Я же сообщил, что работаю в агентстве недвижимости, с юмором рассказал, как люди, какой бы район у них ни был, считают его престижным, и услышал комментарий Клавдии-старшей: «Ну, какие же они москвичи? Приехали двадцать-тридцать лет назад. Большинство коренных москвичей, Всеволод, живёт в коммуналках».
Как только беседа переместилась на третьи темы, Клавдия-младшая сменила амплуа с вредной девчонки на радушную хозяйку: спрашивала, как мне пришлись по вкусу холодные закуски, суп, жаркое, пирог и настаивала, чтобы я ел больше — без стеснения, во весь аппетит. На какое-то время мне и вправду показалось, что я нахожусь у старых друзей — в уютном родственном мире, куда так стремился.
Но проступало и другое: этот дом как-то уж слишком благополучен, чтобы я мог появляться здесь, не чувствуя себя слегка закамуфлированным получателем благотворительной помощи. Катаклизмы последних лет, похоже, никак не задели семью Вагантовых. Она оказалась среди тех немногих счастливчиков, кому падение советского строя принесло только бонусы — возможность путешествовать по миру, покупать модные иностранные вещи и заниматься тем, к чему душа лежит, а не банальным выживанием. С моей стороны глупо воображать, будто мы люди одного круга — пусть и очень условно. Чтобы стать здесь по-настоящему своим, недостаточно иметь схожие интеллектуальные интересы и культурные ценности. Нужно ещё обладать сопоставимым запасом благополучия, причём материальный достаток в нём — лишь следствие.
А причина — в передаваемом из поколения в поколение глубинном умении жить (умении, которого лишено абсолютное большинство скоропалительных богачей, наивно отождествляющих благополучие с деньгами). Владеющие искусством жизни люди этого дома ещё на до-словесном эстетическом уровне запрещают себе быть несчастными, для них невозможны ссоры и обиды друг на друга, и во всём, что берут от жизни, они соблюдают меру, защищающую от пресыщения и разочарований. В их безупречном мире я — со своими страданиями из-за предательства Растяпы и Севдалина, с недоумением, как оказался в общежитии, среди случайных для меня людей — инородное тело. То, что происходит со мной, не может произойти с ними, и наоборот.
Вскоре после чаепития я сказал, что мне пора. Оставшаяся половина цветаевского пирога, заботливо завёрнутая в пергаментную бумагу, несмотря на все возражения, отправилась со мной в общежитие. К пирогу присоединились та самая домашняя баклажанная икра и варенье из собственной, выращенной на даче, чёрной смородины. Я ещё раз пожал сухую ладошку профессора Вагантовой. Клавдия-младшая, как и в прошлый раз, не закрывая дверь, наблюдала, как я вызываю лифт.
— Когда вас ждать в следующий раз? — спросила она. — И ждать ли вообще?
Мне вдруг вспомнились слова отца о том, что мужчины смотрят на женщин, как на прилагательные, а женщины на мужчин — как на глаголы. Я тогда спросил, кем являются другие части речи, и сейчас вдруг понял, что всё зависит от обстоятельств. Скорей всего эта девчонка смотрит на меня, как на частицу, которая хотела прилепиться к их дому, чтобы создать дружеский союз с дистанцией дефиса. Но авантюра не достигла цели, поскольку предлога снова прийти сюда у меня нет.
— Знаете, — сказал я, — на служебные слова обычно смотрят, как на мелочь и ерунду. Подумаешь, предлоги, союзы, частицы!.. Но они-то и есть язык в чистом виде. Существительные, глаголы, прилагательные — у них у всех есть связи с материальным миром. Или мыслительным. А служебным словам из языка идти некуда.
— Интересная мысль, — произнесла она озадаченно. — И к чему вы это?
— Просто так, — пожал я плечами. — Всего!
[1] Искажённое имя американской актрисы Деми Мур.
[2] Изменённая цитата из популярной советской комедии «Берегись автомобиля!» — «Не замахнуться ли нам на Вильяма нашего Шекспира?»
2.11. Прыжок в окно
Прошёл и октябрь. Жизнь без Растяпы продолжалась уже полтора месяца — пора было бы и привыкнуть. Не исключено, так бы и произошло — при другой, насыщенной, жизни. Например, если бы я обзавёлся новой подружкой. Но где с ней познакомиться? Я вглядывался в лица девушек в коридорах общежития и института, присматривался к их фигурам и не испытывал ни малейшего азарта, необходимого для нового завоевания. А опыт отношений с Лизой напоминал, что попытка залечить душевные раны новым романом лишь бы с кем может только ухудшить ситуацию.
Ещё погода и комната. На улице зависло ненастье. Окно на восток — солнце появляется только с самого утра, в три часа дня — уже вечер. Выйдешь в воскресенье днём в магазин за продуктами, возвращаешься, а в комнате — сумерки. С Севдалином, а потом с Растяпой осенне-зимняя угрюмость почти не замечалась. Сейчас она вливалась в меня удвоенной порцией — воплощая, так сказать, беспросветность текущего в никуда существования.
Ещё еда. При Растяпе мне и в голову не приходило научиться готовить. Малопочтенный факт, что мои кулинарные навыки болтаются на уровне яичницы и макарон, снова вышел на передний план. Восполнение пробела в бытовой доблести началось с жареной картошки. Недели две по вечерам и выходным я экспериментировал с нарезкой, количеством масла, солью, интенсивностью огня и моментом накрывания сковороды крышкой. Иногда для опробования результата ко мне присоединялся Олежек. Я звал его не только для получения независимой оценки моей стряпни, но и потому что сосед из комнаты напротив всем своим видом демонстрировал, что его пригласили на ужин для наиболее уважаемых в этом общежитии людей. В новом учебном году в поведении Олежека появилась вескость — она чувствовалась и в его манере говорить, и в приобретшей небрежность походке человека, знающего себе цену. Олежек стал немного шире в плечах, уже не делился грёзами о миллионах, нашёл подработку и время от времени покрикивал на тощего первокурсника, занявшего место выбывшего Анатолия. Первокурсник возвышался над Олежеком на целую голову и всё равно побаивался.
За эпохой картофеля наступила эра борща. Мне долго не давался насыщенный свекольный цвет — варево упорно получалось розовым. Секрет крылся в специальной операции: свёклу требовалось сначала сварить в кожуре и только потом, очистив и измельчив на тёрке, добавлять в поджарку. После того, как идеальный цвет был достигнут, я не без гордости подумал: когда Растяпа вернётся в общежитие, мне будет чем её удивить.
«Когда Растяпа вернётся в общежитие» — ключевая фраза на дне пиратского сундука. Причина причин, по которым у меня никак не получалось привыкнуть к тому, что мы уже не вместе. Я понимал, что ждать Растяпиного возвращения — только себя распалять. Но и не ждать не получалось. Исходя из того, как быстро Сева меняет девушек, их расставание вот-вот произойдёт. Всё получится, как я и предрекал, и стало быть… Чтобы не впадать в сладкие иллюзии, я нехотя допускал: когда Растяпа вновь окажется одна, наше воссоединение отнюдь не гарантировано. Ведь это Растяпа. Что делается в её голове, неразрешимая загадка Растяповедения. Может статься, она предпочтёт вновь стать соседкой Ирины и Дарины, и никакой «явки с повинной» от неё не дождёшься. Ещё хуже будет, если я (после долгих уговоров самого себя — заманивая сексом и угрожая одиночеством) первым сделаю шаг навстречу, а она по каким-то тайным растяпским мотивам его отвергнет (хотя бы для того, чтобы показать: её уход к Севе не был никакой ошибкой). Но и тогда в истории любовного треугольника будет поставлена точка.
А пока история всё ещё продолжается, и в ней скоро должна наступить кульминация — моментами я ощущал её приближение почти физически. Она рисовалась мне надвигающимся грозовым облаком, которое накроет нас троих, оглушит громом и промочит до нитки. После чего, не исключено, наступит хао-катарсис.
Реальность, впрочем, не спешила подтверждать верность моих ожиданий, а кое в чём и опровергала их. Количество рабочих звонков, и ранее не изобильное, в преддверии зимы перешло в разряд статистической погрешности. Дежурство двух человек в офисе стало никчёмной роскошью — и одному-то нечем заняться. Теперь я видел Растяпу раза три в неделю по пять-десять минут при пересменках в середине дня и час-другой во время традиционных субботних прогулок втроём. Определить, на каком градусе находятся отношения Севы и Растяпы в текущий момент времени, по этим коротким встречам не представлялось возможным.
