нечистые твари по учениям Моисея и Магомета; но собака, с которой вы неразлучны хотя бы шесть месяцев в году, вольная тварь, привязанная к вам любовью так крепко, что не займётся одна ни игрой, ни делом, терпеливая, сдержанная, забавная и мудрая душа – та, что распознает ваш настрой прежде вас самих – такая собака не подчинена всяким общим соображениям.