Гонец от епископа появился не вовремя, всего через пару минут после того, как на очищенном от пятен вина и жира столе была разложена карта Висварда. Тибар не успел не только собраться с мыслями, но и накинуть халат, как на пороге уже стоял знакомый посыльный, посещавший Дом Ортанов лишь в исключительных случаях, а именно, когда известие было срочным и важным настолько, что передать его можно было лишь из уст в уста.
Молодой граф оценил знак расположения епископа, хотя в данном случае доверенное лицо Варбленса могло и не спешить… Ортаны и так уже догадались, что в город пожаловал миссионер Инквизиции и какие цели он мог преследовать. Охотник за нежитью никогда бы не стал поддерживать гаржей, и уж тем более не принял бы сторону Дома Ортанов. Он однозначно являлся врагом, только каким-то наивным и любящим без нужды рисковать. Это показалось Тибару весьма странным, поскольку Святая Инквизиция быстро очищала свои ряды от любителей пощекотать себе нервы дешевыми фокусами и пренебрегавших скрытностью ради показных эффектов. Присланный миссионер же как будто специально привлекал к себе внимание графской семьи: вначале ранил Арториса, хотя ему не было смысла помогать белошвейке, а затем заявился к Варбленсу, давнему другу семьи, да еще открыто объявил о своем намерении извести род Ортанов. Поразмыслив над более чем странным поведением представителя карающей руки Церкви, Тибар пришел к единственно возможному выводу: инквизитор умышленно совершил две ошибки подряд, он отвлекал на себя внимание Ортанов, предоставляя свободу действия другим врагам Дома. Он имел свою цель, весьма отличную от интересов Церкви, возможно, сам хотел провести ритуал и был крайне заинтересован в ослаблении конкурентов. Если бы Тибар сейчас отдал приказ начать поиски инквизитора, то отвлек бы половину своих людей от охоты на гаржей. Тогда в борьбе с безликими Ортаны потеряли бы многих воинов, а следовательно, расчетливому святоше было бы куда проще действовать в самом конце погони за далеко не бесполезной реликвией. Миссионер никогда бы не решился на такую опасную игру, если бы не был уверен, что Ортаны его не найдут, а только зря потратят время, обыскивая Висвард.
Возможно, Тибар додумался бы до чего-то еще и точно вычислил бы план дерзкого одиночки-противника, пока у него имелось лишь предположение, но, к сожалению, времени, чтобы спокойно пораскинуть мозгами, совсем не оставалось. После ухода гонца не прошло и пяти минут, как дверь графских покоев снова открылась, и на пороге появился верный слуга Вернард, волокущий за ухо не сопротивлявшегося, но недовольно гнусавящего себе под нос совершенно голого пленника. В ходе явно усердной пытки, о чем свидетельствовали не только опухшая, раскрасневшаяся физиономия толстяка, но и следы крови на трясущихся при ходьбе жировых складках, дух «музыканта»-перевертыша был сломлен, а возможность превращаться в диковинных тварей, пусть не окончательно и бесповоротно, но на данный момент утеряна. Однако опытный палач счел преждевременным снимать с жертвы магические кандалы, а поскольку предстоящая беседа с хозяином должна была протекать вне пределов пыточной, добавил к оковам еще пару громко звякающих при ходьбе и мешающих жертве двигаться цепей.
Арторис Великолепный, об изощренных пакостях которого ходили легенды по всему королевству, забавно семенил маленькими кривыми ножками и жалобно хныкал, сетуя на жестокость обращения, отчего выглядел еще комичней, чем в обычной жизни. Видимо, изрядно подустав от возни с низкорослым заморышем, Вернард потерял терпение и не стал дожидаться, пока скованный узник досеменит до стола. Сильный пинок под пухленький зад подбросил медлительного коротышку в воздух и придал ему ускорение, достаточное, чтобы дико завизжавший толстячок, чуть ли не сбив на лету графа, преодолел большую часть комнаты и грузно шлепнулся на только что застеленную кровать вельможи.
– А ну, пшел вон, паскудная тварь! – закричал Тибар, разозленный дерзостью узника и видом уродливого, грязного и жирного тела, пачкающего и мнущего жирными, потными телесами его подушки.
Его Сиятельство собственноручно сбросил на пол пленника, повинного лишь в том, что его вес оказался слишком легким, и поэтому палач не рассчитал силу пинка, а затем граф опустился до личной экзекуции, пинал ногами жалобно верещавшего и ерзающего на спине толстяка. Арторису не повезло, он был закован и не смог быстро подняться, но зато в его положении имелся и большой плюс. Граф только недавно покинул оскверненную постель, и поэтому на его ногах не было тяжелых сапог. Спас пленника от господского гнева, как ни странно, палач. Признавая и за собой долю вины в случившемся, а также боясь, что жертва в результате незапланированных побоев уже не сможет говорить, Вернард подскочил к столу, ухватился за цепь, сковывающую ноги Арториса, и, легко подняв его в воздух, повесил на вбитый в стену крюк. Вначале плененный толстяк лишь извивался и по-собачьи скулил, но затем затаенные в душе ненависть с обидой взяли вверх над болью с благоразумием и прорвались наружу гнусавым потоком оскорбительных речей:
– Ах вы, сволочи, скоты, гниль болотная, изуверы одомашненные! Вот только дайте время, всех задушу, всех изведу! Попомните еще, не раз пожалеете, грязюка межпальчиковая, как надо мной измывались! – орал во все горло висящий вверх ногами пленник, извиваясь неуклюжим телом и пытаясь размахивать закованными в цепи руками. – Я с задниц ваших волосатых кожу сдеру, горчицы с солью туда напихаю и снова зашью! Смерть вам подарком покажется, крысы облезлые, псы блохастые! Вы у меня еще не раз попомните, как, как!..
Что же именно они должны были попомнить, мучители так и не узнали. Вспышка гнева затухла, а запас сил пленника иссяк. Арториус уже не вертелся, не извивался, как червяк на крючке, а вместо угроз из его слюнявого рта исходили лишь тихие стоны да обильные слюни. Пленник плакал от обиды, от жалости к самому себе и от осознания собственного бессилия. Пораженные такой неестественно быстрой переменой настроения, Тибар с Вернардом удивленно переглянулись, а затем дружно рассмеялись, отчего плач обиженной жертвы стал еще громче и жалостливей.
Смех – лучшее лекарство от злобы, он возвращает благодушное настроение, правда, тому, над кем смеются, от этого становится еще больнее. Слезы лились ручьем из маленьких глазок Арториса и, прокатываясь по большой, чуть тронутой растительностью голове, шлепались прямо на пол, довольно быстро образовав лужу. Перевертыш уже не ругался, а что-то бормотал под нос, причмокивал толстыми губами и протяжно сопел, то ли разговаривая сам с собой, то ли просто пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами.
– Мокроту не разводи! Скажи спасибо, что легко отделался! – уже не злясь и даже с ноткой сочувствия в голосе произнес граф, садясь за стол и ставя на карту пустую кружку.
Намек хозяина был мгновенно правильно понят, а распоряжение без слов тут же исполнено. Вернард снял с плеча котомку и выставил на стол целый ряд приятно позвякивающих бутылок.
– За ту пакость, что ты нам сотворил, с тебя бы шкуру живьем содрать следовало или лучше на куски разрезать… – продолжил беседу граф, наблюдая, как тихо булькающая, приятно пахнущая жидкость из целебного источника наполняет его кружку, – в день по куску от твоей жирной туши отрезать и тебе же скармливать! Ты хоть знаешь, сколько я бойцов из-за тебя потерял, меломан-недомерок?!
– Жаль, тебя самого не того!.. – со злостью проворчал Арторис, нашедший в себе силы наконец-то подавить слезы и прекратить стенания.
– Ты мне поразговаривай! – прикрикнул на пленника палач, но жест графа его остановил.
– Твоя девка мне всю потеху испортила да еще ножульки мои покалечила! Попадется она мне, ох уж я оторвусь! – продолжал рассыпать обещания перевертыш. – Ну а прихвостня твоего, что мне в зад стрельнул, я непременно сыщу… Эх и пожалеет он, что без ногтей не родился! А знаешь почему?! Потому что я ему их вырву, а лучше вот этими зубами под корень выгрызу!
