Тут полковница мне: «Ну, Лиройд, я с вами не согласна, но в известной мере вы правы, и я хотела бы, чтобы вы иногда брали Рипа на прогулку, только не позволяйте ему драться, бегать за кошками и вообще творить что-то ужасное». Так и сказала.
Стали мы с Рипом гулять вечерами, а такой пёс делает честь человеку; наловил с ним пропасть крыс, а однажды мы устроили охоту в высохшей купальне, сразу за лагерем, и вскорости он снова засиял, как надраенная пуговица. Он летел на здоровенных рыжих собак-парий12, точь-в-точь стрела из лука, и пусть весу в нём не было никакого, так неожиданно врезался, что те валились, как кегли под шаром, а когда кидались наутек, гнался за ними, точно за кроликами. Бросался и за встречными кошками.
Раз вечером мы перебрались через стену одного дома за мангустом, которого он преследовал; слезли около колючего куста; вдруг смотрим и видим миссис Де Сусса. Закинула этак зонтик на плечо и смотрит на нас. «Ах, – говорит, – это тот самый хорошенький фокстерьер? Он позволит себя погладить, мистер солдат?»
«Да, мэм, позволит, – говорю. – Он любит общество леди. Поди сюда, Рип, потолкуй с этой доброй леди». – И, видя, что мангуст успел удрать, Рип подходит, как джентльмен: он никогда не боялся стать неловким и никогда не становился.
«Ах ты красавчик, прелестный пёсик! – говорит она так нежно и нараспев, как всегда говорят такие леди. – Вот бы мне собачку вроде тебя. Ты такой милый, такой ужасно хорошенький». И дальше несёт всё, что, может, вовсе не нужное разумному псу, но что он сносит в силу хорошего воспитания.
Потом я заставил Рипа прыгать через трость, давать лапку, просить, умирать – словом, проделал с ним всякие штуки, которым дамы учат своих собак, хотя мне самому подобные затеи не нравятся: они делают толкового пса дурнем.
В конце концов выясняется, что она уже давно, так сказать, «положила глаз» на Рипа. Видите ли, её дети выросли, дел у неё мало, и она всегда любила собак. И вот миссис Де Сусса спрашивает меня, не хочу ли я выпить чего-нибудь. Идём в гостиную, где сидит её муж. Они оба затеяли возню с собакой, а мне досталась бутылка эля и несколько сигар.
Наконец, я ушёл, но эта дама крикнула: «О, мистер солдат, пожалуйста, придите снова с этой хорошенькой собачкой!»
Леди полковнице я о миссис Де Сусса и Рипе не обмолвился; сам он, конечно, тоже ничего не рассказал; стал захаживать в гости, и каждый раз получал славную выпивку и пригоршню отличных сигар. Наболтал ей о Рипе то, чего сам отродясь не слышал: будто он получил в Лондоне первую награду на собачьей выставке; будто заводчику за него дали тридцать три фунта четыре шиллинга; будто брат его живёт у принца Уэльского и, наконец, будто у него родословная не короче, чем у герцога. Она всё это глотала и без устали пса нахваливала. Но когда миссис Де Сусса вздумала дать мне денег, и я увидел, что она очень полюбила собаку, я стал кое-что подозревать. Всякий
13 может дать солдату на пинту пива, так, из вежливости, и в этом ничего худого, но, когда в руку незаметно суют пять рупий, легко понять, что вас пытаются подкупить и соблазнить. К тому же миссис Де Сусса стала поговаривать, что прохладная погода скоро кончится, и она отправится в Мансури Пахар14, а мы в Равалпинди15, и что после этого она уж никогда больше не увидит Рипа, если только кто-то, кого она знает, не сжалится над ней.
Я рассказал Малвени и Ортрису всю историю с начала до конца.
«Дрянная старая леди задумала мошенничество, – сказал ирландец, – она соблазняет тебя, дружище Лиройд, и подстрекает на воровство; но я сберегу твою невинность. Спасу от злых замыслов богатой старухи; сегодня же вечером пойду с тобой и выскажу ей слова истины и чести. Только, Джок, – добавил он, покачав головой, – на тебя не похоже, чтобы ты наслаждался хорошим пивом и тонкими сигарами в то время, как мы с Ортрисом бродили здесь и во рту у нас было сухо, как в известковом карьере. Да и курили-то мы всякую дрянь, купленную в лавке. Ты нарочно сыграл скверную шутку со своими товарищами; иначе зачем было бы тебе, Лиройд, качаться на атласном стуле? Точно Теренс Малвени чем-то хуже всякого продавца индийской конопли!»
«Не говоря уже обо мне, – заметил Ортрис, – но такова жизнь. Люди, действительно способные украшать общество, остаются в тени, а такие неуклюжие йоркширцы, как ты…»
«Да нет, – отвечаю. – Не йоркширец неуклюжий ей нужен, а Рип. Тут он главный герой».
На следующий день Малвени, Рип и я отправились к миссис Де Сусса, и поскольку ирландец был ей незнаком, она сначала стеснялась. Но вы слышали, как Малвени говорит, и вам нетрудно поверить, что он совсем очаровал даму. Она, наконец, сказала, что ей хочется увезти с собой Рипа в Мансури Пахар. Тут Малвени сменил тон и серьёзно спросил, подумала ли она о последствиях? О том, что двое бедных, но честных солдат будут отправлены в ссылку на Андаманские острова16. Миссис Де Сусса заплакала. Малвени стал утешать её, согласился, что Рипу было бы гораздо лучше в горах, чем в Бенгалии17, и выразил сожаление, что Рип не может жить там, где его так любят. Он продолжал лавировать18 то так, то иначе, пока, наконец, бедная леди не почувствовала, что для неё жизнь будет не в жизнь, если собачка не достанется ей.
И тут вдруг Малвени говорит: «Рип будет вашим, мэм, потому что у меня чувствительное сердце, не то что у бесчувственного йоркширца; только обойдётся вам это ни на пенни меньше, чем в триста рупий19».
«Не верьте ему, мэм, – говорю я. – Полковница не отдаст Рипа и за пятьсот».
«А кто говорит, что отдаст? – спросил Малвени. – Речь не о продаже; ради этой доброй, славной леди сделаю то, чего в жизни не делал. Я украду Рипа».
«Ни слова о краже, – возразила миссис Де Сусса. – Он будет так счастлив! Вы знаете, собаки иногда теряются, потом пристают к кому-нибудь, а Рип любит меня, и я люблю Рипа, как никогда не любила ни одну собаку, и он должен быть моим. Если бы мне отдали его в последнюю минуту, я увезла бы его в Мансури Пахар, и никто никогда ничего не узнал бы».
Малвени то и дело поглядывал на меня, и хоть я не понимал, что он задумал, но решил соглашаться с ним.
«Ну, мэм, – говорю, – вовек мне и не снилось опуститься до кражи собак, но раз мой товарищ видит, как можно угодить такой леди, как вы, то я не стану удерживать его, хотя это дурное дело, думается мне, и триста рупий жалкая награда за возможность попасть на проклятые острова, о которых говорил Малвени».
«Дам триста пятьдесят, – сказала Де Сусса, – только достаньте мне собачку».
Так мы позволили уговорить себя; она тотчас же смерила шею Рипа и послала в магазин Гамильтона20 заказ на серебряный ошейник, чтобы он был готов к тому времени, когда Рип станет ее собственностью, а это должно было случиться в день отъезда в М ансури Пахар.
«Слушай, Малвени, – говорю, когда мы вышли из дома. – Ты не отдашь ей Рипа».
«Неужто захочешь огорчить бедную старушку? – ответил он. – У ней будет свой Рип».
«А откуда ты его возьмёшь?» – спрашиваю.
«Лиройд, милейший, – тянет он, – ты славный рослый малый и хороший товарищ, но в башке у тебя мякина. Разве наш друг Ортрис не таксидермист, не настоящий художник, мастерски владеющей тонкими белыми пальцами? А что такое таксидермист, как не человек, который умеет обращаться с шерстью? Помнишь белого пса у сержанта из солдатской столовой – скверного, злого, что половину времени в бегах, а другую ворчит? В этот раз он потеряется насовсем. Заметил ли ты, что по сложению и росту этот пес – просто слепок с полковничьего фокса, хотя хвост у него длиннее на дюйм, и нет на нём пятен настоящего Рипа? Ну, и характер у него, как у хозяина, или ещё лучше. Но что значит дюйм собачьего хвоста и несколько чёрных, коричневых и белых пятен для такого ловкого профессионала, как Ортрис? Сущую ерунду.
